Несколько часов, почти не отдыхая, я двигался вперед. Ветер, разогнав снежные тучи, утих. В небе мерцали редкие звезды. На глазах у меня небосвод вдруг окрасился в ярко-лиловый цвет и по нему забегали, затанцевали быстрые, как молнии, зеленые лучи. Их становилось все больше и больше. Вскоре потоки зеленоватого цвета переплелись между собой, образовав сияющую корону, и тут же погасли. А небо пылало малиновым огнем, и снова замелькали, скрещиваясь, лучи — синие, золотистые.
Это было северное сияние. Я видел его впервые и невольно залюбовался… Потом небо внезапно потемнело. Подул сильный, порывистый ветер. Снежные заряды слепили глаза, затрудняли дыхание.
С каждым часом становилось все холоднее. Мелкий снег, жгучий, как раскаленные опилки железа, бил по лицу, проникал за воротник, леденил тело. Я упрямо двигался вперед, стараясь не терять направления. Тяжело ступая на раненую ногу, карабкался на сопки по глубокому снегу. Достигнув вершины, немного отдыхал и снова в путь.
Вокруг все тот же унылый пейзаж: сопки, гранитные валуны, ущелья, неглубокие замерзшие речки, чахлые карликовые березки и снег, снег, без конца снег… Лицо горело от раны, от мороза, израненную щеку так нестерпимо ломило, что временами забывалась боль в ноге. «Надо идти! — без конца твердил я себе. — Вот добреду до валуна, спрячусь за него и отдохну. А теперь надо дойти вон до той березки. Но на пути к ней сопка. Что ж, придется карабкаться». И так без конца — валуны, березки, сопки…
Ночные сумерки растаяли. Наступил короткий полярный день. Сколько километров осталось позади — два, пять, десять?.. Не знаю. Хватит ли сил? Доберусь ли до своих? Должен дойти. Меня там ждут, беспокоятся.
Кругом все мертво, ни одного заметного ориентира, чтобы определить пройденный путь. Да и силы иссякли. Захотелось есть. Достал плитку шоколаду, отломил небольшой кусочек, положил его в рот и вскрикнул от нестерпимой боли: и верхние и нижние зубы почти не держались в кровоточащих деснах. Ясно, есть не могу. Зачем же нести лишнюю тяжесть? Взяв с собой лишь шоколад, я выбросил на снег остальную еду. Идти стало легче. Но ненадолго.
Опять наступила ночь. Чувствую, смертельно хочу спать. Нет больше сил идти — и все. И стоило мне на минуту остановиться, как метель убаюкивала, а сознание сразу уплывало куда-то. Лечь бы сейчас, вытянуть усталые ноги. Или хотя бы посидеть немного.
Но я хорошо знал: если сяду — усну. А усну, — значит, никогда не проснусь… Нет! Надо идти!
Невольно подумалось: я никогда так долго не был в полном одиночестве… Вокруг только снег, лед да камень. И метель воет, почти не затихая. Шаг за шагом двигался я вперед, к морю. Шли третьи сутки мучительных странствий. Глубокой ночью я почувствовал, что рядом есть какое-то живое существо. Кто бы это мог быть? Невольно остановился, рука потянулась к пистолету. Напряг зрение — в двух шагах от меня стоял большой полярный волк.
Прислонившись к стволу березы, я поднял ракетницу и выстрелил в хищника. Волк испуганно попятился и рысью ушел за сопки. Больше я его не видел.
Идти становилось все тяжелее. Притупились все чувства. Даже голод перестал мучить.
Однажды мне показалось, что я слышу шум мотора. Поднял голову. По небу неслись низкие снежные облака. Ошибся? Нет! Отчетливо слышен рокот мотора. Может, это меня ищут? Соколов, конечно, сообщил обо мне на аэродроме… Но разве увидишь с самолета одинокого человека в бескрайней, занесенной снегом тундре.
Гул мотора долго стоял в ушах. С трудом собрав все силы, я заставил себя не обращать на него внимания.
…Пошел, кажется, четвертый день моего пути. Совсем не беспокоит голод. Но очень хочется пить. Добравшись до незамерзшей горной речушки, я долго, жадно пил, черпая пригоршнями ледяную воду. Речушка впадала в озеро, покрытое льдом. Машинально ступил на лед, прошел несколько шагов. И не успел опомниться, как провалился по пояс в студеную воду.
Еле выбрался на берег. Бурки и брюки промокли, отяжелели, покрылись ледяной коркой. Сразу почувствовал — замерзаю. Выпил коньяку, но тепло не приходило. Нужно развести костер. С трудом наклоняясь, собрал кучу сухого валежника и выпустил в нее последние ракеты. Но все мои старания были напрасны: валежник не загорелся.
