Они подошли к главному алтарю.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, что арки могут не выдержать. Король продолжает свои великие стройки: королевские верфи и новые городские стены.
— Но они нужны, — возразил Жоан, перебивая брата.
— Верфи — возможно, но возводить новые стены после чумы бессмысленно. Барселоне не нужно расширять эти стены.
— Почему?
— Потому что король продолжает зря тратить ресурсы. Для строительства стен он заставил платить все селения в округе, объяснив это тем, что когда-нибудь им придется укрыться за ними. Кроме того, он ввел новый налог, предназначенный для этого строительства: отныне сороковую часть от любого наследства следует отдавать на расширение стен. А что касается верфей, все штрафы консульств тоже предназначены для строительства. И вот новая война.
— Барселона богата.
— Уже нет, Жоан. Король предоставил привилегии при условии, что город обеспечит его ресурсами, а советники пустились в такие расходы, что не могут финансировать это. Они увеличили налог на мясо и вино. Ты знаешь, какую часть городского бюджета покрывают эти налоги? — Жоан отрицательно покачал головой. — Пятьдесят процентов всех муниципальных расходов, а теперь они их поднимают. Долги города разорят нас, Жоан, разорят всех.
Оба стояли в раздумье перед главным алтарем.
— А что с Мар? — снова спросил Жоан, когда они уже выходили из церкви Святой Марии.
— Она будет делать то, что захочет.
— Но…
— Никаких «но». Это мое решение.
— Стучи, — приказал ему Арнау.
Гилльем постучал дверным молотком по деревянным воротам. Звук отозвался эхом на безлюдной улице. Никто не открыл.
— Еще стучи!
Гилльем начал стучать в дверь: раз, два… семь, восемь. На девятый открылось смотровое окошко и в нем появились заспанные глаза.
— Что случилось? К чему такой переполох? Кто вы такие?
Арнау почувствовала, как Мар, схватившая его за руку, напряглась.
— Открывай! — потребовал Арнау.
— Кто вы?
— Арнау Эстаньол, — сурово ответил Гилльем, — владелец этого особняка и всего того, что в нем есть, включая и тебя, если ты раб.
«Арнау Эстаньол, владелец этого особняка…» Слова Гилльема резанули слух. Сколько времени прошло? Двадцать лет?
Двадцать два? Человек в окошке явно сомневался.
— Открывай! — едва сдерживаясь, крикнул Гилльем.
Арнау поднял глаза к небу, думая о своем отце.
—Что?.. — начала было девушка.
— Ничего, ничего, — ответил Арнау, улыбаясь ей. В этот момент ворота заскрипели и дверь для посетителей начала открываться.
Гилльем пропустил его вперед.
— Ворота, Гилльем. Пусть откроют все ворота.
Гилльем вошел во двор, и Арнау с Мар, оставшиеся снаружи, услышали, как он отдавал распоряжения.
«Ты меня видишь, отец? Ты помнишь? Именно здесь тебе дали кошелек с деньгами, который погубил тебя. Что ты тогда мог сделать?» В его памяти возникла картина беспорядков на площади Блат. Он вспомнил крики людей, отца — все просили зерна! — и почувствовал, как к горлу подступил ком. Тем временем ворота открылись настежь, и Арнау, держа Мар за руку, вошел.
Рабы выскочили из дома и собрались во дворе. С правой стороны здания была лестница, которая вела в покои хозяев.
Мар посмотрела вверх и увидела, как несколько теней метались за большими окнами. Напротив дома располагались конюшни, а у входа стояли стремянные. Боже! Дрожь пробежала по телу Арнау, и Мар, чувствуя его волнение, перестала смотреть вверх.
— Возьми, — сказал Гилльем Арнау, передавая ему свернутый пергамент.
Арнау не стал его брать. Он знал на память содержание документа, который Гилльем вручил ему вчера днем. Это был список имущества Грау Пуйга, присужденного меняле Эстаньолу викарием в счет уплаты по кредитам: дом, мебель, рабы. Арнау напрасно искал в списке имя Эстраньи — его там не было. Может, потому, что не все имущество находилось в Барселоне, как, например, дом в Наварклесе, который Арнау решил оставить Пуйгам, чтобы они там жили. Но драгоценности, две пары лошадей с упряжью, экипаж, костюмы и платья, посуда, ковер, мебель и сам дом — все это было вписано в пергамент, который Арнау прочитал несколько раз предыдущей ночью.
Он снова посмотрел на въезд в конюшни, а потом окинул взглядом весь двор, вымощенный камнем… до подножия лестницы.
— Поднимемся? — спросил его Гилльем.
— Поднимемся. Веди меня к сеньору… к Грау Пуйгу, — поправился он, обращаясь к рабу.
