Олег Селянкин
СУДЬБЫ СОЛДАТСКИЕ
Сержант Трофим Сидорович Сорокин за два долгих года войны привык все делать степенно, обстоятельно. Конечно, кроме тех минут, когда шел в атаку или находился в рукопашном бою: тут жизнь за долю секунды потерять можно, значит, если намерен ее уберечь, самого малого мгновения не смей потерять.
Он навечно запомнил первый год войны, когда отступать выпадало зачастую с пустыми подсумками, а фашисты наседали со всех сторон, ничего не жалели, чтобы уничтожить и полк, и его, Трофима Сорокина. Тогда порой становилось вроде бы вовсе невмоготу, однако он терпел, пересиливал себя: твердо знал, что обязательно погибнет, если хоть на ничтожное мгновение поддастся безмерной усталости или отчаянию, холодящему душу.
В то, что фашисты будут в порошок стерты, — в это непоколебимо верил даже в, казалось бы, самые беспросветные минуты.
Изведал и радость больших побед, хотя сам к ним вроде бы и не имел отношения. Это уже глубокой осенью сорок второго, весной сорок третьего и совсем недавно, когда Красная Армия разгромила фашистов под Курском, Белгородом и Орлом. И ни разу не позавидовал тем, кому выпало покрыть себя вечной славой в тех сражениях: советский солдат — надежнейший и вернейший защитник своего народа, куда его командование пошлет, там ему и действовать надлежит. Умело, решительно, сноровисто и не жалея себя. Словом, как того требуют совесть и присяга.
И товарищи в роте — под стать Трофиму: настоящие солдаты-фронтовики, которых уже ничем не удивишь, уже ничем не испугаешь; чувствовали они свою большую силу, непоколебимо верили, что вместе любое задание осилят.
Все сержант Трофим Сидорович Сорокин делал степенно и обстоятельно, поэтому и сегодня, проснувшись, не сунулся из землянки, а лишь спросил, даже не шевельнувшись:
— Слышь, кто на улицу выглядывал, как там?
Был тот утренний час, когда многие солдаты уже проснулись по привычке, выработанной за годы военной службы, но старались не порушить последние минуты сна других, хотя и хотелось поговорить о самом разном. Поэтому один немедленно ответил, чуть глуша голос:
— Черт бы побрал ее, эту погоду!
Значит, опять ни облачка, значит, опять весь день жди, что вот-вот нагрянут фашистские самолеты…
Зато можно постирать бельишко: на солнце оно мигом и хорошо просохнет. А судьба солдатская всем известна: сейчас в землянке бока отлеживаешь, временем можешь по своему усмотрению распоряжаться, а потом вдруг грянет приказ — и марш-марш на передовую, может быть, в такое пекло, какое в мирное время никому и не снилось.
Трофим еще решал, с чего начать стирку, но тут, откинув плащ-палатку, заменявшую дверь, в землянку заглянул посыльный командира роты и рявкнул в темноту:
— Сидорович! Тебя Флегонт Иванович кличут. Немедля!
Вот он, первый сегодня приказ, и сержант Сорокин ловко соскользнул с нар, быстренько умылся, в раздумье провел ладонью по щекам и подбородку, убеждаясь, что побриться следовало бы, схватил автомат и вышел из землянки.
Был Трофим Сорокин высок, широкоплеч. Настолько могуч телосложением, что не было в полку человека сильнее его, что за четыре года военной службы и с самыми разными товарищами неизменно стоял на правом фланге роты.
Командир роты — ниже среднего роста и такой тощий, будто его никогда не кармливали досыта. Но Трофим и его товарищи знали, что старший лейтенант в середине тридцатых годов был чемпионом Советского Союза по бегу на лыжах на десять километров; может быть, и задержался бы в чемпионах (они в это верили), но попал в крушение на железной дороге, где его так крепко поломало, что врачи сначала высказали сомнение: а сможет ли он вообще вернуться в армию? Однако Флегонт Иванович упорством своим заставил их ошибиться. Чемпионство, конечно, осталось только строкой в биографии, но за здоровьем своим он следил; случалось, даже на передовой, где от взрывов снарядов, мин и бомб солнце меркло, вдруг то руками начнет по-научному размахивать, то приседать пустится. И силенкой он не был обижен. Конечно, с Трофимом не мог тягаться, но с остальными, когда до борьбы дело доходило, даже со многими справлялся.
Уважали солдаты своего командира за былое чемпионство, за то, что не сдался, когда беда на него навалилась, но больше всего — за всегдашние спокойствие, справедливость и человечность, за умение в самом тяжелом бою найти нужное командирское решение.
