— Согласен, наше положение, действительно, незавидное.
Возможно, через месяц-другой нас некому будет даже и оплакивать. Но, если успеют вернуться наши товарищи, мы все вместе найдем выход.
— Нам только один выход, — бросил кто-то, — в могилу.
— Клянусь Аллахом, знал бы, что турецкий рай горше нашего ада, ни за какие деньги не перебрался бы через речку Мичик.
— Надо было в свою Сибирь ехать. Откуда и вернуться можно было бы.
— Стыдно, кенти! Даже женщины так не ноют! Мы что, не дрались с русским царем? Или мы смерти боялись? Что-то не припомню такого! — Мовла вскочил. — Клянусь грудью матери, если дойдет до того, буду рубить головы и турецким янычарам.
— Смерти, Мовла, никто и не боится. Позор — вот что страшнее смерти. Лучше тысячу раз в день умереть, чем тысячу дней скитаться бездомным бродягой.
— Тогда и горевать не о чем. Ружья наши не заржавели, сабли не затупились. Будем драться. А смерть-то, вон она из темноты глаза на нас таращит. Выбирает, к кому бы ей сегодня ночью явиться в гости. Впрочем, не хочу даже думать об этом. Ты мне, Маккал, вот на какой вопрос ответь: если я какому-нибудь паше турецкому отсеку при случае голову, на том свете как благодеяние… зачтется мне это Аллахом?
В глазах Маккала заиграли веселые огоньки. Лицо тронула улыбка, он лукаво подмигнул:
— О сын Адама, раб Аллаха, нищий турпал[88] Мовла! Внимать священному писанию пристало лишь сытым и бездельникам. В наших же желудках гуляет ветер. Но времени у нас хоть отбавляй. А потому я отвечу на твой вопрос. Священное писание предписывает: цари, князья, приставы и все прочие кровопийцы поставлены над тобой Аллахом, а потому ты должен их терпеть и помалкивать. Далее святое писание говорит так: "О верный раб Аллаха, Мовла! Все гяуры — твои враги. Убьешь их — и Аллах тебя возвысит, убьют тебя — он и в этом случае возвысит тебя.
И пред тобою откроются райские врата, прекрасные гурии поведут тебя в чудесные сады, где текут молочные реки".
— Заманчиво, черт возьми! Но как-то хитро. При любом исходе в рай идти предстоит одному мне. А когда же неверный сможет попасть туда?
— Ха-ха-ха! Никогда! Это же будет несправедливо!
— Не везет гяурам!
— Подожди, Зарма. И у меня есть к мулле вопрос. К примеру, есть среди мусульман люди и похуже гяуров. Если они примут смерть от моей руки, попаду я в рай?
— Конечно бы, следовало. Да только в писании об этом ничего не сказано.
Мовла огорченно зацокал языком:
— Серьезную ошибку сделал тот, кто писал эту жейну.
— А нельзя ли вписать пару строк о том, что и убийце самых подлых мусульман в раю тоже найдется местечко? Ха-ха-ха!
— Придумал!
Маккал выждал, пока прекратится смех.
— Я другое тебе скажу, Мовла. Среди христиан добрых людей немало. И добрых христиан после их смерти, говорится в писании, будут перевозить в рай на белых верблюдах, а подлых мусульман на черных ишаках — в ад.
— Сколько же работы у ангелов!
— Бог даст, скоро собака Шахби подохнет. Тогда я через неделю открою его могилу и, может, увижу в ней своего друга Егора, — с серьезным выражением на лице проговорил Мовла. — Конечно, клянусь Кораном, есть и среди гяуров очень много хороших людей. Маккал правду сказал, солдаты воевали с нами не по своей охоте. Заставили их — и куда им деться было. Они и живуг-то хуже нашего. Я видел, когда два года в плену провел.
Вместе с мужиками Рангал-инарлы[89] работал. У мужиков земли мало, можно сказать, совсем ее нет. Вся она у богатых. Да и собственная жизнь-то не им принадлежала. Князь его мог продать, обменять, проиграть в карты. Стоило мужику провиниться, как с него сдирали штаны и по голому заду охаживали прутьями или палками. А с мужицкими женами и дочерьми что вытворяли? Мужики рассказывали, что когда у князя сдохла ощенившаяся сука, то князь заставил только что родивших мужицких жен в первую очередь кормить грудью щенят, а потом уже младенцев.
— О Аллах, да допустимо ли это? Неужели у русских мужиков руки отсохли?
— Валлахи ва биллахи, да если бы кто заставил кормить щенка молоком жены, я бы ему снес голову и ее бы дал щенку.
— Мужики сопротивляются, но царь на стороне помещика, и в его руках войско.
— Короче, у мужиков жизнь хуже собачьей.
— Лучше раз погибнуть, чем терпеть такой вот позор.
