Пилот накренил самолет в другую сторону, и Флик выглянула в другой иллюминатор. Там было то же самое.
— Взгляни на это, Пол! — крикнула она.
Он подошел и встал рядом с ней.
— Вот это да! — сказал он. — За всю свою жизнь я не видел столько кораблей.
— Вторжение началось! — сказала она.
— Посмотрите вперед, — сказал штурман.
Флик прошла в кабину и заглянула через плечо пилота. Корабли были рассыпаны по морской глади на многие километры, им не было видно конца.
— Я и не знал, что в этом мире есть столько кораблей! — с удивлением произнес голос Пола.
— Как думаете, сколько их? — спросила Руби.
— Я слышал — пять тысяч, — ответил штурман.
— Потрясающе! — сказала Флик.
— Я бы много отдал, чтобы в этом участвовать, — сказал штурман, — а вы?
Флик посмотрела на Пола и Руби, и они все заулыбались.
— Так ведь мы участвуем, — сказала она. — Мы и так в этом участвуем.
На лондонской улице под названием Уайтхолл с обеих сторон располагались грандиозные здания, олицетворяющие величие Британской империи — той, какой она была за сто лет до этого. Внутри этих красивых зданий многие из величественных комнат с длинными окнами были разделены дешевыми перегородками на кабинеты чиновников более низкого уровня и комнаты для проведения не слишком ответственных совещаний. В таком вот помещении без окон площадью пятнадцать квадратных метров, где половину стены занимал большой холодный камин, и заседала подкомиссия подкомиссии — Рабочая группа по награждению за участие в секретных операциях.
На заседании председательствовал Саймон Фортескью из МИ-6 — в полосатом костюме, полосатой рубашке и полосатом галстуке. Управление специальных операций представлял Джон Грейвс из министерства экономической войны, которое теоретически руководило УСО во время войны. Как и остальные государственные служащие, Грейвс носил форменную одежду Уайтхолла — черный пиджак и серые в полоску брюки. Присутствовал также епископ Мальборский в пурпурном церковном одеянии — несомненно, призванный придать высоконравственный оттенок делу награждения за убийство других людей. Офицер разведки полковник Элджернон «Нобби»[53] Кларк был единственным из членов комиссии, который знал, что такое война.
Секретарь комиссии подавала чай, а пока ее члены совещались, по кругу шла тарелка с печеньем.
Часов около десяти на рассмотрение был вынесен вопрос о «Реймсских галках».
— В этой группе было шесть женщин, — сказал Джон Грейвс, — назад вернулись только две. Но они сумели уничтожить телефонный узел в Сан-Сесиле, где также находилась местная штаб-квартира гестапо.
— Женщин? — переспросил епископ. — Вы сказали «шесть женщин»?
— Да.
— Силы небесные! — осуждающим тоном сказал епископ. — Но почему именно женщин?
— Телефонный узел усиленно охранялся, так что они проникли в здание под видом уборщиц.
— Понятно.
— После освобождения Парижа я допрашивал майора Гёделя, который был адъютантом Роммеля, — сказал Нобби Кларк, который большую часть этого утра дымил, прикуривая одну сигарету от другой. — Он сообщил мне, что в день «Д»[54] отсутствие связи буквально парализовало их действия. По его мнению, это сыграло существенную роль для успеха десантной операции. Я не знал, что это сделала горстка девушек. Как я понимаю, речь идет о награждении «Военным крестом»?[55]
— Возможно, — сказал Фортескью, и на его лице появилось чопорное выражение. — Однако в этой группе были проблемы с дисциплиной. На ее руководителя, майора Клэре, поступила официальная жалоба после того, как она оскорбила офицера гвардии.
— Оскорбила? — сказал епископ. — Каким образом?
— Там была ссора в баре, и боюсь, что она послала его на… извините за выражение, епископ.
— Силы небесные! Пожалуй, она не относится к числу тех, кого мы должны представлять в качестве героев для будущих поколений.
— Несомненно. Тогда, может, что-нибудь менее значительное — возможно, орден Британской империи пятой степени?
Нобби Кларк заговорил снова.
— Я не согласен, — мягко сказал он. — В конце концов, если бы эта женщина была тряпкой, то вряд ли смогла бы взорвать телефонный узел под самым носом у гестапо.
Фортескью это не понравилось — он не привык к возражениям и не мог терпеть людей, которые его не боялись. Он окинул взглядом присутствующих.
— Кажется, большинство участников заседания не разделяет вашу точку зрения.
Кларк нахмурился.
— Мне хотелось бы выразить особое мнение, — с упрямым спокойствием заявил он.
