Он встал.
– До свидания.
– Спокойной ночи.
Родионов вышел из комнаты и тотчас вернулся.
– А здоровье-то как?… Тебе же лежать надо.
– Ничего.
– Смотри, легче не станет утром – не выходи. Лучше отложим бюро на пару дней.
– Ладно… утром видно будет.
Родионов ушел.
Ивлев, не зажигая огня, снял сапоги, китель… Лег на кровать в галифе, укрылся тулупом. Знобило.
На другой день, часа в три, он выехал в край.
…Молодые Любавины яростно принялись за дом. Через полторы недели сруб был готов. Иван работал с плотниками (отпросился на неделю у Родионова), ворочал бревна, накатывал ряды, тесал, пилил… Настолько ушел в дело, что забыл все на свете, даже Марию.
К дню, когда надо было плотить, Пашка привез Гриньку. Рано утром.
Гринька походил вокруг дома, постучал обушком по бревнам, сказал:
– Ничего, ребятишки, на наш век хватит. Давайте плотить.
Раскатали сруб, выволокли бревна на берег и к вечеру сплотили плот.
– Завтра с утречка тронемся. А сейчас спать, – распорядился Гринька. – Пить с плотниками не вздумайте. Дома выпьем.
– Тогда я пойду на плот спать, а то они меня соблазнят, гады, – сказал Пашка. – Я слабый на это дело.
Утром, чуть свет, поднялись. Выгреблись, благословясь, на середину реки и поплыли.
– Три места будет гиблых, – рассказывал Гринька, лежа на спине. – Первое – у Ярков, другое – где Иша втекает, третье – около нас там… Как только Бакланский порог проплывем, так, считай, мы дома. Эх, хорошо проплыть!… Люблю.
Иван – посильнее – стоял на носовом весле, Пашка на кормовом. Плыть было легко. Слегка только подправляли плот, чтобы его не разворачивало, дело даже приятное. Вокруг буйствовала природа. Берег в первобытных зарослях; чуть не в воду свисают кусты ежевики, смородины, калины. Заманчиво пламенеет в кустах малина. На полянах, на солнечных местах, растопырив колючие ветки, бережет свои редкие, никому не нужные ягоды боярка. Торчмя торчат рясные початки – желтые и красные – облепихи. И все это перезрело, осыпается. Человек здесь бывает раз в год по обещанию.
«Ну и места! – с восхищением думал Иван. – Носил же меня где-то черт полжизни».
– Ярковские камушки я хорошо знаю, – вспоминал Гринька. – Когда-то разбой там держал.
– Один? – поинтересовался Пашка.
– Один. Я почти всегда был один. Значит, так орудовал: брал цепь хорошую, присобачивал ее одним концом к камням, а к другому концу «кошку» приделывал, какой ведра из колодцев достают. И сидел ждал. А место там не широкое, вода к одному берегу бьет. Плывет плот, как вот мы теперь, плавят шерсть, кожтовары в тюках, мед, меха разные – от алтайцев… Подплывают к моему камешку, а я сверху кричу: «Поберегись, ребятушки!» – и «кошку»-то на плот к ним кидаю. Она глядишь, и подцепит тюк с мехами… Прибыльное дело.
– А если б выскочили?
– Выскочи, у меня два ружья с собой да припасов – на три дня отстреливаться. Во-вторых, там не выскочишь: камень-то стеной к воде опускается. Выскочить только ниже можно, но… тогда ищи меня: кругом, вишь, что делается.
– Стреляли в тебя?
– Стреляли. Там не попасть сроду. Поплывем – увидишь.
– Хорошо устроился, – с завистью сказал Пашка. – Но уж материли они тебя, наверно, не приведи бог.
– Ага, лаялись. А я только хохотал над ними. Их несет, они ничего сделать не могут, а я у них на глазах тюк кверху подымаю. Потом стали по берегу милиционеров вперед высылать.
– Пожил ты все-таки, дядя Гриня! – сказал Пашка.
Гринька задумался.
– Не то чтоб пожил, а помаялся вволю. Такая житуха, она только с виду привольной кажется, а как на своей шкуре вынесешь все, так не пожелаешь лихому татарину.
В одном месте, на повороте, плот понесло прямо на крутой каменистый берег. Иван начал было отчаянно работать веслом, но Гринька успокоил:
– Не трусь, пронесет.
Плот разогнало на камень, он почти коснулся его, но затем плавно отвалил и поплыл дальше.
– Здесь все в штаны кладут, – пояснил Гринька.
Иван действительно перетрусил.
День проплыли благополучно. Ярковские камни проскочили. На ночь причалили плот к острову, развели костер и легли спать.
– Слышь, Иван, – толкнул Пашка брата в бок, когда Гринька уже храпел. – Спишь?
– Нет.
– А люблю ведь я ее, паразитку. Весь день про нее думал.
– Майю, что ли?
– Ну…
Иван ничего больше не сказал. Пашка подождал и добавил:
– Приплывем, надо что-то придумывать. А то высохнуть можно.
