Ознакомительная версия.
– А я тебе, Мимоза, обещаю и клянусь: едва приеду на место, буду писать о твоей опере статью. Коли музыке пора балагурить перестать, то и критике не к лицу в нетях оставаться.
Мельгунов уехал за границу. У Глинок продолжались сборы в Новоспасское. И то ли виноваты были портнихи, то ли модистки, в доме обнаружились денежные затруднения. Марья Петровна не столько огорчилась, сколько удивилась. Налетело легкое облако и уже готово было кинуть тень на семейное счастье, но столь же бесследно исчезло. Большое благородство проявила при этом и Луиза Карловна. Она утешала дочь тем, что, будучи в Новоспасском, Мишель обязательно получит от матушки солидную сумму. По настоянию той же Луизы Карловны решено было ехать через Москву. Она считала необходимым нанести визит какому-то важному родственнику.
– До отставки, – объясняла Луиза Карловна, – мой дядя служил в кригскомиссариате.
Можно ли было ей возражать?
Стоял май. Глинки отправились в деревню. И чем дальше позади оставался Петербург, тем приветливее встречала путников весна. За столичной заставой она уже походила на лето. В карете были настежь открыты окна. Даже Луиза Карловна ограничилась только тем, что куталась в пуховый платок, презрев теплый плед.
Поездка всех освежила. Мари смотрела в окно. Можно представить себе удивление и восхищение юной дамы, никогда не покидавшей Песков. Но мысли ее неслись не к Новоспасскому, а назад, в Петербург.
Вопреки соображениям Луизы Карловны, легкомысленная Мари нисколько не интересовалась имениями Мишеля. Опера, одна только опера владела ее помыслами.
А сам сочинитель оперы, выехав из Петербурга, словно совсем о ней забыл. Глинка был оживлен, много рассказывал Мари и то смешил ее, то, набрав каких-нибудь придорожных цветов, открывал ей такой же удивительный и неведомый мир, как и тот, по которому путешествовала Марья Петровна.
Громоздкая карета медленно тащилась по тракту. Путешественники были под Новгородом.
– Что это там вдали, Мишель?
Марья Петровна обернулась к мужу и увидела в его руках нотный альбом и карандаш. Он быстро писал.
– Погоди, погоди! – отвечал он жене, не отрываясь от альбома. Потом еще раз пробежал запись. – Теперь изволь, дорогая, спрашивай. Видишь ли, в опере моей должен быть девишник. Вот девушки и идут на него в избу Сусаниных, не подозревая, что там случилась беда. Идут девушки и поют… Вот мне и спелась сейчас эта песня.
– Как это хорошо, Мишель, что ты умеешь сочинять даже в дороге! А я так боялась, что путешествие остановит твою работу. Ты ведь скоро кончишь свою оперу? Да?
Он не мог ответить на этот вопрос при всем желании.
В московском Большом театре репетировали «Аскольдову могилу». Премьера была отнесена на осень, однако опера Верстовского уже стала событием. В Москве трудится на благо родины создатель народных романсов. В Москве же родилась и долгожданная русская опера. Чего стоит одно сочетание имен: поэма Загоскина, музыка Верстовского!.
Ценители изящных искусств, обитавшие в московских особняках, готовились к наступлению. Правда, торжественная премьера была отложена на осень, но уже состоялись открытые показы и мнение московских патриотов сложилось окончательно.
И тут-то прянул гром с ясного неба. Критик «Московского наблюдателя», укрывшийся под псевдонимом, воспользовался оперой, чтобы пустить ядовитую стрелу в Загоскина:
«Глубок ли источник, из которого музыкант черпал вдохновение для своих идей?»
Поставив этот вопрос, автор рецензии немедленно поднимал забрало.
«Что за несчастье, – писал он, – произведение искусства, где допускается деспотизм бессмыслицы… Важно, – продолжал критик, – чтобы любое содержание опиралось на предание и поверье народное».
Отсюда и следовал вывод, убийственный для автора поэмы:
«Если в опере нет понятия, в какой стране, под каким небом происходит действие, то и под звуки русских песен почудится мне сцена из «Фрейшюца», а герой, которого вы называете Неизвестным, будет сродни Роберту».
«Итак, оставляем пьесу, – заключал автор статьи. – В ней ни интереса исторического, ни преданий, ни интереса естественного, ни причины, ни связи…»
Вот, казалось бы, и весь вывод. Но не кончены счеты с автором поэмы.
Опера Верстовского, написанная на текст Загоскина, давала возможность вернуться еще к одному острому вопросу.
