ему тут же мерещилась рядом с ним Сонъи, и ничего поделать с собой он не мог.
Чжонку ничего такого не представлял. Он закрывал глаза и видел только Сонъи. Даже не видел, а ощущал рядом, как той ночью, когда сбежал из академии. Чувствовал ее ладони на своей груди, чувствовал легкость девичьего стана, чувствовал шелк кончика косы, который наматывал на свои пальцы. В ту ночь он сказал, что любит ее и хочет жениться на ней. Он не видел выражения ее лица, не видел сияния глаз, но знал, Сонъи тоже его любит, поэтому и обняла в ту ночь. И еще, ни разу она не упоминала о своем женихе. А чего о нем говорить? Не сложилось же…
Узнав, что Мингу был ее женихом, Чжонку расстроился. Он не хотел отказываться ни от друга, ни тем более от Сонъи, хотя прекрасно понимал, что Мингу будет трудно поддерживать с ним прежние отношения. Вспомнил, что семья Мингу, а в первую очередь сам парень, очень настаивали на свадьбе с Сонъи. Многие пары распались после вынужденной отсрочки из-за королевской свадьбы, но Мингу остался верен своей избраннице, а то, что он выбрал ее, было несомненно. И Чжонку, передумав о многом, спустя какое-то время обратился к другу:
— Мингу-хён, я хочу разрешить недопонимание. Приходи к нам в выходной. Ты… Ты увидишься с Сонъи…
— Зачем? Я видел вас в тот вечер на мосту. Она никогда не смотрела на меня, как в тот вечер смотрела на тебя. Я даже за руку ее никогда не держал. Теперь тебе легче?
— Не злись, хён. Я просто думал, что так ты все решишь для себя.
— Я ее любил. Ты думаешь, я не хотел ее спасти? Мне не дали! Для моей семьи я просто ребенок, которого нужно было спасать! Когда вспыхнули по городу пожары, а в дом прибежали соседи и сказали, что дом господина Пак сожгли, потому что он предатель и изменник Родины, меня связали, засунули в рот кляп, затолкали в паланкин и вынесли из города, заплатив на городских воротах! — кричал Мингу, а в глазах сверкали слезы. — Это не оправдывает меня. Я знаю. Когда вернулся, все в один голос твердили, что семья Сонъи погибла. Вся! Я знал, что твой отец взял одну из жен, но даже не придал значение этому, а знаешь, почему? Потому что в ту кровавую ночь длань карающего упала на пятьдесят две семьи! Женщины пятидесяти двух семей утратили свой статус. Госпожа Елень просто одна из них!
— А сейчас? Сейчас ты чего хочешь? Она жива, она в городе, и она свободна! И что? Что ты сделаешь? — так же кричал Чжонку, напирая на друга.
Ынчхоль метался между ними, пока не догадался и не вышел, закрыв за собой дверь, остался снаружи, чтоб в случае необходимости разогнать любопытных.
Мингу вдруг остыл, даже кулаки разжал, посмотрел на друга, а потом отвел взгляд.
— Прости, Чжонку. Ты прав. Я ничего не могу ни предложить, ни дать. Просто… просто я не ожидал… Увидеть ее опять… Живой, здоровой и… счастливой в руках другого мужчины.
— Мингу-хён…
— Винить нужно не тебя, не молодую госпожу Сонъи, а Судьбу. Да толку-то? Жаль, что узнал только сейчас. Увижу твоего отца, в ноги ему поклонюсь. А на меня зла не держи…
— Хён…
— Я уважаю тебя, и дорожу тобой. Ты и Ынчхоль мои единственные друзья. Прости, если обидел. С госпожой Сонъи я не буду встречаться. Ни одному из нас от этой встречи не станет легче. Ее окунет в то время, когда вся ее семья была жива-здорова. А я буду жалок. Я ничем не помог тогда и ничего не могу сделать сейчас. Что говорить?
Но все произошло иначе, чем предполагали примирившиеся друзья.
Ударили первые заморозки. Капитан с Елень собрали для доктора Ан все необходимое, чтобы тот смог спокойно прожить зиму. Посоветовавшись, решили ехать вдвоем, навьючив все на запасных лошадей. Выехали на рассвете, наказав Гаыль и Анпё присматривать за детьми.
Дорогу подморозило, и капитан сетовал на то, что ехать нужно было сразу после фестиваля. Елень успокаивала его. Но путь был сложным, местами даже опасным, порой приходилось спешиваться и вести коней в поводу. Однако к обеду пригрело солнце, и ехать стало легче. Лес пестрил яркими красками, радуя глаз. Елень вдыхала полной грудью и улыбалась. Соджун оглядывался и откровенно ею любовался. Она словно и не замечала этого.
Сегодня они выехали к домику отшельника гораздо быстрее, остаток пути проделав пешком. Они уже хотели позвать доктора, как увидели его, сидящего на крыльце дома и греющегося на солнце. Гостей он не ждал, поэтому не прикрыл обезображенное болезнью лицо. Елень, испугавшись, замерла. Соджун сообразил быстрее, развернул ее к себе, не давая смотреть на прогнившую до черепа плоть. Доктор, заметив нежданных гостей, постарался быстрее нацепить свое покрывало, но у него это плохо получалось, потому что на руках почти не осталось пальцев. Соджун смотрел на действия живого мертвеца и понимал: эту зиму доктор вряд ли переживет. Уже и ходит еле-еле, и держать в руках ничего не может. Но вот доктор справился со своим покрывалом и пошел к гостям.
— Простите, госпожа, не хотел пугать вас своим безобразным видом, — просипел он едва различимо.
Елень повернулась к нему и не смогла сдержать слез. Соджун молчал, а за покрывалом было не видно, что чувствует отшельник. Он лишь как-то натужно вздохнул и закашлялся, отходя от гостей. Елень бросилась к нему, но капитан не пустил, перехватив ее. Доктора Ан трясло, и он долго не мог успокоиться. Когда же приступ миновал, он вновь подошел к внутренней ограде своего жилища.
— Что поделать? Видно, мои дни сочтены, — сказал он, и в его скрипучем голосе Соджуну почудилась усмешка.
— Не говорите так! — горячо запротестовала Елень.
— С этим ничего не поделать, госпожа. Я и так прожил на восемь лет больше, чем мне прочили. Нужно отдать должное этому миру! Поэтому увозите все обратно. Я ничего не возьму. Мне это не понадобится.
Но Соджун вернулся к лошадям, подхватил два мешка и двинулся обратно. Поднял веревку с печатями и шагнул в запретный круг. Вытряхнул содержимое одного мешка на крыльцо — тыквы покатились по дощатому полу — а потом подошел