– Спи, – посоветовал Иван. – Или думай про луну вон… Там, говорят, холодище!…
– На луне?
– Ага.
– Я ему одно, он – другое. На кой она мне, луна, сдалась? Тут на земле никак не устроишься…
– Тогда спи.
– Легче всего сказать – спи. Не спится.
– Считай.
– Пробовал. До ста досчитал.
– А теперь наоборот считай: сто, девяносто девять, девяносто восемь… вот так.
– Эх, – вздохнул Пашка. И замолчал.
Приплыли в Баклань на другой день, к вечеру. На берегу их уже ждал Ефим с мужиками и пять подвод – спаренные передки от бричек.
– Вы идите отдыхайте, а мы его сейчас выдерем, – сказал Ефим. – Давайте, мужики!
Иван попросил Николая Попова (он тоже был на берегу) показать место, какое Пашка облюбовал для дома.
– Сейчас… помогу вот мужичкам… – сказал тот.
Иван тоже решил остаться помочь.
Пашка и Гринька ушли в деревню – торопились, чтобы успеть в магазин.
Скоро выкатили все бревна на берег; тогда только Николай пошел с Иваном смотреть место.
– Место хорошее, – похвалил Николай. – Жить да радоваться. Что же ко мне никогда не зайдешь?
– Да все как-то…
– Пошли сейчас? Посмотрим и пойдем. Не сильно устал?
– Можно.
– Вот и хорошо.
Посмотрели место (Ивану очень понравилось), пошли к Николаю.
– Ну, а как сердечные делишки? – спросил Николай весело. – Двигаются?
– Стоят. Махнул я на это дело рукой, – слукавил Иван.
– Как же так?
– Да куда уж мне… Раз ей Ивлев нехорош, то уж мне…
– Зря, – с сожалением сказал Николай. Он, видно, горячо и всерьез принимал эту любовь. – Ивлев Ивлевым, а ты сам по себе. Что же рукой-то махать! Это, брат, легче всего.
– Они жили с ним здесь-то? – поинтересовался Иван.
– Нет, не вышло у них здесь. А жил он с ней давно и мало, после него она еще раз замужем была…
Иван качнул головой, Николай заметил:
– А ты на это не обращай внимания, я тебе серьезно говорю. Она замечательная женщина. Ей только помочь надо…
– Да в чем помочь-то?
– А черт ее знает. Можете детей ей надо… Черт ее знает.
– А Ивлев, значит, отвальную получил?
– Получил, да. Приехал, думал жить с ней, а она не захотела.
– Он давно приехал?
– С год, наверно. Работал сперва начальником милиции у нас, а потом его секретарем выбрали – тут Родионов постарался.
– Так и не захотела жить?
– Так и не захотела.
– Непонятная баба!
– Да ну!… Непонятная. Все они непонятные – до поры до времени.
Ивлев вернулся из края через неделю. С ним вместе приехал представитель крайкома партии – толстый, добродушный на вид мужчина лет сорока пяти, Лукин Семен Спиридонович.
Лукин вошел в кабинет Родионова, как в родную хату.
– Здорово, старина! Что же это ты?… А?…
– Здорово, Семен Спиридонович.
Лукин весь светился приветливой улыбкой.
– Что же это у тебя?…
– Что? – Родионов тоже улыбнулся.
Ивлев, неузнаваемо похудевший за эту неделю, стоял в дверях кабинета и мрачно смотрел в затылок крайкомовцу.
– Говорят, зашиваешься?
– Кто говорит?
– Протоколы. Ха-ха-ха… Садись. Помощник силен у тебя!… – Лукин обернулся к Ивлеву; тот по-прежнему смотрел мрачно. – О!… Ну хватит, молодой человек, хватит. Мир.
– Вы в курсе дела? – спросил Родионов серьезно.
– В курсе, в курсе. О делах пока не будем. Я бы, например, помылся где-нибудь… А? К тебе, что ли, пойдем, Родионов?
– Можно.
– Баньку бы сейчас, если можно. А?
– Можно, конечно.
– Це дило! Пойдемте попаримся, молодой человек. Весь крайком на ноги поднял твой второй секретарь. Как вихрь налетел, как ураган! Ха-ха-ха-ха…
– Мне, между прочим, не смешно, – сказал Ивлев.
– А мне смешно. Пойдемте в баню! Давай докладывай о поездке и… жду вас, – Лукин подхватил чемоданчик и вышел из кабинета.
– Ну? – спросил Родионов.
Ивлев сел на диван.
– Нас объявили консерваторами. Этот шкаф приехал наводить порядки.
– У первого был?
– Он в Москве.
– Так… – Родионов зябко поежился. – Это хуже. Он хочет провести собрание в Верх-Катунске, насколько я понимаю?
– Да.
– Пусть проводит. Не кручинься.
– Я его ненавижу, – признался Ивлев, глядя на первого секретаря с некоторой тревогой.
– Телеграмму почему не дал?
– Ждал первого, оттягивал, сколько мог, отъезд…
– Решение бюро пока подождем посылать. Посмотрим… Еще неизвестно, кому будет весело. Не вешай голову.
