для страховки. Страшно подумать, чего может спьяну наговорить японскому министру этот горе-толмач.
Эномото еле заметно улыбнулся.
— Разумеется, господин Ландсберг, мое приглашение относится и к вашему спутнику! Однако, если вы полагаете, что наш разговор будет ему неинтересен, я дам распоряжение хозяину этого чайного домика, и вашему спутнику тоже окажут полное гостеприимство. Здесь.
На том и порешили.
Перейдя в ресторанчик по соседству, Эномото и Ландсберг всецело отдались своеобразию и разнообразию японской кухни. Боясь обидеть высокопоставленного спутника, Ландсберг пробовал все предлагаемое ему — хотя от некоторых блюд неизвестного ему происхождения его просто воротило.
Благодарение богу, что все блюда в Японии принято подавать в микроскопических дозах, мрачно размышлял Ландсберг. Он чувствовал, что только что проглоченный им кусок некоей пастилы скользок, пахнет болотом и просится наружу. Боже, а эта рыбешка, которую стукнули по голове деревянным молотком рядом со столом и сразу же положили в миску с зеленью — она же живая! И, конечно же, сырая! Ее только полили чем-то, напоминающим уксус! Ее едят, а она хвостом шевелит, о-о-о…
Напротив гостей сразу же сели две японские девушки в традиционной национальной одежде. Сами они не ели, и только подавали мужчинам бесконечные мисочки, деревянные чашки и даже ящички с соусами, кусочками рыбы, зеленью, пастилы из водорослей с ягодным соком, креветками, вареным сладким картофелем, редькой, наструганной курятиной… Ландсберг от души надеялся, что птица была все-таки курицей, а не каким-то иным пернатым.
Все блюда подавались либо холодными, либо едва теплыми — горячего не было вовсе. Не забывали японские барышни и про сакэ. Эту слабую рисовую водку японцы подогревать не забывали, угрюмо отметил Ландсберг. Не забывали — наверное для того, чтобы подчеркнуть отвратительный привкус самогона. Впрочем, как он себе признался, именно сакэ помогло ему с честью выйти из этого «поединка» с кулинарными деликатесами — местную водку хоть и наливали в малюсенькие чашечки, но весьма часто.
Наконец подали отварной теплый рис и чай, который пахнул вовсе не привычным Ландсбергу напитком, а каким-то веником. Эномото, исподтишка наблюдавший за гостем и доброжелательно рассказывающий о подаваемых блюдах, объявил, что чай и рис — финальная часть японского обеда. Правда, на столике тут же появился и десерт — конфеты из рисовой муки, а к ним почему-то — опять соленая редька!
Его высокопревосходительство просто проверяет меня на выносливость, в который уж раз с отчаянием подумал Ландсберг. Припоминая большую часть того, что он съел и попробовал, он со страхом представлял себе, какая чудовищная мешанина образовалась в его желудке.
После японского десерта Эномото предложил закончить обед все же по-европейски. Ландсбергу было уже все равно, но при виде вполне приличного французского арманьяка, кофе и бразильских сигар он несколько оживился.
— Позвольте говорить с вами откровенно, господин Ландсберг? — неожиданно спросил собеседник. И после утвердительного кивка продолжил. — Мне показалось, что, как говорят у нас, вас не отпускает ваше прошлое, господин Ландсберг. Вы дважды уклонились от моего совершенно искреннего предложения посодействовать вам в торговых делах. Вам неприятно было отвечать на мой вопрос о Сахалине. Вас смущает мое довольно высокое положение, и вы упорно называете меня высокопревосходительством. Скажите, я прав?
— Это делает честь вашей наблюдательности, господин Эномото. Я действительно чувствую некоторую скованность в вашем присутствии…
Японец сделал глоток золотистого напитка из европейского бокала, поданного вместе с арманьяком, пыхнул ароматной сигарой.
— Вас смущает ваше прошлое, господин Ландсберг, — повторил японец. — Но не надо бояться признаться старому другу — вы позволите мне считать вас старым другом? — в том, что вы сидели в тюрьме и на Сахалин попали не по своей воле.
— Так вы всё знаете? — Ландсберг почувствовал, что мгновенно протрезвел.
— Конечно, знаю!
— Но откуда, ваше высокопревосходительство? Вы же покинули Санкт-Петербург задолго до того…
— Вы забыли о газетах, господин Ландсберг! Простите меня за неприятное напоминание, но летом 1879 года ваше имя долго не сходило со страниц не только российских, но и европейских газет. Я в то время продолжал дипломатическую службу в Голландии, и живо интересовался всем, что происходит в России.
— И, несмотря на все, что узнали из газет, вы все же сочли возможным не только возобновить знакомство, но и пригласить вчерашнего каторжника отобедать, — глухо сказал Ландсберг, стараясь не глядеть на японца. — Неужели вы не опасаетесь, что такое знакомство может вас скомпрометировать?
Эномото невесело посмеялся:
— У нас ведь откровенный разговор, господин Ландсберг? Хотите, в свою очередь, узнать мой секрет? Будете ли вы чувствовать себя менее смущенно и скованно, если узнаете, что я тоже сидел в тюрьме и даже был приговорен к смертной казни? Причем это произошло незадолго до моего назначения в Санкт-Петербург.
Ландсберг недоверчиво смотрел на японца, пытаясь понять — не шутит ли он?
— Может ли такое быть? — спросил наконец Ландсберг. — Как мог осужденный судом человек получить столь высокое назначение, как ваше?
— Жизнь полна сюрпризов и неожиданных поворотов, — рассмеялся Эномото. — Если желаете, я могу рассказать вам свою историю — в качестве компенсации за те неудобства, что причинил вам.
Ландсберг пожал плечами. Признание Эномото поразило его не меньше, чем его осведомленность.
— Итак, вот самое главное. Я вернулся на родину в Японию в 1867 году, прожив шесть лет в Голландии. Там я учился морскому делу. Через год после моего возвращения в Японию пало правительство, чьим ярым приверженцем я был. Новое правительство Мэйдзи, зная это, отправило меня подальше от столицы — на остров Хоккайдо, назначив меня уполномоченным по освоению этого острова. Кстати, это совсем рядом с Сахалином, господин Ландсберг! В ясную погоду с северного мыса Хоккайдо хорошо виден краешек вашего Сахалина. Мое назначение, по сути, было почетной ссылкой. Тем не менее, я был настоящим единовластным хозяином этого большого острова.
Эномото помолчал, разлил арманьяк, предложил бокал гостю.
— Долгая жизнь в Европе, различные революционные идеи, свободно высказываемые там и сознание моего единоличного владения Хоккайдо постепенно привели меня в мысли о бунте против правительства Мэйдзи. Вспомните: я учился в Голландии морскому делу, и под моим началом на Хоккайдо оказался даже флот — целых восемь военных кораблей! Мои задумки поддержали несколько французов — иностранные специалисты, приглашенные правительством Мэйдзи для руководства строительством оборонительных сооружений. Именно они посоветовали провозгласить на Хоккайдо независимую от центрального правительства республику, уверяя, что мои знамена соберутся все противники нынешней власти. А их, поверьте, было немало! И вот я поднял мятеж, сформировал по европейским рецептам временное правительство и даже назначил на острове президентские выборы — по примеру Североамериканских Соединенных Штатов.
— Невероятно, ваше высокопревосходительство! — не удержался Ландсберг.
