Он смотрел то в один ее глаз, то в другой и не мог понять, который косит и который смотрит прямо.
— Ты почему такой хмурый, Кирилл? — спросила она. — И бледный какой-то… Ах да, ты же расстался с Аннушкой!
— Откуда ты знаешь?
— Я все про тебя знаю! — засмеялась рыжая и взяла его под руку. — Ну, не переживай!
— Ну откуда ты знаешь? — Кирилл остановился. — Кто тебе сказал?
Она потянула его вперед, сообщила доверительно:
— Я с того самого дня, вернее, ночи слежу за тобой.
— А, понял, — обронил Кирилл.
— Ничего ты не понял! — засмеялась она. — Хочешь, развею твои печали? И тоску разгоню? Хочешь снова почувствовать жизнь во всех красках?
— Хочу, да поздно, — признался он.
— Ничего не поздно! — с многозначительной улыбкой заявила она. — Пошли со мной!
— Купаться?
— Брр! Купаться сейчас холодно!.. Хотя можно! Если тебе это поможет!
— Не поможет, — вымолвил Кирилл. — Я знаю, кто ты.
— Кто? — Глаза ее разбежались от любопытства.
— Ведьма.
Она счастливо рассмеялась.
— Ты не оригинален! Мне это говорили!.. На самом же деле я добрая фея и являюсь к людям, когда им тяжело. Смотри! У меня же солнечный цвет волос! Смотри, какие они прекрасные! — Она сдернула берет, и тугой свиток волос мгновенно рассыпался по плечам и лицу. Они были действительно прекрасные — яркие, огненные и блистающие; они горели на солнце большим веселым костром без единого дымного следа, словно артиллерийский порох.
— А косые глаза, между прочим, — без комплексов, заразительно смеялась рыжая, — для того, чтобы видеть все вокруг. И потому я — всевидящая! Хочешь, я посмотрю твое будущее?
— Не хочу, — вымолвил Кирилл.
— Знаю, почему не хочешь. Считаешь, что его нет, — заключила она. — Но будущее у тебя есть! Я тебе подарю его. Бескорыстно, потому что я — добрая фея.
— Подари, — попросил он. — Но ты же не избавишь меня от прошлого.
— А поцелуй меня? — игриво сказала она и, подставив губы, прикрыла глаза.
Кирилл взял ее за плечи, приблизил к себе и на мгновение залюбовался ею: опущенные веки скрыли косоглазие, и лицо ее стало очаровательным. Но вдруг сквозь приоткрытые губы высунулся ее красный язык, удлинился до невероятных размеров и стал искать его губы. Кирилл оттолкнул ее, попятился и побежал.
— Напрасно! — засмеялась она в спину. — Без меня ты избавишься и от прошлого, и от будущего!
Она завела его в какое-то незнакомое место — деревянные дома, тротуары, картофельная ботва на плетнях. Прежде чем выбраться, Кирилл поплутал по закоулкам и неожиданно очутился перед знакомым железобетонным забором институтской конефермы. За ним высились полуобнаженные кроны деревьев Дендрария.
Он шел по центральной аллее. В полном безветрии с дубов неслышно облетала золотистая листва, лес был светлый, пронизанный солнцем и каким-то покойным торжеством. Справа он услышал звон воды и будто зачарованный этим единственным звуком пошел на него.
Из пня поваленного Колокольного дуба бил фонтанчик. Кто-то вырубил, а точнее, хотел вырубить чашу — ножка ее была не обработана, но уже намечен ее контур, опирающийся на огромные, в обхват, корни. Под корнями земля была аккуратно забетонирована, тоже в виде чаши, и обе они — деревянная и бетонная, были вровень с краями наполнены водой. Тонкие ее струйки равномерно срывались с краев, и бесконечный звон их далеко разносился в прохладном осеннем воздухе.
Вода из бетонной чаши стремительно уходила в крупный, ноздреватый песок.
В нижней, бетонной чаше Кирилл вымыл руки и лицо, попил из деревянной.
— Хорошо, — проронил он, чувствуя облегчение.
Поверженный Колокольный дуб лежал как каменная гора. Обрубленные ветви валялись в стороне и казались чужими. От ствола была отпилена огромная и плоская чурка со старыми следами топора и уложена на землю, как курган. Свежий спил был довольно ровным, и от красноватой сердцевины, как от солнца, во все стороны разбегались золотистые лучи. Кирилл ощупал шероховатую древесину, попробовал посчитать годовые кольца, но тут же сбился со счета: в глазах рябило от прожитых деревом лет…
Дома его не ждали. Он вошел через боковой вход, почему-то не запертый, и напугал Екатерину.
— Господи!.. Неужели тебя отпустили?
— Отпустили, — проронил он.
— Ну, снимай плащ… Аннушка заболела!
— Где она?
— У себя, — пугаясь его вида, махнула рукой Екатерина.
— Алешу… не нашла? — сдерживая подступающий кашель, спросил Кирилл.