«На сцене, – писал критик «Московского наблюдателя», – звучит похвальное слово кулаку, которое с некоторых пор слишком часто встречается в нашей литературе. Неужто это народность? Русский человек не забияка и не грозит никому. На начинающего бог! – вот правило, с которым он прошел всю историю свою. Уверять его, что его и меч не рубит и пуля не берет, что у него кулак стоит ваших мечей, – смешно и больно. Это ребяческая народность. Нам ли теперь хвалиться преимуществами дикости, когда и враги стыдятся назвать нас варварами…»
Вот какие строки должен был прочитать о себе Михаил Николаевич Загоскин. Его, признанного патриота, уличали в похвальбе дикостью, ему приписывали такое оскорбление русского народа, на которое решится не каждый враг. Критик «Московского наблюдателя» с негодованием отвергал ту самую народность, за которую автору «Юрия Милославского», «Рославлева» и «Аскольдовой могилы» накурили столько фимиама.
Так обстояло дело с поэмой, которая увлекла Верстовского. Но тот же критик, который обрушился на Загоскина, оказался весьма сговорчив в оценке музыки «Аcкольдовой могилы». Правда, он писал, что приверженность Верстовского к романтизму приводит к неясности музыкальных идей.
«Ну и что из того, – неожиданно заключал рецензент, – если у него все, что называют песней, романсом, прекрасно, если музыкант уловил тайну музыкальной народности…»
Критик «Московского наблюдателя» очевидно противоречил сам себе. Он забыл свой собственный вопрос, поставленный в начале статьи. Если совсем не глубока, попросту фальшива поэма оперы, которой вдохновлялся музыкант, то как же могла открыться тайна музыкальной народности? Если песни, столь обильно присутствующие в опере, не отражают главного в народной жизни, то как может отразиться в них истинная народность?
Статья «Московского наблюдателя» не давала ответа на все эти вопросы и наглядно свидетельствовала о том, что многие истины, высказанные в словесности, все еще оставались нераскрытой тайной в рассуждениях о музыке.
Поклонникам Загоскина в свою очередь было мало дела до музыки «Аскольдовой могилы». Они видели в ней пышное цветение сарафанов и балагура Торопку. В музыке не звучал ни один голос из тех, которые могут быть неприятны для барского слуха. В опере погибал лютой смертью подстрекатель к бунту «Неизвестный».
Правда, многие напевы оперы были, несомненно, ближе к народным песням, чем псевдонародные герои Загоскина. Автор оперы кое в чем ушел от фальшивой поэмы. Музыка попыталась занять промежуточную позицию, но… оказалась между двух борющихся лагерей.
Михаилу Глинке, когда он проездом побывал в Москве, не пришлось ознакомиться с «Аскольдовой могилой». А когда разыгралась буря, поднятая «Московским наблюдателем», он давно был в Новоспасском.
С утра он усаживался в той самой зале, в которой стоял памятный с детства рояль Тишнера. Когда-то именно здесь он готовил музыкальные уроки для гувернантки и впервые ощутил сладостное недоумение: на подставке стояли ноты, по которым он начал разыгрывать какую-то увертюру, а он оторвался от нот и пошел неведомым путем. Вскоре то же самое случилось с очередной сонатиной. Первые робкие шаги, как вас забыть?
Теперь он снова сидел в новоспасской зале и, пристроившись за столом подле окна, склонялся над большими листами партитуры. Теперь он знал, куда пришел.
Зала с утра была пуста. Евгения Андреевна занята хозяйством. Луиза Карловна знакомится с имением. Издали смоленский замок казался ей гораздо величественнее. Оказывается, здесь нет ливрейных лакеев! И – какой ужас! – в господский дом приходят настоящие мужики. Луиза Карловна осматривает каждого из них: ведь теперь они принадлежат ее дочери. А Мари так молода и неопытна…
Луиза Карловна вздыхает от предчувствия забот, потом продолжает подробный осмотр дома: интересно знать, в каких сундуках хранит капиталы уважаемая сватья?
Марья Петровна совсем не разделяет волнений матери. Окруженная сестрами мужа, она продолжает с ними оживленный разговор.
– Когда вы приедете к нам в Петербург, – говорит Мари, – вы сами увидите, как живут в столице, и вы поймете, что значит прозябать в деревне. Вы разрешите мне протежировать вам, мои дорогие? А когда Мишель напишет оперу…
Новое вдохновение нисходит на Мари.
– Вы слышите? – она указывает пальчиком по направлению к зале.
Оттуда слышны звуки рояля.
– Это именно из оперы, – продолжает Мари. – Теперь уже совсем недолго ждать!
Ознакомительная версия.