Они прошли через весь особняк; Мар и Гилльем внимательно осматривали его, не пропуская ничего. Арнау шел не останавливаясь, глядя только вперед. Раб провел их в парадную гостиную.
— Доложи обо мне, — сказал Арнау Гилльему, прежде чем тот успел открыть дверь.
— Арнау Эстаньол! — выкрикнул мавр, распахивая дверь настежь.
Арнау не помнил, как выглядит этот зал особняка. Он не успел осмотреть помещение, когда ребенком прошел его… на коленях. Но и сейчас он не стал осматривать гостиную.
Изабель сидела в кресле у окна. По бокам от нее стояли Жозеп и Женйс. Первый, как и его сестра Маргарида, вступил в брак. Женйс оставался холостым. Арнау поискал глазами семью Жозепа. Ее не было. В другом кресле он увидел Грау Пуйга, старого, одряхлевшего, по его подбородку текла слюна.
Изабель смотрела на вошедших покрасневшими от слез глазами.
Арнау остановился посреди гостиной, возле огромного стола из благородного дерева, который был в два раза шире, чем его меняльная лавка. Мар стояла рядом с Гилльемом. В дверях толпились рабы.
Арнау говорил достаточно громко, так что его голос отдавался эхом в просторном зале.
— Гилльем, эти туфли мои, — холодно произнес он, показывая на ноги Изабель. — Пусть их снимут.
— Да, хозяин.
Мар, ошеломленная, резко повернулась к мавру. Хозяин? Она знала, какое положение занимал Гилльем в их доме, но никогда прежде не слышала, чтобы он так обращался к Арнау.
Гилльем жестом подозвал двоих рабов, которые пялились на непрошеных гостей, стоя у косяка двери, и все трое направились к Изабель. Баронесса, продолжая оставаться надменной, смотрела прямо на Арнау.
Один из рабов опустился на колени, но, прежде чем он до нее дотронулся, Изабель сняла туфли и сбросила их на пол, ни на миг не отрывая глаз от Арнау.
— Я хочу, чтобы ты собрал все туфли в этом доме и сжег их во дворе, — жестко сказал Арнау.
— Да, хозяин, — снова ответил Гилльем.
Баронесса продолжала смотреть на племянника своего мужа с подчеркнутым высокомерием.
— Эти кресла, — нахмурившись, произнес Арнау и махнул рукой в сторону четы Пуйгов, — вынеси отсюда.
— Да, хозяин.
Сыновья Грау подняли трясущегося отца с кресла. Баронесса встала, прежде чем рабы забрали кресло и вынесли его вместе со всеми остальными, даже теми, что стояли в углах.
Изабель продолжала с надменностью смотреть на Арнау. Внезапно он сказал:
— Это платье мое.
Кажется, она задрожала?
— Но ты ведь не станешь… — начал было Женйс Пуйг, который оторопел, услышав новый приказ Арнау. Он все еще держал отца на руках.
— Это платье мое, — оборвал его Арнау, не переставая смотреть на Изабель.
Дрожала ли она?
— Мама, — вмешался Жозеп, — переоденься.
У баронессы задрожали губы.
— Гилльем! — крикнул Арнау.
— Мама, пожалуйста.
Гилльем подошел к баронессе.
Как она дрожала!
— Мама!
— А что ты хочешь, чтобы я надела? — выкрикнула Изабель, обращаясь к своему пасынку.
Изабель снова повернулась к Арнау, не в силах скрыть своего смятения. Гилльем тоже на него посмотрел. «Ты действительно хочешь, чтобы я снял с нее платье?» — спрашивали его глаза.
Арнау нахмурился, и Изабель наконец медленно опустила глаза, зарыдав от бессильной ярости. Арнау подал знак Гилльему, и вскоре рыдания баронессы наполнили парадную гостиную Пуйгов.
— Этой же ночью, — сказал он, обращаясь к Гилльему, — я хочу, чтобы дом Грау Пуйга опустел. Скажи им, чтобы они отправлялись в Наварклес и никогда не выезжали оттуда. — Он посмотрел на Жозепа и Женйса, которые, казалось, остолбенели. Изабель продолжала рыдать. — Меня их земли не интересуют. Дай им одежду рабов, но обуви не давай, сожги ее. Продай все имущество и закрой дом.
Арнау повернулся и встретился глазами с Мар. Господи, он совсем забыл о ней. Лицо девушки было красным от волнения. Он взял ее за руку, и они покинули особняк.
— Теперь можешь закрывать ворота, — сказал Арнау старику, который первым их встретил.
В полном молчании они дошли до лавки, но, прежде чем входить, Арнау остановился.
— Прогуляемся по берегу?
Мар согласилась.
— Теперь ты забрал свой долг? — спросила она, когда они увидели море.
