Он вышел, хлопнув дверью. Она осталась наедине с морем.
Фрегат следовал за ними.
Но на рассвете 20 декабря, оглядев горизонт, она увидела: нет никого. Фрегат исчез.
Она приказала ожидать его. Кирос отказывался. Всё равно этот корабль проклят — с покойником на борту. От него быть только беде. А ветер задувал — надо было идти вперёд, пока не утих.
Она убедила его подождать целый день. Матросы ворчали: — Вот ещё не было печали!
— Каждый за себя, а Бог за всех...
Чтобы занять их, она велела принести к грот-мачте Божью Матерь Пустынницу и петь «Salve Regina».
Деревянная статуя вся была в червоточинах, краска облупилась. Во влажном воздухе Санта-Крус поблёк её нимб, а соль смыла всё остальное. Плотник говорил: Мадонна вся изъедена червями; от неё надо избавиться, пока те не принялись за корабельную обшивку.
У Мадонны не осталось глаз. Не осталось рта. Конечно, не осталось улыбки, с которой она обращалась к молящимся морякам. Пропали даже те четыре корабля, которые она некогда хранила.
К концу дня Исабель поняла: Альваро никогда уже не успокоится в христианской земле. Не будет в его память честного погребения.
Она разрешила братьям бросить Мадонну за борт и приказала продолжать путь на норд-норд-вест.
С тех пор «Сан-Херонимо» один продолжал путь в безбрежности...
Но вот чего не знала Исабель Баррето, не знал Педро Фернандес де Кирос, не знал никто: они находились в нескольких милях от Сан-Кристобаля.
Пройди они вперёд ещё два дня (как подсказывало ей предчувствие) — нашли бы и «альмиранту», потерпевшую там крушение. И умиравшего Лопе де Вегу, ожидавшего помощи...
Хуже того: они не могли знать, что аделантадо Менданья вовсе не ошибался.
Приведя их в Байя-Грасьоса, дон Альваро исполнил свою миссию, выиграл свой заклад. Эта проклятая земля принадлежала к архипелагу Соломоновы острова: остров Санта-Крус — последний, самый южный из двенадцати больших и девятисот девяноста малых островов, составлявших царство сына Давидова [23].
Так что они уже были дома.
Экспедиция достигла места своего назначения.
Глава 12
«НАМ ПОМИРАТЬ, А ЕЙ ЮБКИ СТИРАТЬ»
Времени больше не было. Время остановилось. Да и пространство никуда не двигалось. Исабель казалось, будто она в центре правильного круга: днём и ночью всё тот же круг до самого горизонта, а потом его сменяет другой, точно такой же. Ей было душно. Почему корабль не движется? Но печальный плеск воды о форштевень не умолкал никогда. Даже засыпая, она слышала пение моря, стон снастей и обшивки, полоскание парусов. Почему корабль не движется?
Всё тот же запах гнили из нутра галеона. Всё те же лица, застывшие в безнадёжности. Призраки, которые то бродят, покачиваясь, то в изнеможении лежат на полуюте.
«Сан-Херонимо» стал так чудовищно грязен, на нижней палубе столько отбросов и нечистот, что раны у людей воспалялись до гангрены.
В сущности, Диего с Луисом были правы: больным было бы лучше на палубе, под навесом, на свежем воздухе. Здесь всё было не так, как казалось. И всё не так, как должно было быть.
Она видела, как взрослые мужчины воруют воду у малолеток, как матери съедают пищу, предназначенную их детям — тысячам мелких гадостей была она свидетелем. В глубине души Исабель признавалась себе, что никогда не уделяла достаточно внимания колонистам... Убийцы, проститутки, бродяги — подонки общества. С самой погрузки в Лиме она их осуждала.
Но в первое время аделантада ещё добродушно смотрела, как играют их дети на палубе. Потом тревоги и заботы сделали ей неприятным и это зрелище.
Живя рядом с ними на берегу, она их опять осудила: непокорные, строптивые, грубые, жестокие друг к другу, свирепые с индейцами...
Только потому, что туземцы на Санта-Крус не носили золотых украшений, а сами колонисты и солдаты не хотели оставаться на этом острове, они превратили лагерь в преисподнюю, оставляя свои испражнения у самых дверей домов.
Теперь она не иначе говорила о спутниках по путешествию, как называя их с безграничным презрением «эти».
Любая живая тварь для гобернадоры, не знавшей снисхождения и глухой для жалости, была лучше «этих».
Исабель ставила в пример храбрости маленькую собачку, брошенную на Санта-Крус вместе с другими собаками. Иначе было нельзя: воды не хватало, в пути их нечем было бы поить. И покуда мощные волкодавы жалобно лаяли с берега, эта собачка бросилась в море. Псина гребла, как каторжная, и добралась до трапа «капитаны», готовой поднять паруса. Исабель распорядилась выловить её. Вот собачку она пожалела за отвагу и полюбила, а людей теперь — нет. Та была смелее, пошла наперекор судьбе.
Теперь ей важно было только одно: не дать погибнуть Марианне. И Луису. И Диего. Только о том и думала: их, их спасти!
Провиант убывал день ото дня. А голод рос.
Солнца стало таким палящим, что даже на рассвете его никто не мог вынести. Днём на палубе плавились, ночью дрожали.
В сущности, прав был, пожалуй, Кирос, а не Диего с Луисом: больным лучше в трюме. То-то и оно: в сущности всё было совсем не так, как казалось.
Корабль находился в той страшной для моряков зоне, где воспламеняются паруса — в ужасной штилевой полосе около экватора. Небо было пасмурное, море гладкое, блестящее и маслянистое. Баня. И голод. Воду экономили, как только могли: меньше стакана на человека. В воде плавали дохлые тараканы, вонявшие до тошноты. Что до еды, то на кокосовые орехи с бананами колонисты накинулись с самого начала. Теперь оставалось только по полфунта муки на человека в день; из неё лепили галеты. Марианна потребовала ещё, чтобы больным давали по тарелке жидкой каши
