держим, с первопутку до масленой в лесу мужики промышляют, а бабы худобу обряжают, с робятишками нянькаются. Счас вот страду почали, опосля жито подоспеет: сжать да обтрясти его надо. Вот так и живем-могем.
— Много коров держите?
— Нет, непочо их много-то держать: молоко не продашь, даже масло цельный год, пока на Пинежску ярманку не сберешси, не ухранишь. Так, для навозу боле и держим.
— А лошадей?
— Конь у нас завсе в цене, хошь дома, хошь на ярманке. Куды здесь без коня? Сено сволочить надо, — стал загибать пальцы дед, — пашню сковырять надо, лес на дровцы ли, на избу ли привезть надо. До Пинеги от нас полтышши верст, а птичи возов пять-шесть свезти надо, да маслицо како скопится, да мясцо, да пушнинка — возов десяток ото всех-то и ладим. Куды тут без коней-то?
— Дед, а где вы берете оконное стекло, кирпич на печи?
— Стекло по мерке в Пинеге на ярманке нарезают, а глину-то пошто за таки версты везти? Мы печи не с кирпича кладем, а с глины бьем и медленно обжигаем.
— Сколько же времени стоит такая печь?
— Считай: на двадцатом году я суды прибег с женкой. Попервости в избушке промысловой жили, а через пяток лет обжились и вот энтот дом поставили. Так и живем в ем: ни печи, ни полов не перебирали; подволок да крышу чинил, однако.
— Выходит, лет семьдесят пять этому дому?
— Да, не стар ишшо, я токо подносилси, — вздохнул дед. — Двух старух износил и на кладбишшо свез.
— Да ты еще крепкий дед! Женился бы в третий раз?
— Ох, парнишшо, скажешь же! Кака тутока женитьба — серче бьетча, женилка гнетча, — весело рассмеялся над собой дед Сава... — Вот, паря, все спытать тебя хочу: нашто ты траву-мураву да букашек-таракашек сбираешь?
— Доказать в Питере хочу, что неплохо вы тут живете, дед Сава.
— Чудной ты, паря! Да кто тебе поверит, что мы энту пакость едим?
Журавский от души рассмеялся над неожиданным выводом деда и подробно рассказал о целях ботанических и зоологических сборов...
— Умственный ты, видать, человек, Андрей, а с виду — дитя дитем, — покачал старик головой. — Глико, с кем в спор вступить норовишь!
— Дед Сава, я тоже спросить хочу: почему вы летом на санях ездите? Колеса, телеги вам не известны?
— Видывал я энту громоздину на трахту, да нам она непочо, куды на ней по нашему бездорожью...
* * *
Провожатым в Левкинскую дед Сава отрядил внука Оську.
— Невесту к осени пусть тамока у Антоновых присмотрит. Беда у нас с энтим, — пожаловался он Журавскому, — тутока все свои, в Мыле тож наша родова, до Трусова далече да и не боле в цене тамока наши промысловики, вот в Левкинской, а то и на Мезени ишшом невест да женихов.
Левкинская, подобно поселению деда Савы, была основана таким же смелым охотником Левком Антоновым в верховьях другой реки, вытекающей из Ямозера, Пижмы. От Ямозера отходят две Пижмы: печорская и мезенская. По весне на утиную охоту и рыбный промысел поднимаются в это огромное озеро на Тимане промысловики с обеих Пижм, обмениваются новостями, делятся припасами, сговариваются о свадьбах дочерей или сыновей. Мезенцы настлали лежневку в четыре версты и выкатывают по ней шестипудовые бочки с добычей на свою Пижму; печорцам это без надобности, потому что их Пижма тонкой осокистой виской истекает из самого озера.
В Левкинской давнего знакомца Оську и Журавского встретили радушно и достойно, как делают это в печорских деревнях. Правда, полного сбора жителей не было, так как часть страдала на дальних пожнях и не каждый день ночевала дома. Пост кончился, и угощали всем, что плавало в речке, летало в небе и росло в лесу. Слушали прибывших молча, с почтением к ним, не поступаясь, однако, и своим достоинством. Журавский рассказал, что основной целью его поездки по Пижме будет посещение стоянок академика Чернышева, ходившего здесь с экспедицией двенадцать лет тому назад. Только в конце рассказа глава рода — сын основателя поселения иконописного вида дед Фатей спросил:
— Каков нонь Федосий-от, не приболел?
Журавский сразу не понял вопроса и посмотрел на пришедшего с ним Оську, думая, что спрашивают о его родичах.
— Чернышев-то каков, спрашиваю? — повторил вопрос дед.
— Вы его знаете? — удивился Андрей.
— Как не знать, коли два года по Тиману водил? Можа, че ли наказывал с тобой Федосий-от?
— Жаль, что я не зашел к нему перед отъездом сюда, — вслух огорчился Андрей. А ведь можно было додуматься до этого: кто же еще должен быть у него проводником, если не вы — левкинцы?
— Нет, — возразил Фатей, — наперво проводниками были у него мезенчи — он, вишь, оттуда заходил, опосля ужо мы с сыном, с Амоской. Дык каков он, в каких чинах топеря ходит?
— Здоров и чины у него большие, генеральские, — затруднился Андрей объяснить, что Чернышев — действительный статский советник, профессор, академик...
— Вишь оно как... А пошто он при таких-то чинах ведмедя, как самодь, ист?
Андрей опять сразу не разобрал суть вопроса. Помог молчавший до того Амос.
— Про медвежатину спрашивает отеч.
— А вы разве ее не едите? — удивился Журавский.
— Да нешто мы собаки — зверя-то исть! — взметнул на него глаза старик. — Чать, когтье у него?!
— Дед Сава мне говорил, что глухарей, тетеревов, рябчиков вы возами заготавливаете в пищу и на продажу, а они тоже с когтями?
— Кого? — переспросил старик.
— Про чухарей, косочей, маракуш да рябов спрашиват, — выручил опять Амос.
— Эко сравнил?! Они святой крест, паря, на земле ставят. Ты вот што нам лучше обскажи: много проку в наших каменьях аль пуста затея у Федосия-то была? Есть тутока серебро-золото?
— Нет, дедушка Фатей, золота.
— Знамо, пуста затея, — огорчился старик, — како могет быть богачество, окромя злата? Чо могет быть дороже?
— Дороже, может быть, и нет, а вот нужней есть. Если будете слушать, расскажу я вам
