Василий Шукшин - Любавины

…Собрание в Верх-Катунском колхозе длилось часов пять. Иван успел выспаться в машине, почитал книжку, опять задремал… Проснулся от звука приближающихся шагов. Уже было темно.

Первым к машине подошел Лукин, рванул переднюю дверцу, рухнул на сиденье. Родионов и Ивлев уселись сзади.

– Домой? – спросил Иван.

– Домой, – сказал Родионов.

– Вы заранее настроили колхозников, – деловым тоном, как вывод, заключил Лукин. – Сыграли на слабых струнах людей… Я тебя не понимаю, Родионов: то, что простительно твоему второму секретарю…

– У меня есть фамилия, – резко сказал Ивлев. – И я не второй секретарь Родионова, а секретарь райкома партии.

– То, что простительно второму секретарю, то непростительно тебе.

– Я прощения ни у кого не прошу, – спокойно сказал Родионов. – И второе: не советую так легко швыряться словами насчет того, что мы заранее настраивали колхозников. Это надо доказать.

– Не будем здесь разводить дискуссию. Поговорим в другом месте.

– Поговорим, – согласился Родионов.

Замолчали.

В Баклани, возле райкома партии, Лукин тронул Ивана за рукав.

– Станови.

– Куда? – спросил Родионов.

– Я ночую в райкоме. С дежурным. До свидания.

– До свидания.

– До свидания.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Родионов, когда Лукин вылез и машина поехала дальше. – На тебе лица нет.

– Неважно. Сейчас лягу, отдохну.

– Может, врача вызвать?

– Зачем? Сейчас лягу, отдохну… Устал очень.

Около своего дома Родионов вылез, хлопнул дверцей.

– До свидания.

– До свидания.

– Спокойной ночи.

Оставшись один на сиденье, Ивлев прилег было, но тут же сел, коротко сквозь зубы простонал:

– Давай быстрей.

Иван подвез его к самым воротам дома. Ивлев кивнул на прощание, вылез… Подошел к пряслу, навалился на него грудью. Его вырвало. Иван подошел к нему.

– Что, плохо?

– Мм… На… тьфу!… Упаду, кажется. На… открой дом, – подал Ивану ключ.

Иван отомкнул замок на двери, помог Ивлеву взойти на высокое крыльцо, вошел с ним в квартиру, включил свет… И тут только увидел, как перевернуло Ивлева. Провалившиеся глаза его горели нездоровым блеском, на скулах выцвел пятнами желтый румянец, руки тряслись.

– Захворал?

– А? Да… – Ивлев прилег на кровать. – Захворал.

– Я сейчас за врачом съезжу.

– Не надо. Пройдет. Побудь со мной, если не торопишься.

– Ладно. Мотор только заглушу пойду… – Иван вышел на улицу, заглушил мотор. А когда вернулся в квартиру, Ивлев без кителя, в одной нижней рубахе стоял на коленях перед тазом – его опять рвало. Причем рвать уже нечем было, и все равно выворачивало всего.

– Схожу за врачом?

Ивлев замотал головой.

– Чаю согрей… И затопи камелек.

Иван затопил камелек, поставил на плиту чайник с водой… Присел к столу. Ивлев лежал на кровати, вытянув руки вдоль тела, шевелил пальцами.

– Лучше становится, – сказал он.

– Ты сними сапоги-то и ложись как следует.

Ивлев сел, склонился к сапогам. У него, наверно, закружилась голова. Он схватился за спинку кровати.

– Эхх… Помоги, Иван.

Иван стащил с него сапоги. Ивлев лег, показал глазами на тулуп. Иван накрыл его тулупом.

Потом пили чай с медом. Ивлев сидел на кровати, глотал кипяток, обжигался, крутил головой и смешно морщился.

– Ничего, ничего, – говорил Иван. – Пусть продерет. Зато легче станет.

– Уже легче… чую. Вон, видишь? – Ивлев шаркнул ладонью по лицу, показал ладонь – на лице выступил пот, но очень слабо.

– Пей, пей.

– Хоть жилым духом запахло в комнате… Верно?

– Да… уже прохладно становится. Зима скоро.

– Зима, да. Черт с ней.

Говорилось легко, но говорить было не о чем, да и особой нужды в этом не испытывали оба. В комнате действительно стало тепло и уютно. Гудело в камельке, пощелкивало… Чуть припахивало дымком.

– Дом строишь? – спросил Ивлев.

– Ага.

– Зачем?

– Охота пожить по-человечески.

– Это надо… Я тоже, наверно, когда-нибудь себе дом выстрою.

– Тебе-то зачем? Тебе дадут.

– Нет, сам, в том-то и дело. По-моему, каждый человек должен построить хотя бы один дом на земле.

