Ада велела рикше везти себя в центральный полицейский участок на Фучоу-роуд. Феликс говорил, что там служит его друг.
Дежурный усадил Аду на скамейку для посетителей, а сам все звонил кому-то, писал, болтал с курьером.
– Я и забыл про вас, – сказал он, когда Ада вновь подошла к конторке. – Так кого вы хотите видеть? Коллора? Идите прямо и направо, там увидите ширму.
Общая комната, загроможденная столами, прокуренный воздух, на полу – скомканная бумага.
– Вам кого? – окликнул ее мужчина со стаканом в руке. – Коллора? Это я и есть. Вы что же, не узнали меня? Мы встречались в доме вашей хозяйки.
Ада взглянула на него полными слез глазами:
– Где Феликс?
Коллор отвел ее к своему столу, за ширму. Сунул в руки стакан:
– Нате попейте.
– Где Феликс? – напряженно повторила Ада.
– Арестован. И черта с два этого дурака выпустят! – рявкнул Коллор. – Его поймали на торговле опиумом.
– Как?..
– А вот так! И меня взгрели: «Это ты его в полицию устроил!» Скажите спасибо, что не уволили. А впрочем, черт с ними – пусть увольняют… Я сыскное агентство открою: ревнивцев на этом свете хватает, без клиентуры не останусь.
Ада терзала шейный платок: вот, значит, откуда у Феликса деньги.
Коллор ругал его на чем свет стоит:
– Я этому сукину сыну верил как самому себе. Вот, думал, нашел человека – одного на миллион…
– Я могу повидаться с Феликсом? – перебила Ада.
Коллор в удивлении посмотрел на нее:
– Вы же ему никто.
– Я невеста.
– О господи… Вашего Феликса посадили в одиночку. У нас новый начальник, и он хочет устроить показательную порку – чтобы все знали, что с ним шутки плохи.
– И ничего нельзя сделать?
Коллор нахмурился:
– Главное, чтобы Феликса судили до того, как собрание налогоплательщиков вернет Смешанный суд китайцам.
– В смысле? – не поняла Ада.
– На территории Международного поселения дела лиц без гражданства рассматривает Смешанный суд. Китайские судьи там только для декорации сидят, все решает иностранный эксперт-консультант, и, разумеется, к белым людям он относится снисходительней. Но Смешанный суд скоро передадут китайцам – это было одно из условий прекращения забастовки.
– И что тогда? – ахнула Ада.
– По закону торговцам наркотиками полагается смертная казнь. И китайский судья уж наверняка отыграется на белом человеке.
Клим, единственный из всех, не жалел Тамару, не считал своим долгом развлекать ее и совершать все те ритуальные действия, которыми окружают неизлечимо больных.
У него были любопытные птичьи глаза, птичья живость и любовь к праздничной трескотне. Он приносил с собой не цветы и книги, не все эти госпитальные подарки, а пропитанный талантом и энергией воздух.
Клим привез Тамару на станцию, до потолка заполненную фантастическими приборами. Он был здесь правителем. Бойко переговаривался по-китайски с техниками, гонял охрану за пирожками, писал новые скетчи, грыз карандаш или бездумно, по привычке, жонглировал яблоками, принесенными секретаршей. Когда он включал микрофон, работники собирались перед стеклом, отделявшим эфирную от коридора, и с нетерпением ждали веселья.
Даже хозяин станции, толстый дон Фернандо, втягивался в этот карнавал.
– Герой! – кричал он, потрясая очередной газетой с хвалебной статьей. – Я люблю тебя, чтоб ты знал!
Поначалу эфиры доводили Тамару до животного озноба. Клим в наушниках сидел рядом и делал ободряющие знаки.
Дикое чувство: перед тобой микрофон, провода, пюпитр с текстом, но ты не знаешь, сколько тысяч людей собрались сейчас перед раструбами радиоприемников. А может, и нет там никого, и все это – даром потраченные нервы.
В первый раз Тамара пересказала историю, услышанную от Тони. Один из его товарищей по волонтерском полку заснул в церкви во время вечерней службы. Ночью пробудился – двери заперты. Стал кричать:
– Эй! Откройте!
Пришел сторож:
– Кто там?
– Это я, Сен-Люк! – Фамилия у него была такая.
Сторож подумал, что это Святой Лука объявился в церкви. Помчался по улице:
– Вставайте! Все вставайте! Там в храме явление чуда Господня!
Домой Тамара ехала триумфатором. Дети встретили ее, наперебой начали поздравлять. Даже скептик Тони и тот расчувствовался:
– Ты не представляешь, как я горд!
В Берлине между СССР и Германией был подписан договор о ненападении и нейтралитете.
В Париже Коко Шанель представила миру маленькое черное платье – «униформу для женщин со вкусом». Черный цвет более не являлся символом траура.
