Скупая осенняя луна озарила площадь, на которой молились мюриды.
Гимры молчали. Не было обычного шума, предшествующего сну. Одни сакли были брошены, в других еле теплились огни. Там коротали ночь те, кто должен был утром сменить посты.
Собаки беспокойно и испуганно тявкали по дворам.
В сакле старшины расположился штаб имама. Туда время от времени приносили донесения от отрядов, занявших дороги, тропинки и проходы вокруг Гимр.
Прибыли посланцы от Гамзат-бека, занимавшего своим пятисотенным отрядом Сулакское ущелье.
«Русские не спешат, они медленно движутся с трех сторон. Их пешие части уже соединились возле Иргиноя… Их много… может быть, тысяч семь», — доносил Гамзат.
На улице и во дворах спали мюриды. Оставленные жителями сакли были заполнены ими. Кое-кто бродил по аулу. На площади горели костры, возле которых грелись караулы и те, кому не удалось найти места в саклях.
С окраины села потянуло печеными лепешками и чуреком. Это не пожелавшие уйти женщины пекли чеченские и лезгинские лаваши и варили хинкал. То там, то здесь мелькали искорки и с характерным посвистом звенела сталь. Это коротавшие ночь без сна мюриды точили кинжалы и шашки. Некоторые тихо переговаривались между собой. Иногда во сне кто-то выкрикивал невнятные слова, и опять тишина охватывала площадь, улицу и аул Гимры.
Гази-Магомед и Шамиль сидели на простом, потертом паласе. Утомленный заботами, старшина заснул в углу.
— Тебе надо было уйти, имам. Напрасно ты остался… Что будет с нами, если ты погибнешь?.. — тихо и тревожно говорил Шамиль.
— Останется газават, останутся люди… А теперь ложись спать, русские близко, и нам нужен отдых, может быть, завтра его не будет, — заворачиваясь в овчинный тулуп, ответил имам.
Полковник Пулло вел третью группу войск. Всю ночь по одному, по двое пробирался по ущелью его отряд. Старослуживые солдаты, отлично знавшие повадки и тактику горцев, волонтеры, не раз ходившие в дальние походы, шли впереди. С ними двигались осетинские и грузинские пешие команды, умевшие ходить по крутизнам и ориентироваться в любой обстановке. Они несли штурмовые лестницы, веревки, крючья. Ноги большинства из них были обуты в мягкие козловые чувяки, сапоги офицеров подбиты гвоздями или шипами. Гранатометчики и отличные стрелки шли вместе с осетинами, бесшумно карабкаясь по скалам и откосам, откуда спускали веревки, по которым взбирались и остальные. Разобранные пушки на себе тащили батарейцы. Лотки с ядрами, картечью и порохом передавали из рук в руки. Под огнем засевших на крутизнах мюридов целый день медленно, безостановочно двигался отряд Пулло, шаг за шагом, сажень за саженью приближаясь к Гимрам.
Аул был недалеко. Огонь горцев усилился, все чаще осетинам и грузинам приходилось вступать в рукопашную, сбивая засады и заслоны на своем пути. Тропинки, по которым вот уже третьи сутки пробирался отряд, то уходили ввысь, туда, где царили орлы и низко над головами плыли облака, то неожиданно спускались вниз, теряясь в камнях или исчезая под низвергающимися водопадами.
Пулло, особенно ненавидимый горцами, хорошо знал местность, по которой вел свой отряд. Он здесь не впервые. Еще при Ермолове, в чине майора, пешком прошел от Акушей до Гимр, занося на топографическую карту рельеф и общую конфигурацию местности, тропинки, естественные препятствия. Теперь эти кроки пригодились ему.
Небольсин, шедший с осетинами впереди пехотных рот, с восхищенным изумлением смотрел, как осетины и грузины, словно козы перескакивая с камня на камень, перепрыгивая через трещины и узкие изломы скал, под огнем мюридов все шли и шли, отстреливаясь или сшибаясь с ними в шашки.
— Вашсокродие, вас командир, полковник Пулло, просят, — нагоняя капитана, сказал солдат. — Они во-он под тем камнем ожидают.
Небольсин повернул назад, под навес огромной скалы, где расположился Пулло.
— Александр Николаевич, прежде всего не отрывайтесь. Эти лихие азиаты обойдутся без вас, они местные, прекрасно знают мюридов, вас же любой чечен или тавлинец возьмет на прицел… Тут главное — сноровка и опыт… Ну, не сердитесь, я знаю, что вы кавказский офицер, немало ходивший по горам… — засмеялся Пулло. — Дело в следующем. Впереди, вон на тех утесах, как мне донесли осетины, возле огромных куч камня, обломков скал и валунов затаились мюриды, даже их бабы. Как только мы войдем в ущелье, эта банда обрушит на нас сотни пудов камней, град обломков… Я приказал разведке завязать огневой бой, отстреливаться, тревожить противника, но отряду остановиться здесь. Осетины и казаки, грузины и наши дозоры будут двигаться, вводя в заблуждение горцев, а ночью мы устроим спектакль…
— Какой? — заинтересованный словами Пулло, спросил Небольсин.
