ждать. Сонька лишь утешала себя тем, что ожидание не продлится слишком долго: женщин-монстр, несмотря на свою молодость, была неизлечимо больна.
Они гастролировала по России и Европе. Вокруг всегда была толпа восторженных и богатых мужчин, которых с некоторых пор привлекала и расцветшая в полный цвет Сонька. Мелькали города и страны — а быть все время рядом с волосатой «обезьяной» было так скучно…
Юлия всегда чувствовала приближение припадков, и каждый раз требовала, чтобы Сонька была рядом. Приходилось терпеть, расчесывать бороду, гладить по волосатым щекам и втирать в бакенбарды ароматические притирки…
Когда Юлия Пастрама умерла, Сонька не почувствовала ни жалости, ни признательности к женщине, которая дарила ей свою приязнь и искреннюю любовь. Которая открыла ей дорогу в Европу. Едва дождавшись, пока приглашенный доктор выпишет свидетельство о смерти женщины-монстра, Сонька принялась деловито перетряхивать ящички комода и багаж Пастрамы. Собрав драгоценности, она ушла из гостиницы, едва бросив взгляд на покойную.
* * *
Порыв ветра бросил Соньке в лицо соленые брызги, и она открыла глаза. Начавшийся прилив с шипением кидал тяжелые волны почти что к ногам дремавшей женщины. Она оглянулась, чтобы позвать Игната, но тут же вспомнила, что сама отправила его досыпать. Мальчишки тоже нигде не было видно. Сонька оскалилась: вот негодяи! Бросили на холодном берегу беспомощную женщину и куда-то попрятались.
Оставалось последнее средство. Сонька достала из потайного кармашка дамский револьвер «бульдог» и, не целясь, выстрелила в сторону коляски. Звук выстрела был негромким, да и ветер рассвистелся вовсю — однако пуля ударила в камень почти под ногой лошади, и та испугалась, вздернула голову с опустевшей торбой и протяжно заржала. Меховая полость тут же отлетела в сторону, показалась всклоченная голова кучера. Появился и мальчишка — видимо, замерзнув, он потихоньку пристроился где-то в ногах Игната.
Оба рысцой подбежали к Соньке, буквально выдернули ее из стула. Опомнившись и с опаской поглядывая на револьвер, Игнат извинился:
— Чичас, мадама, коляску подведу! Сей момент!
Через несколько минут короткая процессия двинулась в сторону поста в том же порядке, как и прибыла на берег. Мальчишка-оборванец, вздыхая и почесывая на ходу то одну, то другую ногу, ковылял за коляской со стулом на голове.
Глава двенадцатая. Встреча с прошлым
Пристанские матросы ловко отвязали от причальных тумб толстенные канаты, и освобожденный пароход сразу стал покачивался на мелкой зыби. Буксир коротко рявкнул и потянул нос парохода к морю. Немногочисленные пассажиры первого класса сильнее замахали руками и платками провожающим. Капитан по-немецки кричал что-то в надраенный до зеркального блеска мегафон. В общем, на палубах парохода «Принцесса Шарлотта» царила обычная предотъездная суета.
Ландсберг на нос парохода вместе с прочими пассажирами не пошел. Не пошел и в каюту, куда его усиленно звал на «шустовскую Мальвазию» попутчик в нынешней поездке, владивостокский коммерсант Попов. Ландсберг до сих пор находился под впечатлением встречи с Верой Дмитриевной Мешковой и всего того, что узнал о ней.
— Карл Христофорыч, ты не простынь тут! — Попов, не усидев в каюте, вновь разыскал Ландсберга и топтался сзади. — Хоть и начало лета, а морские бореи штука коварная! Пошли вниз, Карл Христофорыч, а? Я уже и в буфетной распорядился насчет легкого «променада» перед ужином. Накрыли стол, собаки, просто божественно! Пошли, а?
— Черт с тобой, Попов! Пошли. Завьем наше горе веревочкой! — Ландсберг решил, что иначе от попутчика не отвязаться. Назюкается сейчас — и отстанет…
С Поповым он познакомился за несколько дней до поездки, в ресторации Купеческого собрания Владивостока. В Японии Ландсбергу нужен был переводчик, и он пытался выяснить — сможет ли он найти оного там.
— А чего тебе, мил-друг, у япошек толмача искать? — хлопнул его по плечу казначей торгового дома «Кунст и Албертс» Шнитке. — Ты, Христофорыч, Попова с собой возьми! По-японски, говорят, шпрехает изрядно. А уж напарник за столом — тут ему и равных нет!
Насчет застолья Шнитке оказался прав стопроцентно: даже по недолгим наблюдениям Ландсберга, «выпить» и «закусить» были любимыми глаголами и способами препровождения времени для его нового знакомца. А вот сомнения насчет языковых способностей Попова появились буквально в первый день пребывания в Японии.
Уже в порту Нагасаки, сразу после прибытия, Ландсберг с удивлением наблюдал за сумбурными объяснениями «толмача» с рикшей. Тот часто кланялся, искательно заглядывая в глаза иностранным путешественникам, но явно не понимал, — куда, собственно, их надо везти. И только когда Попов перешел на язык жестов — приложил сложенные лодочкой ладони к щеке, закрыл глаза и громко захрапел — рикша обрадовано закивал. Он что-то быстро сказал своему собрату, на тележке которого восседал Ландсберг, и японцы легкой рысью помчались по узкой улочке, ведущей из порта в город. Улучив момент, когда коляски оказались рядом, Ландсберг невинно поинтересовался у товарища:
— Что-то мне показалось, брат, что он не очень-то тебя понимает?
— Брось, Христофорыч, пустое! Тёмный народец, что взять! Деревенский, поди, городского говора не понимает.
— А-а, ну-ну…
Все вокруг было незнакомым и непривычным. Узкие — две телеги не разъедутся — улицы, дома по обе стороны без малейших просветов между ними, невероятная суета и многолюдье на этих самых улицах, необычная одежда прохожих — от шелковых халатов, каковые Ландсберг привык видеть только в спальнях да будуарах, до совсем куцых лоскутов, еле прикрывающих мужчин и женщин. Встречались порой и типы, одетые совершенно невероятно — во фраке европейского покроя, холщовых коротких портках, а сверху широкая круглая соломенная шляпа, подвязанная под подбородком лентой.
Невероятными казались и сами жилища японцев — они состояли, не считая крыш, из одних рам, на которые была натянута то ли ткань, то ли бумага. Почти все эти рамы днем были раздвинуты, и внутреннее убранство домов представлено, таким образом, на всеобщее обозрение. Убранство было весьма скудным — свертки тюфяков либо циновок, несколько полок с какими-то ящичками.
Люди в домах занимались своими привычными делами, не обращая внимания на снующих совсем рядом пешеходов и рикш — курили, разговаривали, играли на чудных инструментах, кушали. В одном месте и невозмутимый доселе Ландсберг заморгал: в вытащенную прямо на тротуар деревянную лохань с водой, из которой торчала короткая труба, на его глазах залезла совершенно голая японская дамочка, перед омовением непринужденно тут же и раздевшаяся. Прохожих и проезжих ни лохань, ни дамочка совершенно не смущали: они лишь ловко огибали возникшее препятствие.
Рикши вскоре повернули с улицы в еще более узкий переулок, и, пробежав немного, остановились перед домом, выделяющимся из ряда прочих своими немалыми размерами. Два почти обнаженных японца перед
