их хоронили. А Сонька с товарищами-налетчиками ни единой не нашли, сколько ни искали! Ну, у них времени долгого на поиски, конечно, не было — а расследователям спешить некуда было…
Прикинула Сонька: две недели с отъезда Ландсберга миновало. Значит, еще через пару недель непременно появиться должен. Был у нее свой человечишко на малом жаловании в губернаторской канцелярии. Из писарей — так вот он доложил, что Ландсбергу в поездку временный паспорт выписан был. Без отметки «из ссыльнокаторжных». Стало быть, в Японию по коммерческим делам немчура собрался. А срок действия такой временной бумаги — месяц. Так что вернется, никуда не денется! Семейство его здесь пребывает, в дорогу не собирается — тут Сонька на всякий случай тоже надзорщика за супругой Ландсберга установила. Непременно вернется — лишь бы «сменщицу» ей привез!
Стала думать Сонька о том, как она отсюда на пароходе осеннего сплава поедет. Билет до Одессы, из конца в конец, по документу «сменщицы» своей купит — лишь бы с Сахалина вырваться! А там вариантов было много! И паспортов запасных она три комплекта заранее приготовила: здешние умельцы-«блинопеки», как изготовителей фальшивых денег называли, приготовили ей надежные бумаги! Хоть на свет их смотри — от настоящих не отличишь! Лишь бы на пароходе до больших портов добраться! Хоть бы и до Порт-Саида — там она с парохода потихоньку исчезнет, денежки в банк надежный определит, а заодно от компаньонки с попутчиком избавится. И с новым паспортом, да в Европу! Не сразу в Париж, как намечено давно, а с пересадками, для бережения: чтобы в случае объявления розыска след никто не нашел. Глядишь, и повезет: где-нибудь по дороге удастся украсть у какой-нибудь раззявы настоящий паспорт — лучше всего английский, конечно! Британские бумаги во всем мире уважают, пристально не разглядывают!
Даже вздохнула счастливо Сонька — таким радужным ей будущее представлялось! В Париже она распределит денежки по разным банкам, снова документы сменит — вот тогда и в Россиюшку наведаться можно! Дочек повидать, как Ландсбергу пообещала.
Того, что ее могут по портрету личности опознать, Сонька не боялась: изменила ее каторга, что ни говори! Грустно, конечно — но тут уж ничего не поделаешь. Старость подкралась как-то незаметно, прочертила глубокие отметины на лбу и на щеках. Выпавшие зубы изменили контур лица. Ничего! В Европе она себя, сколь возможно, в порядок приведет! Денег у нее много, дюжину именитых целителей нанять можно…
Чайка, до сей поры недвижно качавшаяся на волнах недалеко от каменистого берега, вдруг встрепенулась, пронзительно крикнула и сорвалась с воды. Заложила крутой вираж и ввинтилась в низкие хмурые тучи, исчезла с глаз. Словно только и дожидаясь ее исчезновения, с запада резко подул студеный ветер. Сначала понемногу — словно предупредил: сейчас в полную силу рвану! И задул ровно и мощно, с усилением, забираясь влажной стылостью под шаль, затрепал полы овчинного тулупчика, специально хранимого Сонькой для своих прогулок.
Наполовину обернувшись, она окликнула кучера — разок, другой. Не услыхал ее Игнат — спит, негодяй! Начиная сердиться, Сонька повелительно махнула рукой мальчишке. Тот, не слишком поспешая подошел, вопросительно поднял брови: чего, мол, надо?
— Поди, Игната разбуди! — распорядилась Сонька. — Ветер поднялся, тулупчик подоткнуть надо как следует!
Оборванец удивленно покосился на море, словно не поверил про ветер. Шмыгнул носом, и, в расчете на лишний пятачок, с готовностью подступил вплотную к барыне:
— Тетенька, то прилив силу набирает! Ён завсегда с ветром начинается. Давай я сам тулупчик поправлю! Дорого не возьму! — и широко оскалил щербатый рот.
— Говорю: Игната покличь! — начала сердиться старуха. — Силов у тебя мало, да и лапы грязные, в коросте все.
Оборванец спорить не стал, побрел к коляске, откуда доносился звучный храп кучера. Храп мгновенно стих, меховая полость вздыбилась и отлетела в сторону, и Игнат, зевая во весь рот, рысцой подбежал к Соньке:
— Зябко стало, мадама? — учтиво поинтересовался он. — Домой не пора ли?
— Не пора! — отрезала мадама. — Еще посижу тут. Ты полы тулупчика подоткни получше, да и ступай себе дрыхнуть.
— Это мы в сей момент! — согласился кучер.
Одной ручищей он легко поднял Соньку, второй изловчился поправить полы тулупчика. Наклонился так низко, что пегая борода царапнула ее по щеке, залезла в нос. Та даже отшатнулась, фыркнула:
— Ф-фу! Табачищем, дегтем воняешь!
Игнат раздвинул бороду в улыбке:
— А чем же мужицкая борода вонять должна, мадама? Духами и сладкими пряниками? Гы-гы-гы…
— Ступай! Через полчаса поедем в пост, — и вытерла поскорее лицо платочком, извлеченным из муфты.
Пряча платочек, Сонька неожиданно рассмеялась, вспомнив другую бороду, когда-то давным-давно щекотавшую ей лицо и шею. Та борода, хоть и не такая окладистая, как у Игната, и впрямь пахла тонкими духами и ароматными притирками.
* * *
Сонька всегда мечтала быть богатой. В раннем детстве, шныряя среди гостей своего отца Лейбы Соломониака, она умильно выпрашивала у них серебряные монетки. Когда гость пытался отделаться дешевым позолоченным колечком или сладким липким петушком на палочке, Сонька — тогда ее еще звали Шендля Сура — сердилсь, иногда даже швыряла петушка на пол и принималась плакать. Гостя, смеясь, вразумляли:
— И шо ты такой непонятливый? Подари милой Лейбовой дочке полтинничек, и она тебя поцелует!
Получив монетку, Шендля Сура тут же убегала прятать добычу в жестянку из-под монпасье, и всякий раз несколько раз встряхивала ее, вслушиваясь в перезвон серебра и меди.
Взрослея, Шендля очень быстро сообразила, что подачки гостей наполняют ее коробку слишком медленно. И она принялась промышлять деньги то мелкими кражами у торговцев, чьи лавочки выстроились в неровный ряд Вознесенского переулка и Старосенной площади, что вели от дома торговца Соломониака прямиком к знаменитому одесскому Привозу.
Иногда Шендлю Суру ловили, но до полиции дело никогда не доходило: девочка начинала так горько плакать и громко звать папу Лейбу, что торговцы немедленно прощали маленькую воровку и отпускали ее с миром.
Вторым этапом взросления стали кражи в пригородных поездах. Одевши свое самое нарядное платье и украсив вьющиеся кудри бантами, девочка покупала билет в вагон второго класса и чинно сидела до тех пор, пока суетливые одесские торговки случайно не показывали, где прячут узелок с наторгованными деньгами, или кошелек. Тогда Шендля Сура применяла один из хитрых способов отвлечения внимания и ловко прятала добычу в кармашек, пришитый к подолу. Убегать сразу было опасно — она продолжала чинно сидеть на своем месте. Ну кто подумает на такую красивую и хорошо одетую девочку?
Старый Лейба для отвода глаз занимался мелкой торговлишкой, — а в основном занимался