В Лондоне Джон Байрд продемонстрировал журналистам первую телевизионную систему, которая могла передавать движущиеся изображения.
В Шанхае у Тамары Олман появился новый друг.
Они с Климом сразу стали откровенничать. Обсуждали новости, радио, Нину Васильевну: Тамара – серьезно, Клим – с усмешкой. Она диву давалась: как Нина Васильевна могла не любить своего мужа? Иметь такое сокровище и совершенно не ценить его?
– Она пыталась – ничего не вышло, – отозвался Клим. – У нее другое представление о сокровищах.
– Деньги?
Он покачал головой:
– Неопалимость. Моя жена – Неопалимая Купина. Она постоянно горит, постоянно проигрывает – и никогда не сгорает. А я не могу, обжегшись, совать руки в печку. Если у меня что-то не выходит, я начинаю жалеть себя, думать, что у меня нет способностей… У Нины упорства, как у дятла, она не боится потерь. Ей бы хотелось, чтобы я добивался ее после всего, что между нами произошло. Она сама всегда так поступает: Даниэль Бернар ее отверг – наплевать, зайдем с другой стороны. А мою гордость она считает слабостью – вроде ширмы, которой я прикрываю неспособность возрождаться из пепла. И скорее всего, она права.
– Вы ее любите? – спросила Тамара.
Клим едва заметно двинул плечом:
– Вероятно.
– И на что-то надеетесь?
– Нет.
Тамара смотрела на своего друга – ироничный жизнелюб, сильный, добрый, верный. Такие, как он, не должны быть несчастными. И все-таки вот оно – скрытый надлом, усталое неверие, что может быть по-другому. Он принял поражение и решил, что на самом деле у него все хорошо, как у миллионов нелюбимых мужчин, у которых есть дети, работа, газета и чашка кофе по утрам.
А Нина Васильевна к Тамаре больше не приходила.
Коллор похлопотал, и Аде разрешили увидеться с Феликсом. На свидание она пошла с Митей. Ночью ей приснился сон, что ее не выпустили из тюрьмы и посадили за соучастие. Защитник из Мити никакой, но с ним все же было спокойнее.
Тюремная ограда, скорбная очередь перед зарешеченным окном, солдаты, колючая проволока. Ада шла со сдавленным сердцем; когда ворота закрылись за ней – вздрогнула всем телом.
Ее отвели в комнату с синими стенами. Охранник, пожилой коротконосый ирландец, смотрел на Аду, будто она ему страшно надоела.
– Сидите здесь, – буркнул он и вышел в коридор.
– У него зуб болит, – тихо сказал Митя.
Ада в раздражении повернулась к нему:
– Ты-то откуда знаешь?
Охранник вернулся, и следом за ним в синюю комнату шагнул Феликс. Он был худ, небрит, запястья и лодыжки скованы цепью.
– Ада?
Она не выдержала, бросилась к нему, но охранник схватил ее за руку:
– Нельзя, мисс! Садитесь за стол и говорите. А слуга ваш пусть вон там, на лавке, дожидается.
Аду колотил озноб.
– Как вы? – проговорил Феликс. Кандалы его звенели при каждом движении.
– Говорить по-английски! – рявкнул ирландец. – У вас одна минута.
Но Феликс не обратил на него внимания:
– Вот холера… У него всю неделю зуб ноет, так он проходу никому не дает. Вы за меня, Ада, не беспокойтесь, у меня все хорошо…
– Да как же? Они убьют вас!
– Тогда надо перебить всю полицию и весь Муниципальный совет в придачу.
Голос у Феликса был спокойный, а в глазах – затравленная тоска. Ада смотрела на его руки с черными полосками на запястьях.
– Они вас в кандалах держат?
Он усмехнулся:
– Когда как.
Все было очень-очень плохо, но воины не жалуются. Слезы потекли по щекам Ады.
– Я сам совершил то, что совершил, и сам буду за все отвечать, – глухо сказал Феликс. – Вам вряд ли позволят навестить меня еще раз. Если у вас будет в чем-то нужда, попросите помощи у Коллора или Умберто – он итальянец, но тоже ничего себе парень.
– А вы? Ведь с вами могут…
– Я не дам им убить меня! – Феликс хотел утереть ей слезы, но цепь не позволила. – Идите домой и ни о чем не беспокойтесь. И вот еще что… – Он замолчал, будто искал, но не мог подобрать нужные слова. – Спасибо, что пришли ко мне.
– Я дождусь вас, – дрожащим голосом проговорила Ада.
Она перекрестила его и, вскочив из-за стола, обняла и поцеловала в губы.
– Нельзя! – закричал тюремщик. Все это время он был словно в забытьи, а сейчас очнулся. – Все, свидание окончено! Арестованный, назад!
Выйдя за ограду, Ада остановилась, пытаясь отдышаться. Солнце, облака, небо такое, что утонуть можно… А Феликс там – в тюрьме…
