Неудержимо шли вперед войска Юго-Западного фронта, ежедневно очищая от фашистов все новые и новые города, села и деревни. А боевой путь полка, в котором несли свою солдатскую службу братья Сорокины, словно нарочно был проложен в обход их. Поэтому солдаты в минуты короткого отдыха даже шутили с горькой обидой, что, видать, в штабе фронта есть специальный человек, все обязанности которого — только за этим и следить. Шутить-то шутили, вроде бы и добродушно подтрунивали над своей судьбой, но все равно было обидно: или они хуже других? Или им не хочется потом, после окончания войны, словно между прочим, ввернуть при беседе с родичами или хорошими знакомыми, что это именно их полк упомянут в приказе Верховного от такого-то числа?
Шли вроде бы и не в направлении главного удара, однако потери в личном составе имели. Такие, что теперь Флегонт Иванович почти каждый вечер бормотал себе под нос: «Среди долины ровныя…»
Тоскливо было солдатам часами слышать это нытье. А тут еще и погода резко изменилась: вместо отупляющей жары хлынули ливни — стена воды, низвергающаяся с неба. Естественно, чернозем, тучностью которого еще недавно искренне восхищались, превратился в вязкое месиво, такое вязкое, что ноги из него еле выдирали, а машины и пушки и вовсе бы встали намертво, если бы их всем миром не волокли вперед.
И вдруг однажды, когда в отделении бойцов оставалось всего ничего, а очередной ливень уже прошумел над ними, Егорыч, прислушиваясь, облегченно сказал:
— Наш-то сменил пластинку.
Теперь вслушались в ночь и остальные. Точно, Флегонт Иванович уже восхвалял златые горы и все прочее, что прилагалось к ним.
С чего бы это?
Разгадку принес полковой писарь-земляк, с которым Егорыч встретился случайно. Он, писарь, понизив голос до невероятного шепота, поведал, что полк останавливается для отдыха и приема пополнения, чтобы потом в числе первых начать форсирование Днепра.
Форсировать Днепр?! Это, пожалуй, поважнее, поответственнее и потруднее, чем освободить от фашистов иной огромный город: широк и глубок он, батюшка древний Славутич, а правый возвышенный берег его, как доносила разведка, укреплен гитлеровцами так, что вроде бы лучше, надежнее невозможно.
Выходит, и их полку военное счастье наконец-то улыбаться начинает…
Конечно, словам писаря можно было бы и не поверить; конечно, остановка полка на отдых и прибытие пополнения — тоже еще не доказательство того, что писарь сказал правду. Даже и то, что Флегонт Иванович дотошно выспрашивал у каждого солдата роты: не вырос ли он на берегу большой реки, не умеет ли держать в руках весло или вязать плотики, — даже это еще не вносило полной ясности.
Поверили словам писаря лишь тогда, когда увидели, сколько наших сил стягивается в этот район. Пехоты, артиллерии, танков. Только по ночам и старательно маскируя свое движение шли войска, а прибыв на место, будто сквозь землю проваливались.
Много наших сил скопилось и затаилось в этом районе; ожидая приказа. А его, как Дмитрию казалось, не было чрезвычайно долго. Так долго, что невольно полезло в голову: будет ли он вообще?
В одну из таких ночей мучительного ожидания к маленькому костру, около которого сидели Егорыч, Дмитрий и солдат Волков — все, к тому времени уцелевшие в отделении, — привычно подошел Трофим, сел на свое излюбленное место и сказал, сворачивая цигарку:
— Завтра принимаем пополнение… А теперь о том, что тебя, Дмитрий, касается. Сейчас Флегонт Иванович обмолвился, что хватит тебе в рядовых ходить, что надо бы тебе звание ефрейтора присвоить. Я ему в ответ, что категорически против. Так и сказал: «Молод он, чтобы в звании с Егорычем сравняться».
Ефрейтор — всего лишь одна лычка на погоне. Но все же не рядовой, все же хотя и малое, но продвижение по службе…
— Что молчишь? Обиделся?
Обиделся? Пожалуй, нет, не обиделся. Но что по самолюбию Трофим царапнул — это уж точно.
А Трофим рубит, крушит дальше:
— И вообще, если намерен по военной линии в гору идти, просись у Флегонта Ивановича в другое отделение. А пока у меня будешь, дальше теперешнего не шагнешь. В смысле звания, конечно. Чтобы никто и подумать не мог, будто я тебя своей спиной прикрываю.
Уйти из отделения? Уйти от родного брата и Егорыча?!
И Дмитрий ответил честно:
— Конечно, товарищ сержант, вам с горы виднее, только уходить из отделения — на такое моего согласия нет. И не будет.
