скупкой краденого. И, конечно, был у полиции на заметке. Когда пригляд полиции стал очень назойливым и перед Соломониаком реально замаячила отсидка в тюрьме, семейство перебралось в городок Шклов Могилевской губернии. Шендле к тому времени было почти четырнадцать лет, барышня расцвела и очень похорошела. В дом Лейбы зачастили женихи, однако девочку замужество совершенно не интересовало — да и отец считал ее для замужества слишком юной.
Старинный городок часто посещали бродячие цирковые труппы. Обыватели очень любили и оперетки, которыми Шклов баловали заезжие артисты столичных театров. И вот однажды, на представлении популярного паноптикума, Шендля Сура встретила необычную женщину-монстра, которая поразила девочку не столько звероподобной внешностью, сколько обилием драгоценных камней, которыми бородатая женщина на представлениях обвешивалась едва не с ног до головы.
Уроды всех пошибов и мастей были любимым зрелищем обывателей. Карлики, сиамские близнецы, невообразимые толстяки… Зрители валом валили в шапито, без рассуждений покупали недешевые билеты. Однако, побывав на представлении Юлии Пастрана, обитатели Шклова единодушно утверждали: всем этим карликам и толстякам «до несравненной Юлии как до луны!»
Не могло пропустить выступление мировой знаменитости и семейство старого Соломониака. Шендля нехотя пошла в шапито, однако позже признавалось самой себе, что само провидение привело ее туда!
Антрепренер уникальной женщины-монстра придумал для публики сценку, обычно открывавшую второе отделение представления. Юлия появлялась перед зрителями в длинном плаще, окутывающем ее фигуру до кончиков туфель. На голове — широкополая шляпа, лицо наглухо закрыто шелковой повязкой и вуалью. Она изображала неспешную прогулку между искусственных пальм, напевая что-то приятным голоском — и тут ее встречал красавец-мужчина. Он сходу влюблялся в незнакомку, дарил ей цветы и тут же предлагал ей руку и сердце. Юлия некоторое время колебалась, а потом внезапно сбрасывала плащ и шляпу, срывала с лица повязку. Тут красавец падал в обморок, а зал замирал в ужасе и восторге.
Узкий лоб, выпяченные вперед губы, несоразмерно большие уши и… борода, черная кустистая борода, дополненная густыми бакенбардами! В облике этой женщины было что-то нечеловеческое, демоническое. Усы у женщины-монстра были довольно редкими, зато на ушах — темнели густые клочья волос. Платье с глубоким декольте позволяло видеть грудь, также густо покрытую волосами. Не обращая более внимания на поверженного ухажера, артистка принималась, танцуя, исполнять перед пораженными зрителями песенки на испанском и английском языках.
За особую плату антрепренер Альберт Бауэр предлагал любому желающему убедиться в натуральности богатой растительности Юлии Пастраны, подергать ее за бороду или пощупать любую часть тела.
Шендля Сура в уже первое посещение паноптикума была поражена — но, как уже упоминалось, не столько внешностью Юлии, сколько количеством сверкающих на ней брильянтов. И не могла удержаться, не сходить на представление еще раз. И тут ей повезло: нанятый Бауэром цирковой тапер перед представлением умудрился напиться, и вышедший к зрителям антрепренер сообщил публике о «технической задержке» представления. Он предложил кому-нибудь из почтеннейшей публики сесть за рояль, обещая за это «вечный абонемент». Зрители засвистели и затопали ногами — и тут Шендля Сура, недолго думая, вызвалась аккомпанировать представлению.
Играла барышня изрядно — ее учительница музыки в Одессе недаром получала своё жалованье. И тут, в цирке, юная еврейка играла столь вдохновенно, что на нее обратила внимание сама Юлия Пастрана. После представления она пригласила Шендлю Суру к себе в гостиницу, расспрашивала о родителях и учителях музыки, угощала шоколадом и сладостями. Поразила Юлию и бойкая речь барышни: Шендля, хоть и с ошибками в произношении, говорила на трех языках. Встреча кончилась предложением Юлии бросить этот скучный Шклов и отправиться с ней в большое гастрольное турне. Возможно, даже в мировое. Барышня приглашалась не только аккомпаниатором, но и доверенной горничной знаменитости. К просьбе присоединился и антрепренер Альфред Бауэр. Свое приглашение женщина-монстр подкрепила царским подарком — парой великолепных серег.
Шендля Сура прекрасно понимала, что отец ни за что не отпустит ее с бродячим паноптикумом и, скорее всего, посадит под замок. К тому же госпожа Пастрана выглядела, что ни говори, жутковато. Она с самого начала относилась к юной еврейке по-матерински, обнимала ее, гладила по голове. Но лицо Юлии, покрытое густой растительностью, вывернутые ноздри и обезьяньи надбровные дуги вызывали даже у привычного к ее обличью человека невольное отвращение. Словно приучая новую знакомую к своей внешности, Юлия щекотала ее лицо своей бородой и бакенбардами, от которых пахло так сладко…
В конце концов, Шендля Сура решилась. Черт с ней, этой волосатой обезьяной и ее ласками — главное, добраться бы поскорее до железной шкатулки, в которой Юлия хранила многочисленные драгоценности. Как выяснилось, всё это были подарки богатеев, добивавшихся через антрепренера приватного свидания с «чудовищем» в юбке. Гонорар за возможность поговорить с дивой Бауэр непременно оставлял себе. Впрочем, дальше разговоров с Юлией дело никогда не шло. «Чудовище», ненавидя всех мужчин, никогда не позволяла им никаких интимностей.
В назначенный день Шендля явилась на почтовую станцию и поскорее юркнула в дилижанс. И вскоре карета застучала железными ободьями по булыжной мостовой, увозя барышню из еврейского предместья в неизвестность.
Как выяснилось позднее, Юлия Пастрана была ярой католичкой, и ее огорчало безбожие новой прислужницы. По приезду в Петербург она уговорила Шендлю Суру принять католичество, и та стала наконец-то Софьей. По крестному отцу она получила и новое отчество — Владиславовна. Пастрана с трудом выхлопотала горничной вид на жительство, однако изменить еврейскую фамилию, несмотря на ходатайства и хлопоты петербургских адвокатов, так и не удалось.
Очень скоро Сонька убедилась, что женщина-монстр была не столь богата, как ожидалось. Три четверти доходов от представлений забирал себе Альфред Бауэр. И к тому же прижимистый немец ухитрялся высчитывать из доли Юрии расходы на ее гардероб, а с появлением Соньки — и расходы на содержание горничной. При этот хитрюга-антрепренер умудрялся записывать на свою кормилицу и немалые суммы, которые тратил на себя. Этого Сонька вытерпеть никак не могла, и вскоре с помощью столичных юристов ей удалось аннулировать кабальный договор своей хозяйки с антрепренером и вообще выставить его за дверь. Доходы женщины-монстра учетверились, и она была очень благодарна за это своей подруге и горничной в одном лице. Однако, когда Сонька намекнула, что такие услуги стоят упоминания в завещании, Юлия очень рассердилась. И категорически отказалась это делать, ибо была уверена, что составление завещания — это сам по себе есть шаг, приближающий человека к могиле.
— Умру — тебе все достанется и без завещания, — говорила она Соньке.
Та не слишком верила в обещания и едва сдерживала гримасу гнева. Однако делать было нечего, приходилось