— Нет, не нашла…
Не раздеваясь, Кирилл вошел в комнату Аннушки. Она лежала в постели, голова на высоких подушках, в руках какая-то книга в мраморном переплете.
Восстановленная статуя Афродиты стояла в углу, лицом к стене…
Мгновение они смотрели друг на друга, но вот магнитное поле взглядов распалось и перестало существовать.
— Прости меня, — сказал тихо Кирилл, глядя в пустое пространство. — Я вернулся… Тебе больно?
— Ничего, я скоро встану на ноги, — сдержанно проговорила она.
— Я тоже встану.
— Конечно, встанешь, Кирилл.
Он посмотрел в спину Афродиты и сказал в ее же сторону:
— Ну, я пойду. День сегодня хороший…
— Ступай, — она прикрыла лицо книгой в мраморном переплете.
Кирилл осторожно затворил за собой дверь, постоял минуту и пошел в парадную залу. Там никого не оказалось. Куда-то исчезла старинная мебель, и лишь камин глядел на него черным зевом. Кирилл посидел возле него на стуле, посмотрел на черные, подернутые холодным пеплом угли и тихо пропел:
— Гори, гори, моя звезда…
Замолк и сунул руки в карманы — было холодно. Пальцы нащупали ключи от квартиры. Кирилл вынул их, позвенел, как колокольчиком, и бросил в камин. Пепел взвихрился и унесся в трубу.
Потом он встал, откинул спинку дивана и сунул руку в нишу. Рукоятка кольта почему-то показалась ему теплой, нагретой чьей-то рукой. Он достал обойму — тупо блеснул последний патрон. Утопленный пальцем, он подпрыгивал словно живой и встал на место. Кирилл спрятал пистолет в карман и, придерживая его, чтобы не перекашивало тяжестью плащ, скорым шагом двинулся на ерашовскую половину. В коридоре на его пути стояли племянники.
— Мы тебя помиловали, — серьезно сказал Колька.
— Вот тебе копия указа нашего, — Мишка подал скрученную в трубку бумагу.
— Простите меня, — сказал Кирилл, принимая свиток.
— Сказано же — помиловали, — с достоинством подтвердил Колька. — Читай указ.
Племянники удалились в свою комнату, храня какое-то спокойствие и терпение.
Кирилл зашел на кухню к Екатерине. Она сидела за столом и перебирала рис, рассыпанный на клеенке. Пальцы двигали зерна, а глаза смотрели куда-то мимо, в пустоту.
— Где же… батя? — спросил он.
— А?.. А, они недавно в город ушли, — очнулась Екатерина. — Подавать заявление в загс.
— Заявление?
— Да… Они же не расписанные живут. Ты раздевайся, скоро обедать будем.
— Хорошо… — проронил он. — Я пойду пока, погуляю. Солнце на улице.. Прости меня, Катя.
— Что? — Пальцы ее замерли над рисом.
— Прости меня…
— Ага, — невпопад проронила она. — Столько камешков в зерне…
Кирилл вышел из дома, осмотрелся и прикованный золотистым бором на той стороне озера решительно направился к нему низким берегом с космами плавающей осоки. Побродив среди сосен, он наткнулся на проселок среди звонкого, голого леса и непроизвольно побрел вглубь. Идти было хорошо: мягкая листва шуршала под ногами, взгляд спокойно плавал по тихому морю неподвижного воздуха в голубеющем небе, и судорога кашля не скрадывала больше полегчавшего дыхания.
Он не заметил, как извилистый проселок исчез из-под ног, и кругом оставался один лишь просветленный и торжественный лес. Он брел зигзагами, иногда кружил на одном месте или около понравившегося дерева; он не думал, куда идет и зачем, и потому не заботился об ориентирах. Сейчас он не ощущал ни прошлого, ни будущего…
А солнце, зависнув над головой, как сердцевина Колокольного дуба, катилось следом по свежему спилу неба.
Но вдруг впереди, совсем близко, он увидел девушку с лошадью и скорее угадал, чем узнал, жеребчика.
— Ага? — позвал он. — Ага!
Жеребчик остановился, повернул голову назад, однако девушка взяла его за гриву и повлекла вперед. Они уходили и медленно растворялись в пространстве леса. Кирилл торопливо пошел за ними, однако никак не мог догнать: силуэт лошади среди деревьев и фигурка девушки казались призраком, ибо появлялись то впереди, то сбоку, всякий раз внезапно меняя направление.
Он остановился среди старых, багровых осин, вздохнул глубоко:
— Господи! Как мне хорошо!
Стараясь не стряхнуть с себя это ощущение, он медленно достал кольт и выстрелил себе в висок.
Жеребчик вскинулся на дыбы и, вторя эху выстрела, пронзительно заржал. Потом заплясал, закружился на месте, взрывая копытами мягкую лесную землю. Сквозь тонкую кожу на морде проступили вздутые кровяные жилы.