— Видно, на земле нигде правды нет. А разве здесь, у турок, не то же самое?
— Тихо! Тихо! Вы послушайте меня дальше, — призывал к спокойствию Мовла. — Был у меня друг, Егор. Старый уже. В молодости любил он одну девушку, но у них был закон: без разрешения князя мужик не имел права выдать свою дочь замуж.
И пока Егор ждал такого разрешения, его и забрали в солдаты.
А через год ему отписали, что ту девушку изнасиловал княжеский сынок, она же, не выдержав позора, повесилась. Вы, наверное, слышали, что в русской армии служба длится двадцать пять лет.
И Егор вернулся домой почти стариком, он так и не женился. Вот он мне и помог бежать. А когда прощались в лесу, сказал: "Ты, Мовла, если доберешься до Кавказа, то по возможности руби головы тех и стреляй в тех, кто носит золотые погоны. Солдаты же, сам видел, — это несчастные люди".
— Он по-нашему говорил?
— Да нет. Я русский язык знал.
— Поклянись!
— Валлахи ва биллахи, знал!
— Переведи, как ты сказал?
— Да это совсем не трудно, — Мовла окинул всех гордым взглядом. — "Наш барин Рангал изнаешь?" — спрашивает он.
"Изнай", — говорю. "Йо, башка долой, золотой пагон эпсар башка долой. Висе золотой пагон эпсар саббак. Салти-мужиги, один биднак". А я ему: "Яхши, Егор, яхши. Висе золотой пагон башка долой изделаем".
— Ну и Мовла! — зацокали со всех сторон.
— Настоящий урус!
— Вот только нос у него другой.
— Длинноват, точно!
— Ничего, зато они ему одну руку подрезали.
— Мовла, а ты сдержал данное слово?
— Аллах помог мне добраться до Нохчичо. И как замечал золотой погон, так сразу Егора вспоминал. И ни одного случая не упустил. Так что свое слово я сдержал. Вот почему мне и интересно будет заглянуть в могилу Шахби. Если верить Маккалу, то Шахби должен попасть в ад, а Егор — в рай. Они же и могилами должны поменяться.
— Ошибаешься, — впервые мрачно засмеялся Касум. — Шахби — мулла, значит, его поменяют только на русского попа…
Костер догорал. Люди стали понемногу расходиться. Усталость и недоедание брали свое.
— И сегодня они не вернулись, — тихо проговорил кто-то. Ему не ответили.
Из ближайшей землянки до них доносится жалобный голос ребенка:
— Нана…
Мать не отозвалась. — Нана…
— Что тебе, моя хорошая?
— Я сискал хочу…
— Где ж его взять, радость моя?
— Нана, хоть немножко…
— Вот рано утром пойду в село и принесу много-много хлеба. А сейчас спи, спи… пока.
— Нана…
Девочка замолчала. В землянке стало тихо. Потом в этой тишине послышалось рыдание матери…
Мужчины, опустив головы, хмуро глядели на догорающие угли костра. Они, закаленные в боях войны, давились слезами, вспоминая своих собственных детей, кого уже мертвых, а кого живых, но таких же голодных, как эта плакавшая в ночи девочка…
ГЛАВА IV. МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ
Журавль пролагает свой путь в небесах,
Из черного облака кличет "курлы",
Изгнанника гонят надежда и страх,
Что может он в мире, где люди так злы?
О. Туманян
Путники вошли в лагерь, соблюдая полную тишину, словно сопровождали покойника на кладбище.
И лагерь молчал, но это не означало, что все люди в нем спали.
Вот и Тарам стал с недавних пор страдать бессонницей. Как ни заставлял себя, а уснуть никак не мог. Впрочем, оно и понятно, какой может быть сон на голодный желудок. Где же в конце концов эта самая справедливость? Да и существует ли она вообще? Тарам в периоды ночных бдений проклинал весь белый свет, настолько опостылела ему жизнь. Жену и четверых детей схоронил Тарам, и разве уснешь, если вопрошающие глаза ни в чем не повинных детей постоянно преследуют тебя, а особенно, в ночные часы.
Тарам глядел в темноту, и жизнь казалась ему такой же беспросветной, как и эта окружавшая его ночь. Жгучая ненависть все сильнее и сильнее овладевала им, разгоралась с небывалой дотоле силой. И рука невольно судорожно стискивала холодную рукоять кинжала. Раньше с такой же ненавистью он рубил своих врагов на поле боя, и скольких врагов! Не щадя никого. Но тогда Тарам видел их в лицо. Это они разоряли аулы, убивали, грабили, уничтожали посевы. Потому Тарам и бился с ними насмерть. А теперь здесь, сейчас враг невидим. И с ним не вступишь в бой, хотя его соотечественники, земляки Тарама, все гибнут и гибнут по вине этого скрытого врага-невидимки…