– Хм…

– Ты стихи любишь?

– Нет.

– Зря. Я б тебе прочитал…

– Прочитай.

Ивлев отставил пустой стакан, лег, натянул на грудь тулуп.

– Еще налить?

– Нет, все. Легче стало… Такое состояние сейчас, как будто водки стакан выпил.

– Читай стихи.

Электрическая лампочка трижды мигнула.

– Лампешка есть?

– Не надо. В камелек вот подкинь.

Иван подкинул в камелек. Свет погас. Только на полу и на потолке играли красноватые мягкие блики. У Ивана сделалось отчего-то очень хорошо на душе.

– Читай.

– Значит, так…

– Ничего, – одобрил Иван.

– Да?

– А еще знаешь?

– Знаю.

– Это мне больше поглянулось.

– Правильно. Ты спать хочешь?

– Нет.

– Тогда полежим просто так. Устал маленько. Ложись на диван вон.

Иван прилег на диван и стал смотреть, как на потолке играют призрачные пятна света. Стихи разбудили какое-то затаенное чувство безболезненной грусти…

Утром Родионов вызвал врача к Ивлеву.

Молодой розовощекий врач деловито осмотрел Ивлева, обстукал, обслушал… Посмотрел значительно на Родионова. Тот вышел на улицу. За ним вышел врач.

– Ну?

– Воспаление легких. В самой такой… свирепой форме. Или в больницу надо, или здесь, но обязательно с врачом…

Родионов вернулся в комнату.

– В больницу ляжешь?

Ивлев хмуро смотрел на первого секретаря.

– Что у меня?

– Воспаление легких.

– Здесь можно лежать?

– Лучше в больницу…

– Я не могу в больнице. Мне там хуже будет.

– Давай здесь. Как же ты достукался до этого? В Барнауле-то можно было сходить… Нет, надо какой-то дурацкий героизм проявить.

Ивлев молчал. Смотрел на ковер, который висел над кроватью: Красная Шапочка и Серый Волк на поляне. А вдали, между деревьев, виднеется избушка с красной крышей, а в углу, справа, струится синий ручеек. А на полянке солнечно и много цветов. И волк на редкость нестрашный.

Иван был тут же. Смотрел на Ивлева и думал о Марии:

«Дура ты, дура… От такого мужика отбрыкиваешься».

А вечером к Ивлеву пришла Мария. Он лежал один (старушка-сиделка пошла домой взять вязанье). Коротко скыргнула сеничная дверь… Незнакомые шаги по сеням. Легкий стук в дверную скобу.

Ивлев промолчал – лень было говорить «да!». Нужно было говорить громко, а он громко не мог. Дверь открылась… Вошла Мария.

– Здравствуй.

Ивлев приподнялся на локтях, некоторое время оставался в таком положении – трясся, потом опустился в изнеможении.

– Здравствуй. Садись.

Мария присела к нему на кровать.

– Как дела?

Ивлев усмехнулся, глотнул пересохшим горлом.

– Как сажа бела.

– Ничего, поправишься, – Мария положила ладонь на горячий лоб его… Сухие воспаленные глаза Ивлева зияли из подсиненных кругов глазниц напряженным, до жути серьезным блеском. Мария прикрыла их ладонью, склонилась и начала исступленно целовать Ивлева в губы. Шептала: – Милый ты мой, хороший… Стерженек ты мой железненький… Устал? Занемог…

Ивлев чувствовал, как на лицо ему падают теплые тяжелые капли. Одна капля сползла к губам, он ощутил вкус ее – солоновато-горький.

– Зачем ты плачешь?

– Я тоже устала… Я пришла к тебе совсем.

Ивлев обнял ее, прижал к груди слабыми руками.

– Ну, вот…

– Я тебя выхожу. Мы с тобой будем хорошо-хорошо жить.

К горлу Ивлева подкатил твердый комок.

– Конечно.

– Дураки мы, чего мы мучаемся?… Можно так хорошо жить.

– Конечно.

Пришла старушка-сиделка и ушла.

– Вот и хорошо, – сказала она на прощанье. – Так-то оно лучше.

После старушки пришел Иван с одеялом и книжкой. И тоже ушел. Этот на прощание спросил только:

– Ничего не надо сделать?

– Ничего, – ответила Мария. – Спасибо.

«Вот и все, – думал Иван, шагая от Ивлева домой. – Так всегда и бывает. Мне, что ли, жену свою попробовать вызвать сюда? Не поедет, ведьма…».

И дом расхотелось строить, и о будущем своем расхотелось думать… Захотелось напиться.

С Майей у Пашки так ничего и не вышло. Он не на шутку закручинился. Не радовал новый дом, не веселили мелкие любовные похождения. Опять пришла как будто настоящая большая любовь, и опять ее увели.