пошел прогуляться к Барсат-Махалу и уставился на залитую лунным светом реку. Один лишь Фироз был на его стороне. Остальные так и норовили вылепить из Мана что-то свое, подогнать его под свои нужды и желания. А Фироз в последнее время бывал так занят в суде, что только один раз предложил поиграть с ним в поло. И ту единственную встречу тоже пришлось отменить, потому что начальник в последний момент вызвал его на срочное совещание.
Надо, чтобы поскорее что-нибудь произошло, думал Ман, не в состоянии найти себе место. Хорошо, если Савита скоро родит, – можно будет отвлечься на малыша. И остальные переключатся на приятные хлопоты, а то все в последнее время ходят угрюмые и озабоченные.
Еще можно уговорить отца хотя бы подумать о возможности выдвижения своей кандидатуры от сельского избирательного округа. Тогда они спешно отправятся в Рудхию, где их закружит ураган всевозможных дел и встреч… и Ман сможет ненадолго забыть о Саиде-бай. Отец сам ходил неприкаянный и уже не давил на Мана так, как прежде: глядишь, они смогут друг друга терпеть. За последние несколько дней он ни разу не велел Ману остепениться. Однако неопределенность и непонимание собственного положения сделали Махеша Капура чрезвычайно раздражительным. Быть может, ехать с ним в Рудхию – не лучшая затея.
Вдобавок ко всем прочим бедам Ман отчаянно нуждался в средствах; денег у него почти не осталось. Когда он вернулся в Брахмпур и попросил у Фироза взаймы, тот просто вручил ему свой бумажник и разрешил брать сколько нужно. Несколько дней спустя друг сам, уже без его просьбы, вновь проявил щедрость. Это помогло Ману свести концы с концами. Но нельзя же вечно одалживаться у друзей! В Варанаси он сам иногда выступал кредитором – одни должники до сих пор не расплатились за поставленный товар, другим Ман давал денег просто так, потому что не мог пройти мимо чужой беды. А теперь он сам попал в беду, и наверняка те, кому он однажды помог, войдут в его положение и захотят помочь. Да, хорошо бы съездить на пару дней в Варанаси и собрать долги. Но тут была одна загвоздка: родственники невесты могли прознать о его приезде. Да и вообще, сейчас не лучшее время для такой вылазки. Надо быть на подхвате здесь, дома, ведь Савита вот-вот родит, а Пран в его нынешнем состоянии мало на что способен. Вдруг ребенок, как назло, родится, пока Мана не будет в городе? К гадалке не ходи: так и произойдет.
Целых два дня Ман ждал ответа от Саиды-бай. На конверте он указал, что живет в Байтар-Хаусе. Однако ответа не было.
Устав от бесконечных «но» и «если», Ман решил наконец сдвинуть дело с мертвой точки: занял у Фироза еще немного денег, послал слугу за билетом на утренний поезд до Варанаси и приготовился к очередному безрадостному, лишенному каких-либо событий вечеру.
Сперва он поехал в больницу и строго велел Савите не рожать еще два дня. Савита засмеялась и пообещала сделать все возможное.
Потом он поужинал с Фирозом. Муж Зайнаб тоже присутствовал – он приехал в Брахмпур на встречу какой-то там комиссии по вопросам вакуфов, – и Ман почувствовал за столом явное напряжение. Фироз даже не пытался быть вежливым. Ман не понимал, что происходит. Муж Зайнаб производил впечатление воспитанного и культурного человека, пусть и несколько нервного. Он зачем-то настаивал, что в душе он крестьянин, и подкреплял это утверждение строками из персидских стихов. Наваб-сахиб ужинал у себя.
Наконец Ман настрочил очередную записку на урду и отдал ее привратнику. Саида-бай, конечно, в состоянии объяснить, какое преступление он совершил, а если простить его она не может, то пусть хотя бы ответит на его письма.
– Прошу, передайте это прямо сейчас, скажите ей, что я уезжаю. – Последние слова прозвучали так трагично, что Ман глубоко вздохнул.
Привратник постучал, и на улицу вышла Биббо.
– Биббо… – заговорил Ман, взмахнув тростью с рукояткой слоновой кости.
Служанка почему-то испугалась, потупила взгляд и тут же исчезла за дверью. Да что с ней такое? В последний раз она даже с поцелуями к нему лезла, а тут робеет.
Несколько минут спустя Биббо вышла и сказала:
– Бегум-сахиба велела вас впустить.
– Биббо!
Ман ликовал, что его наконец впустили в дом, однако формальный, даже равнодушный тон служанки его задел. На радостях ему хотелось обнять Биббо, но та слегка отвернулась от него, когда они поднимались по лестнице, давая понять, что ни о каких объятьях не может быть и речи.
– Сахиб, точно попугай, все твердит мое имя, – проворчала Биббо. – А я за свою доброту получаю только нагоняи.
– В прошлый раз ты получила в награду поцелуй! – засмеялся Ман.
Биббо явно не хотела, чтобы ей об этом напоминали. Она надула губки (и стала еще милее, заметил Ман).
Саида-бай пребывала в хорошем настроении. Она, Моту Чанд и старый исполнитель на саранги сидели во внешних покоях и сплетничали. Устад Маджид Хан недавно выступал в Варанаси, и ему аккомпанировал Исхак-хан. Играл он превосходно и ни разу не посрамил честь учителя.
– А я тоже как раз собираюсь в Варанаси, – объявил Ман, услышав конец их разговора.
– Зачем охотнику покидать укрощенную газель, что с радостью легла к его ногам? – спросила Саида-бай, поводя рукой и ослепляя Мана сверканием драгоценных камней.
Это описание имело мало общего с правдой, ведь в последнее время Саида-бай демонстративно его избегала. Но Ман заглянул в ее глаза и не прочел там ничего, кроме искреннего обожания. В тот же миг он понял, что ошибался: она полна любви и нежности, как всегда, а он – просто бесчувственный чурбан.
Саида-бай весь вечер была подчеркнута добра с ним. У Мана даже сложилось впечатление, что это она добивается его расположения, а не наоборот. Она умоляла простить ее былую неучтивость (так она выразилась). В тот злополучный день все складывалось как нельзя хуже, и потому она вышла из себя. Даг-сахиб, конечно, простит нерасторопную саки [96], что от избытка чувств плеснула вином на его ни в чем не повинные руки.
Она вдохновенно исполнила для него несколько песен. А затем отослала музыкантов прочь.
13.8
Утром Ман подоспел на вокзал аккурат к поезду до Варанаси. Его переполнял едва ли не щенячий восторг. Даже то обстоятельство, что поезд с каждым облаком пара и каждым оборотом колес все дальше уносил его от Брахмура, не омрачал его радости. Он время от времени улыбался, вспоминая минувший вечер, полный ласковых и остроумных высказываний, игривых