Вроде бы дрогнуло что-то в глазах Трофима, вроде бы радостно заерзал Егорыч, переглянувшись с Волковым. Но продолжил Трофим по-прежнему деловито, даже официально:
— А вот Егорычу ходить при тебе в няньках — это время миновало. Как получим пополнение, так и дам тебе одного молодого. Чтобы ты передал ему то, что от Егорыча и других дружков-фронтовиков получить успел.
Такое решение Трофим принял поздним вечером, но утро все поломало: пополнение — все солдаты бывалые, закончившие лечение в госпиталях. И остался Дмитрий без ученика, по-прежнему обосновался рядом с Егорычем.
Приказ, хотя его и ждали с нетерпением, пришел все же неожиданно и сразу породил некоторую нервозность. Не только у него, Дмитрия, но и у таких бывалых солдат, какими он считал Трофима и Егорыча. Даже Флегонт Иванович, про которого говорили, что он отродясь не ругался матерно, вдруг, когда один из взводов роты несколько замешкался, такого матюка пустил, что Егорыч хмыкнул не то удивленно, не то одобрительно.
К Днепру подошли около полуночи. Лодок, как и предсказывал Егорыч, не оказалось. Ни одной. Зато в прибрежной рощице, где почти все деревья под корень были срезаны вражескими снарядами и бомбами, нашли два приземистых штабеля бревен и бревнышек разной толщины, судя, по всему, недавно заготовленных саперами. Из них и стали вязать плотики. Небольшие. По два на каждое отделение: Флегонт Иванович сказал, что такими и управлять легче, и потери в личном составе, если в какой из них врежется снаряд или мина, окажутся меньше.
А по небу быстро плыли рваные тучи. В просветы между ними глядели яркие и будто настороженные звезды.
Почти бесшумно работали все, вроде бы ни одного бряка-стука не должно было долететь до правого берега Днепра, на высоких горбах которого затаились фашисты. Но там — на самой левой кромке горизонта — вдруг вскарабкалась под тучи белая ракета. Погасла она — вспыхнула другая и уже чуть правее первой. Одна за другой рождались и умирали ракеты. Все ближе, ближе…
Когда мертвенно-белым светом разродилась ракета, выпущенная почти напротив той рощицы, где затаилась их рота, Дмитрий на какие-то доли секунды увидел и кручи правого берега, которые вот-вот предстояло штурмовать, и угрюмую рябь волн, покрывшую реку от берега до берега.
Сползли ракеты на север — Флегонт Иванович, взглянув на часы, шепотом скомандовал: «Спустить плотики!»
Несколько секунд излишней нервозности, но вот все уже разместились на плотиках, уперлись в песчаную отмель шестами и грубо отесанными веслами.
Наконец и новый приказ, теперь уже, возможно, и от командования полка:
— Начать движение!
Поступил этот приказ — без промедления все плотики двинулись навстречу волнам. С этой минуты, когда был сделан первый шаг к правому берегу Днепра, каждый сердцем понял, что только быстрота и внезапность действий оставляют ему какие-то шансы уцелеть в бою, который может вспыхнуть с минуты на минуту, и все гребли изо всех сил; не только веслами, но и шестами, просто палками и обломками досок рвали воду, казавшуюся вязкой, тягучей.
Дружно все плотики отошли от песчаной отмели левого берега, еще какое-то время старались держаться кучно, чтобы сохранить свой взвод, свою роту, однако потом, когда вышли на стрежень, когда Днепр показал силу своего течения, одни плотики стали отставать, другие течение неумолимо сваливало влево. И рассыпались роты, даже взводы. Но все равно плотики упрямо шли вперед: солдаты, находившиеся на каждом из них, искренне верили, что, стоит им зацепиться за тот берег, отвоевать у фашистов хотя бы несколько десятков квадратных метров земли, помощь обязательно придет.
А фашисты уже обнаружили их. Теперь осветительные ракеты почти непрестанно висели над рекой. И ударили гитлеровские пушки и минометы; снаряды и мины рвались в воде, одаривая зазубренными осколками, или разбивали лодки, плотики; случалось такое — летели к небу обломки досок и бревен, падали в воду убитые или израненные солдаты. Обломки нескольких плотиков уже видел Дмитрий. А когда с береговых круч длинными очередями полоснули многие пулеметы, когда на реку легла искрящаяся паутина из трассирующих пуль, невольно подумалось, что вот она, сама смерть…
Не все плотики дошли до правого берега Днепра. Их — дошел. Едва он коснулся земли — все метнулись с него, не позволив себе даже самого малого промедления. Почувствовали под ногами не зыбкие бревнышки плотика, а привычную землю — стали карабкаться на обрывистый яр. Чтобы поскорее увидеть фашистов: когда видишь ненавистного врага, когда и сам можешь смертельно ударить его — во много раз легче на душе.
