очереди взбирались друг на друга, хотя смотреть было пока совершенно не на что.
Наконец под общий громовой рёв на возвышении появились и стали занимать свои места предводители крестоносцев, точнее, те из них, кто по тем или иным причинам не собирались участвовать в поединках либо собирались отложить своё участие на самое окончание празднества. Для Филиппа-Августа, его сестры Алисы и для обеих королев были специально поставлены кресла. Принесли и ещё одно, которое предназначалось Ричарду Львиное Сердце, однако он появился в боевом облачении, только без шлема, и уселся на барьер, как это сделали многие рыцари, тем самым показывая, что лишь ждёт своей очереди вскочить в седло.
Эдгар и Луи тоже оказались на барьере, как раз против королевского возвышения. Алиса, впервые показавшаяся публично вместе с Филиппом-Августом, увидела издали графа Шато-Крайона и дерзко помахала ему платком. Это, впрочем, допускалось правилами куртуазных отношений, и Луи, не раздумывая, ответил даме своего сердца приветственным взмахом руки, на которой ещё не было кольчужной перчатки.
В этот момент оба молочных брата заметили, что дам на возвышении больше, чем должно было быть — не шестеро, а семеро.
— Посмотри-ка! — воскликнул Луи. — Вот интересно. Кто это такая?
Рядом с королевой Элеонорой, на том самом кресле, которое должен был занять, но не занял её венценосный сын, сидела совершенно незнакомая молодым рыцарям (да и всем остальным участникам и зрителям турнира) дама. Это была, насколько они могли разглядеть на таком расстоянии, совсем юная девушка, одетая роскошно, однако несколько странно. Её изящный наряд представлял собой живописное сочетание христианской и восточной одежды. Бордовое платье с прямоугольным вырезом, богато затканное золотом, было под стать Парижу или Лиону, однако голову незнакомки украшала шёлковая розовая чалма с приколотым надо лбом золотым полумесяцем. Сзади на неё было накинуто прозрачное покрывало, край которого девушка набросила себе на лицо. Но оно закрывало лишь её подбородок и губы, оставляя всё остальное открытым, и Луи с Эдгаром, хотя и смотрели издали, сумели разглядеть большие тёмные глаза, с живостью и любопытством смотревшие на поле предстоящей битвы.
— А она прехорошенькая! — шепнул другу Шато-Крайон. — Только вот откуда королева её взяла?
— С чего ты взял, что её откуда-то взяла именно королева? — немного удивлённо спросил Эдгар. — И какую из королев ты имеешь в виду?
— А какая из королев посмела бы ещё посадить неизвестную даму в кресло Ричарда? — пожал плечами Луи. — Да и сидят они рядом и, вон посмотри, даже о чём-то шепчутся! Ничего не понимаю...
В это время раздались звуки труб, и старший из герольдов объявил о начале турнира и зачитал список рыцарей, заявивших о своём участии. Их было не так много. Во-первых, потому, что для участия в этом состязании были приглашены не все желающие, как бывало обычно, а лишь те, кто проявил особую отвагу при недавнем штурме акрских укреплений. Таковых было, впрочем, немало, однако некоторые накануне были ранены либо покалечились, как граф Шампанский, другие слишком усердно пировали и не чувствовали себя готовыми к битве, третьи потеряли в сражении коней и ещё не сумели подобрать им замену. Всего подтвердили своё намерение выехать на ристалище двадцать восемь рыцарей. По правилам жребий решал, кому с кем биться, однако у двух самых знатных участников — короля Ричарда и герцога Бургундского — было право выбора, и они собирались рано или поздно воспользоваться им, а до того жребий тянули двадцать шесть человек.
Луи выпало сражаться в четвёртой паре, его соперником оказался, к некоторому его смущению, легендарный Конрад Монферратский. У того и у другого были отличные лошади, и поединок обещал быть настолько интересным, что на скамейках и вдоль барьера даже смолкли разговоры и шум.
Труба подала сигнал, оба рыцаря дважды проехали вдоль черты навстречу друг другу — каждый таким образом приветствовал соперника. Затем снова разъехались и, дав коням шпоры, помчались вдоль черты, нацелив копья с тупыми концами друг другу в грудь. Но так как грудь того и другого надёжно укрывали мощные треугольные щиты, каждый понимал, что в последнее мгновение искусный соперник приподнимет копьё, чтобы ударить в закрытую сплошным шлемом голову. Такой удар грозил промахом, но в случае попадания соперник едва ли усидит в седле.
Уже искушённый в боях, Эдгар, однако, впервые видел турнирный бой. И понял, что хотя на турнирах смерть редкая гостья, убивают здесь только случайно, выглядит всё это в чём-то даже страшнее обычной битвы. Эти одиноко несущиеся посреди пустой площади кони, грозные фигуры покрытых железом всадников, склонённые вперёд, неотвратимо нацеленные копья, — всё это вызывало трепет и острое волнение.
— Матерь Божия, помоги ему! — прошептал кузнец.
Удар! Оба противника попали друг другу в голову, оба пошатнулись, но невероятным усилием удержались в седле. Оба копья с треском разлетелись одно пополам, другое — на три куска.
— Возвращайтесь! — скомандовал герольд, когда рыцари почти одновременно показали взмахом руки, что в силах продолжить поединок.
Снова разъезд, сигнал трубы, снова бешеная скачка и копья, устремлённые одно к другому... Удар! На этот раз Луи промазал, не попал в голову маркиза, в то время как тот прицелился точно. Но Шато-Крайон и на этот раз усидел в седле. Его копьё осталось целым, копьё Конрада снова переломилось.
— Возвращайтесь!
Сжавшееся вокруг площади кольцо зрителей зашумело. Обычно двух таких ударов хватало, дольше мало кто мог драться. По правилам мирного турнира, на котором не допускалось калечить или убивать друг друга, пешая схватка не предусматривалась. На поясе рыцарей не было мечей. Хотя любой рыцарь отлично знал, что в случае сомнения в честности того или иного участника, случайно или намеренно нанесённого оскорбления, герольды могли принять требование о продолжении боя и тогда оруженосцы немедля подадут соперникам мечи или топоры, а дальше — как решат короли — либо до первой раны, либо... Но такое и в самом деле бывало нечасто.
В третий раз кони понеслись вперёд. Они храпели, возбуждённые яростью