С Трофимом и некоторыми другими солдатами он службу нес с довоенного времени. Правда, сейчас во всей роте только человек десять таких знакомцев наберется, но, если вдуматься, разве это мало по теперешней войне, когда по тебе из пушек и минометов всех калибров долбят, из пулеметов и автоматов пуляют, танковыми гусеницами норовят в клочья разорвать, авиационными бомбами в землю вбить?
Настолько командир роты и его солдаты привыкли друг к другу, сроднились с батальоном и полком, пока имевшим только трехзначный номер, что после излечения в госпитале обязательно просились в свою часть; а однажды ефрейтор, просьбу которого оставили без внимания, даже самовольно убежал в родную роту, так сказать, пошел против закона, своеобразным дезертиром стал. Но на защиту его встало даже полковое командование, дивизионное подключилось и, конечно, отстояли.
Командир роты уже поджидал Трофима, прохаживаясь около своей землянки; похоже, особо не торопился, но и задерживаться не намеревался. Во всяком случае, выслушав устный доклад о том, что сержант Сорокин по вызову прибыл, ни слова не сказав, исчез в землянке, чтобы через две или три минуты появиться с безопасной бритвой, куском хозяйственного мыла, пахнущего одновременно керосином, селедкой и еще чем-то, и с кружкой тепловатой воды.
Только теперь и обронил:
— Пополнение принимать идем, а ты в таком виде.
Трофим не только тщательно побрился, но и достал из заветного мешочка две медали «За отвагу», любовно протер их чистой тряпочкой и прикрепил к гимнастерке точно там, где полагалось, — чуть повыше сердца.
Старший лейтенант Нечаев еще раз бегло глянул на него и сразу размашисто зашагал в ту сторону, где размещался штаб полка, зашагал и замурлыкал себе под нос: «Когда б имел златые горы…» Любил командир роты слушать песни, но сам музыкальным слухом был одарен не так, чтобы очень, и поэтому никогда не пытался вплести в хор свой голос, единственное, что позволял себе, — тихонько и в одиночестве мурлыкать две песни: эту — при хорошем настроении, а когда глаза лучше бы никого и ничего не видели — «Среди долины ровныя». Не очень верно, зато предельно душевно эти мелодии выводил.
И еще одна особенность была у старшего лейтенанта Нечаева: он требовал, чтобы старые солдаты, с которыми он не менее полугода в боях всякого хлебал, в неофициальной обстановке величали его не по званию, а по имени-отчеству. Сейчас обстановка была именно такая, и Трофим спросил, словно не с командиром, а с хорошим товарищем шел:
— Слышь, Флегонт Иванович, а много нам дают того пополнения?
— Шесть штыков выделить обещали.
Всего шесть солдатиков… Молоденьких, с тонкими шеями, которым окажутся слишком просторны воротники солдатских гимнастерок…
В роте всегда с нетерпением и одновременно взволнованно-болезненно ждали пополнения: с одной стороны, оно силы добавит, может быть, из родных мест самые последние новости принесет, а с другой… Много ли они, молодые, знают о войне, о том, как надо вести себя в том или ином бою?
Порой бывало и так, что только получишь пополнение, не успеешь передать ему и половины того, что сам собственной шкурой уже узнал, — немедленно в горячие бои. Случилось это — вот и считай, что было да сплыло то пополнение. Сердце каждый раз безмолвным криком исходило, когда в братской могиле хоронили парней, у которых на верхней губе пушок бритвой еще не тронут…
А сейчас обстановка на фронте именно такая, что боевой приказ в любую минуту прийти может: с середины августа в наступление перешел и их родной Юго-Западный фронт; настолько упорные и кровавые бои начались, что уже через неделю от роты почти половина осталась; вот и отвели весь полк на отдых, вернее, оставили в тех окопах, которые они у фашистов отбили, а вперед другой полк выдвинули. Долго ли отдыхать позволят? Это уже не солдатского ума дело: командованию виднее, что и когда сделать надлежит.
Ничего этого Трофим не высказал командиру роты, спросил о другом:
— К скольки часам нам-то прибыть надо?
— Перед самым обедом. Чтобы привести в роту пополнение и сразу накормить.
У Трофима чуть было не сорвался вопрос: а зачем мы в такую рань идем, но вовремя догадался — командир роты хочет не просто получить пополнение, он вознамерился познакомиться с ним и, если удастся, отобрать для роты лучшее. Конечно, в ходе одного короткого разговора трудно, почти невозможно в душе солдата разобраться, но кое-что уловить все же можно. И Трофим мысленно одобрил намерения командира.