Оставалось одно — идти. От холода уже не чувствовал своего тела. Шел долго, ни о чем не думая, осторожно переставляя ноги. Мои ступни, наверное, примерзли к буркам: я не чувствовал их. Когда окончательно обессилел, передвигался ползком. «Вперед, только вперед, — повторял я себе. — Надо бороться! Надо жить!..»
…На шестые сутки услышал приглушенный расстоянием звук сирены боевого корабля. Из последних сил взобрался на вершину сопки. Передо мной открылась темная полоса залива, вдали виднелся дымок кораблей. Нет, это был не мираж!
Немного успокоившись, я рассмотрел небольшую избушку на скалистом берегу залива. Возле нее прохаживался какой-то человек. Я вынул пистолет и, зажав его в правой руке, пополз к домику. Ближе, ближе… Возле самого домика сделал попытку подняться. Человек в полушубке повернулся ко мне, вскинув автомат:
— Стой! Кто идет?
Я сорвал с головы шерстяной шарф и через застилавший глаза туман увидел под башлыком бескозырку со знакомой надписью «Северный флот». Что было дальше, помню очень смутно.
— Вы старший лейтенант Сорокин?
Я очнулся от осторожного прикосновения чьих-то рук к ране на лице. Открыл глаза. Моряк-артиллерист еще раз громко спросил:
— Вы старший лейтенант Сорокин? Сейчас сообщу о вашем возвращении, — заторопился командир. Ему явно хотелось отвлечь меня от тяжелых мыслей. — Сначала позвоню в штаб флота, надо как можно скорее отправить вас в госпиталь. А пока отдыхайте у нас.
Командир долго добивался связи со штабом флота. В это время два дюжих моряка и врач пытались снять с меня бурки. Но это им не удалось: бурки примерзли к ногам. Тогда врач осторожно разрезал голенища и шерстяные носки. Осмотрев мои ноги, которые, как колодки, упали на пол, врач покачал головой: обморожение третьей степени.
Подошел командир дивизиона.
— Сейчас за вами придет тральщик. Он доставит вас в госпиталь.
Через несколько минут в домик вошли с носилками двое санитаров в белых халатах.
— Прибыли за раненым, — доложил один из них.
— Забирайте, — ответил врач. — Только несите осторожнее: раненый в тяжелом состоянии.
И вот я в городе Полярном, в военно-морском госпитале. Отсюда недалеко до аэродрома, на котором несут боевую службу мои друзья, летчики-сафоновцы. Всего тридцать пять километров разделяют нас.
Не мешкая ни минуты, меня раздевают, отбирают пистолет, возвращают шоколад. Зачем он мне? Сказать я не успеваю: от усталости, волнений, потери крови теряю сознание.
Сколько времени прошло, не знаю. Пришел в себя на операционном столе. Пожилой хирург зашивал рану на лице. Я снова впал в забытье… А очнулся, услышал возбужденные голоса. Открыл глаза и увидел Бориса Сафонова, комиссара полка Пронякова, техника Родионова и Диму Соколова.
Сафонов крепко пожал мою руку. Мне хотелось поговорить с боевыми друзьями, но врач, находившийся в палате, категорически запретил это делать.
— После любой, даже самой легкой операции нужен покой, поэтому не затягивайте свидание, — предупредил он моих гостей.
— Выздоравливай, Захар, да поскорее к нам возвращайся. Мы ждем тебя, — прощаясь, сказал Сафонов.
В этот же день меня навестили командующий Северным флотом вице-адмирал А. Г. Головко, член Военного совета А. А. Николаев, начальник политуправления Северного флота Н. А. Торик, начальник военно-воздушных сил Северного флота А. А. Кузнецов и поэт А. Жаров.
— Флот гордится вами, — тепло сказал адмирал Головко, присаживаясь на табурет около моей койки. — Врачи сделают все возможное, чтобы спасти вам ноги. Будьте мужественны, наберитесь терпения — этим вы ускорите свое выздоровление…
— Товарищ командующий, а летать мне разрешат?
— Не беспокойтесь. Я буду следить за вашим выздоровлением.
Теперь я готов был на все. Все вытерплю! Только бы летать!
…Потянулись бесконечные дни и ночи в госпитальной палате. Я понимал, что не так-то легко вернуть искалеченного человека в строй, нервничал, плохо спал по ночам.
С жадностью читал и перечитывал центральные и местные газеты. Напряженные бои шли по всему фронту от Черного до Баренцева моря. Мои товарищи по полку дрались с врагом, не жалея сил и даже жизни, а я… И что скрывать, были у меня минуты сомнений: удастся ли мне вернуться в боевую семью североморцев?.. Мое тревожное настроение несколько рассеивалось, когда ко мне в палату приходили друзья. Каждый раз задавал им один и тот же вопрос:
— Ребята, как по-вашему, смогу я летать?
— Конечно будешь, — успокаивали они.