— А вот увидите, пока не скажу даже вам, чтоб не портить впечатления. Фокус, каким научила меня здешняя служба, а пока оставайтесь с нами. Утром сюда должна подойти пехота, целая бригада Коханова. Я попрошу вас доложить генералу обстановку, которая сложится за ночь, и вместе с ним двинуться за нами, на аул. Надеюсь в Гимрах распить с вами кизлярского чихирю.
— И чем скорей, тем лучше! — ответил Небольсин, стараясь понять, что за «фокус» приготовил мюридам Пулло.
Уже стемнело. Ущелье затянуло прохладой и сумраком. На откосах и скалах пощелкивали выстрелы, время от времени передовые дозоры присылали донесения полковнику, а разведка углублялась все дальше к аулу.
Небольсин закусил хлебом и сыром, вздремнул на камне возле Пулло. Он несколько раз просыпался от холода и сырости, охватывавшей его. Под скалами жались друг к другу солдаты. Туман, белесый и густой, висел над скалами. Не было ни луны, ни звезд. Гнетущая, мрачная тишина среди нагромождения скал подавляла людей. Не слышно даже обычной стрельбы. Все мрачно и тоскливо.
— Который теперь час? — негромко спросил Небольсин.
— Начало четвертого. Скоро начнем «тамашу», — послышался рядом голос Пулло. — А вы что не спите? Продрогли?
— Насквозь. Эта проклятая сырость…
— Нам еще ничего, мы внизу да под скалами ночуем, а вот каково нашим разведчикам да осетинам… они ведь там, на сырых камнях, под ветром, притаились.
Кто-то из солдат задвигался, кто-то хрипло кашлянул и опять наступила тишина.
— Ну, братцы, готовься. Передай голос по отряду, да не криком, а потихоньку… Пусть по моей ракете начнут…
— Слушаюсь, есть передать по отряду! — послышались тихие голоса, все удаляясь и умолкая.
— Господа офицеры, по своим местам! Барабанщикам по сигналу бить атаку, горнистам изо всей мочи — «поход», ракетчикам открыть огонь по утесам. Самим — ни с места, ни шагу, пока не отдам приказа! Понятно?
— Так точно! Все на местах, все как бы в атаке…
— Именно. А теперь по ротам и батальонам. Как взлетит красная ракета, начинайте спектакль, — отпуская офицеров, закончил Пулло.
Только теперь Небольсин понял «тамашу», которую готовил мюридам старый кавказский волк Пулло.
Прошло двадцать минут. Скоро над горами должен был наступить рассвет. Через час-полтора проглянет и солнце.
— А ну, давай ракету, да цель ее повыше, чтоб о скалы не зацепило. Вторую можешь пускать куда хочешь… С богом! — вставая, приказал Пулло.
Сверкнули, рассыпаясь яркими цветными брызгами, ракеты. И сейчас же, как и на участке полковника Клюге, с вершины утесов, со скал полетели в долину, на тропинки, в ущелья груды пудовых камней, с грохотом и треском низвергавшихся с высот.
Солдаты кричали «ура!», слышались резкие команды офицеров, били барабаны, трещали выстрелы, рвались вверху уже не сигнальные, а боевые ракеты… Гул и треск, грохот и пальба продолжались свыше часа. Наконец все стихло. Сверкнули две белые и одна красная ракеты. Это разведчики сообщали, что горцы сбросили все свои запасы камней и что путь к аулу свободен.
— Три красные ракеты! Трубачи, играй «атаку», барабанщики — «поход»!..
Полковник снял фуражку, перекрестился.
— Всем ротам на штурм!..
Одновременный штурм Гимр с запада, востока и юго-запада начался.
Подъем кончился. Внизу белела узкая лента реки, слева от тропинки из-под нависшей многопудовой скалы бежал родничок; другой скатывался прямо из расщелины; третий, звеня и прыгая по откосам, сливался с ними и уже шумным водопадом низвергался в долину.
Солнце поднималось из-за гор, и белесые, пронизанные его лучами облака проплывали в небе.
Солдаты, перескакивая с камня на камень, цепочкой потянулись к утесам, на которых уже хозяйничали осетины.
Частая стрельба в ущелье не утихала, по-видимому, куринцы сблизились с мюридами Гамзата, и бой все сильнее разгорался на западных склонах Акуши. Но здесь, на высотах, занятых апшеронцами и грузинско-осетинской милицией, было сравнительно тихо. Редкие, одиночные выстрелы нарушали тишину, да слышались голоса подходивших солдат.
