всадников, пена хлопьями летела в стороны. Возможно, один из рыцарей немного не уследил за своим конём, возможно, не уследил намеренно, так или иначе, животные сшиблись как раз в тот момент, когда копья снова одновременно ударили каждое в шлем и, будто по команде, сломались. Конь Луи осел на задние ноги, затем взвился на дыбы. Собравшиеся ахнули. Но рыцарь, уже почти упавший с седла, успел вцепиться левой рукой в конскую гриву, на несколько мгновений повис вдоль спины скакуна, потом, когда тот упал на все четыре копыта, вновь утвердился в седле. Его противник в то же время свесился с седла в другую сторону и тоже выпрямился. Конь под ним храпел, мотаясь из стороны в сторону — удар был сильным.
— Готов! — не крикнул, а простонал Луи, оборачиваясь к герольдам и поднимая руку.
Но Конрад Монферратский не повторил его жеста. Несколько мгновений он сидел в седле неподвижно, потом отпустил поводья и двумя руками взялся за свой шлем. Железное «ведро» никак не снималось с головы, и двое оруженосцев уже кинулись через всё поле к своему рыцарю, чтобы помочь ему сойти с седла. Но маркиз наконец одолел шлем, и все увидели кровь, стекающую с его лба через левую щёку, капающую с подбородка. Случилось непредвиденное: одна из щепок его же собственного сломавшегося копья угодила в прорезь шлема и едва не проткнула ему голову... К счастью, рана была неопасна — вскоре Конрад уже сидел на возвышении немного ниже королевских кресел и смеясь трогал повязку на лбу, отшучиваясь от насмешливо сочувствующих ему товарищей. Ни у кого не было сомнений в его смелости и воинском искусстве, он не слишком опечалился, но всё же ему было досадно, и он этого не скрывал.
Луи ехал к почётным местам под грохот приветственных криков (французов вокруг ристалища было, разумеется, больше всего, потому что их армия была самой многочисленной). Филипп-Август, взявший на себя обязанность (а вернее, присвоивший себе право) вручать призы, протянул молодому графу сверкнувшую на солнце длинную золотую цепь. Это было одно из сокровищ, добытых в Акре — в этот день все награды победителям были из всё тех же эмирских заветных сундуков.
Рыцарь с почтением принял награду, но то, что он сделал затем, заставило ахнуть почти каждого из тех, кто во все глаза смотрел на победителя поединка. Многие рыцари вручали свои турнирные призы даме сердца, и обычно никого это не возмущало, если только сия дерзость не совершалась в присутствии мужа или жениха дамы. Но Луи не просто сделал подарок! Он преспокойно разорвал драгоценную цепь пополам, соединил звенья той и другой половины и, надев одну половину себе на шею, другую протянул на конце своего меча принцессе Алисе.
Девушка тоже тихо ахнула, вытянула было руку к подарку, потом отдёрнула и с ужасом поглядела на брата.
— Вот так штука! — вскричал Филипп-Август. — Вот так история... А он умеет подкапываться не только под крепостные башни, этот парень! Ну что ты мучаешься, сестрица? Бери, бери цепочку — по обычаю рыцарь имеет право отдать свой приз любой даме, а уж незамужней тем более.
Алиса, красная, как алая кайма на рукавах её белого платья, схватила драгоценный подарок и, стыдясь своей былой нерешительности, тоже надела цепь. Со всех сторон послышались восторженные вопли. И герольдам долго не удавалось навести порядок. Наконец грянули трубы, и турнир возобновился.
Глава пятая
Два поединка
Эдгару предстояло драться в предпоследней — двенадцатой паре, и у него оказалось достаточно времени, чтобы поздравить друга с победой и обсудить возможные последствия его смелого поступка. Оба сходились на том, что король Филипп или вовсе не разгневался на дерзость рыцаря, или, по крайней мере, не счёл возможным выказать гнев.
— Я поговорю с ним! — воодушевлённый своей двойной победой воскликнул Луи. — Что бы ни случилось, Алиса приняла дар, значит, показала всем, что я ей не безразличен. Эх, если бы она не уезжала... Может, мне и впрямь обвенчаться с нею, Эдгар? А? Как ты думаешь?
— Может быть! — отозвался кузнец. — Только прости, брат, но думаю я сейчас больше всего о том, что вскоре и мне предстоит вот так же скакать, и что-то у меня начинается дрожь в коленках! Очень бы не хотелось рухнуть с седла при всём этом собрании и, тем более, при всех дамах!
Эдгар ничего не рассказывал Луи о подслушанном им разговоре в шатре — первый раз в жизни он не посвятил друга в тайну, так близко его коснувшуюся. Но ему до сих пор казалось, что всё это могло быть безумным наваждением, некстати посетившим его бредом.
Рамиз-Гаджи, слегка прихрамывавший, но безукоризненно исполнявший обязанности оруженосца, уже стоял наготове, держа в поводу гнедого коня своего рыцаря, подмышкой — тяжёлое турнирное копьё, а на левой руке — закрытый шлем. Эдгар впервые собирался надеть такой и боялся, что из-за узкого поля зрения не сможет правильно направить коня вдоль цветной черты, нарушит правила и будет лишён права поединка. Но Луи уверял, что так не бывает — хорошо выученная лошадь пойдёт так, как дашь посыл, главное потом не дёргать поводья в ту или иную сторону. А уж Брандис выучен лучше некуда!
А меж тем на поле ристалища выезжала уже пара рыцарей, за которой предстояло выезжать и Эдгару. И он всё сильнее злился на себя за то, что поддался на уговоры друга...
Кто-то сзади тронул локоть кузнеца. Он обернулся. Вплотную к барьеру, на котором он восседал, стояла Клотильда Ремо.
— Могу я передать вам просьбу королевы, мессир? — негромко спросила она.
— Разумеется. — Эдгар поймал себя на том, что уже не удивляется, — Чем ещё я могу быть полезен её величеству?
Придворная дама сделала вид, что не заметила выразительного «ещё». Она