— Конечно, — сказал Фортескью. — Хотя сомневаюсь, что в этом есть особый смысл.
Кларк задумчиво вынул изо рта сигарету.
— Почему?
— Министр что-то знает об одном или двух лицах, которые входят в этот список. В этих случаях он исходит из своего собственного мнения, не обращая внимания на наши рекомендации. Во всех остальных случаях, не имея личной заинтересованности, он поступает так, как мы ему предлагаем. Если мнение комиссии не единогласное, он примет рекомендацию большинства.
— Понятно, — сказал Кларк. — И все же я хотел бы зафиксировать, что я не согласен с мнением комиссии и рекомендую наградить майора Клэре «Военным крестом».
Фортескью посмотрел на секретаря — единственную женщину из присутствующих.
— Пожалуйста, позаботьтесь об этом, мисс Грегори.
— Хорошо, — тихо сказала она.
Кларк погасил сигарету и зажег другую.
На этом рассмотрение вопроса закончилось.
Фрау Вальтрауд Франк пришла домой счастливая — ей удалось достать баранью шею. Это был первый кусок мяса, который ей довелось увидеть за последний месяц. Чтобы его получить, ей пришлось пройти из своего дома в пригороде в разбомбленный центр Кельна и все утро отстоять в очереди возле мясной лавки. Кроме того, она заставила себя улыбаться, когда мясник, герр Бекман, поглаживал ее сзади, так как если бы она вздумала возражать, то для нее всегда было бы «все распродано». Но с ощупываниями Бекмана она вполне может смириться — бараньей шеи хватит на три дня.
— Я вернулась! — войдя в дом, крикнула она. Дети сейчас были в школе, а Дитер — дома. Драгоценное мясо она положила в кладовку. Она оставит его на вечер, чтобы поесть вместе с детьми. На обед у них с Дитером есть пустые щи и черный хлеб.
Она прошла в гостиную.
— Привет, дорогой! — весело сказала она.
Ее муж неподвижно сидел у окна. Один глаз, как у пирата, был закрыт черной повязкой. На нем был один из его красивых старых костюмов, но на его худой фигуре он сейчас висел как на вешалке. Галстука не было — Вальтрауд старалась каждое утро красиво одевать мужа, но так и не научилась завязывать мужские галстуки. Лицо Дитера ничего не выражало, из открытого рта текла струйка слюны. На ее приветствие он не ответил.
Но Фрау Вальтрауд к этому уже привыкла.
— Догадайся, что я принесла! — сказала она. — Я достала баранью шею!
Он пристально посмотрел на нее здоровым глазом.
— Кто вы? — спросил он.
Она нагнулась и поцеловала его.
— Вечером у нас будет мясной суп. Вот ведь как нам повезло!
Во второй половине этого дня Флик и Пол обвенчались в маленькой церкви в Челси.
Это была простая церемония. Война в Европе закончилась, Гитлера уже не было в живых, но японцы упорно защищали Окинаву, и меры строгой экономии по-прежнему отравляли жизнь лондонцев. Флик и Пол были в военной форме — материал для подвенечного платья было очень трудно найти, да и Флик как вдова не хотела надевать белое.
Перси Твейт был посаженым отцом, Руби — замужней подружкой невесты. Классической подружкой она быть не могла, так как уже вышла замуж — за Джима, инструктора по вооружению «пансиона благородных девиц», который сейчас сидел во втором ряду.
Роль шафера исполнял отец Пола, генерал Чэнселлор. Он все еще находился в Лондоне, и Флик пришлось с ним довольно близко познакомиться. Среди американских военных он слыл настоящим людоедом, но Флик находила его очень милым.
В церкви также присутствовала мадемуазель Жанна Лема. Вместе с молодой Мари ее отправили в концентрационный лагерь Равенсбрюк. Мари умерла, но мадемуазель Лема как-то сумела выжить, и Перси Твейт использовал свои связи, чтобы доставить ее в Лондон на свадьбу. Сейчас она сидела в третьем ряду, в своей шляпе-«колоколе».
Доктор Клод Буле также остался в живых, но Диана и Мод обе умерли в Равенсбрюке. По словам мадемуазель Лема, Диана была в лагере настоящим лидером. Пользуясь немецкой слабостью к аристократии, она бесстрашно бросила вызов самому коменданту лагеря, жалуясь на условия содержания и требуя их улучшения для всех. Многого она не добилась, но ее энергия и оптимизм поднимали настроение у голодающих заключенных, и некоторые из них считали, что именно она пробудила в них волю к жизни.
