Что еще вам рассказать? Еще в самом начале нашей учебы наш комсорг Медведев спросил: «Ребята, кто из вас может на слух быстро записывать сообщения?» Говорю: «Я могу». — «Тогда будешь по утрам принимать сводки Совинформбюро. Как запишешь, будешь относить машинистке, а когда она распечатает, будешь разносить по всем четырем батальонам». И помимо учебы я занимался еще и этой работой.
— Большое было училище?
— В каждом батальоне было по 4 роты, а в каждой роте около 100 человек. Точно помню, что при выпуске в двух наших батальонах было 450 офицеров.
В общем, в начале весны 44-го нам присвоили звания младших лейтенантов и отправили за танками. Но перед самым отъездом я отпросился у командования повидать своих родных. К тому времени моего отца перевели в Чкаловское летное училище, поэтому в Ташкенте я оставил адрес своих родных в Оренбурге, пересел на пассажирский эшелон и уехал вперед, но меня строго-настрого предупредили: «Ну, смотри». И действительно, получилось очень удачно, пока ждал свой эшелон, провел три дня с родными.
А уже из Оренбурга половину наших ребят отправили за танками в Нижний Тагил, а нас отправили в Горький на завод «Красное Сормово». Там в запасном полку мы получили новые танки Т-34–85, сформировали экипажи и целый месяц проводили тренировки, стрельбы, слаживание экипажей.
Я на фронте на каких-то обрывках бумаги делал краткие записи, фактически вел что-то вроде дневника, и поэтому у меня сохранился и список моего первого экипажа и разного рода подробности. Вот, например, такая запись:
«Сегодня, 25 мая 1944 года на заводе № 112 получили машину под номером 4 090 260. Скоро на фронт. По слухам нас отправят на Украину».
В первый мой экипаж попали: механик-водитель — Серафим Васильевич Февралев, 1908 г.р., из Бурятии. Впоследствии он был ранен и до самой его смерти я с ним переписывался. Наводчик — Николай Ведищев, 1920 г.р. Заряжающий — Павел Деленда с Алтая, 1924 г.р., до сих пор живет в Кемеровской области. Стрелок-радист — Кривенцов. При формировании экипажей, конечно, не разбирали, приятный-неприятный, нравится, не нравится, вам вместе воевать, и точка.
И через Москву нас отправили не на юг, как мы ожидали, а на западное направление. Вся наша рота попала в 86-й разведывательный батальон 1-го танкового корпуса. До этого в состав разведбатов танковых корпусов танки никогда не входили, потому что их просто не хватало, были только мотоциклисты, мотопехота, кто-то еще, и только наш набор был впервые.
А когда началась операция «Багратион», то мы пошли вперед по северу Белоруссии от станции Ветрено, что между Полоцком и Витебском.
— А вас обрадовало или расстроило, что вы попали именно в разведбат?
— Честно говоря, мне было совсем безразлично. К тому же к этому времени я уже четко усвоил истину, что в армии не рассуждают, а выполняют приказы.
— Помните свое боевое крещение?
— Именно первый бой как таковой и не помню, но могу рассказать про самое запомнившееся задание из того периода.
Нам поручили разведать маршрут по направлению к городу Браслав. Идем на скорости. Впереди командир взвода Иван Дубовик, за ним Володька Сергиевский, а я третьим. Получаем сообщение: «Впереди в селе Озеровцы немцы». Мы сразу орудия ежом, т. е. одно вперед, другое влево, третье направо. А шли по проселочной дороге и пылища поднялась просто страшная. Вдруг командир взвода пропадает, не видим его машины.
Оказалось, взводный на 10-метровом мосту через речушку упал на бок в воду, а Володька, стремясь догнать его, набрал высокую скорость и проскочил по нему как по мосту и только в конце села подорвался сразу на трех противотанковых минах, правда, не сильно повредился. Оказывается, там, в окопчике сидели немцы, которые на веревках подтаскивали мины под танк.
Догоняет меня Попов из 2-го взвода: «Нужно идти вперед и выполнять задание». Я форсировал речушку рядом с мостом и устремился вперед. Где-то через километр расстреливаем противотанковую пушку, вторую давим гусеницами, но там местность болотистая, и танк Попова крепко застрял в болоте. Я под огнем начал его вытягивать и сам увяз…
Вот тут уже началось по-настоящему, с трех сторон по нас лупили. Но если с машиной Попова ничего, то мне в корму сразу пять снарядов, и танк загорелся. Как потом выяснилось, это по нас стреляла немецкая самоходка «Фердинанд».
Вытащили пулеметы и заняли круговую оборону. А когда к вечеру нас стали окружать, мы приняли решение отходить через ржаное поле. Я и оглянуться не успел, как мой экипаж скрылся в высокой ржи, а я остался последним с «наганом». Вы ведь знаете, что танкистам выдавали не «ТТ», а револьверы, потому что сквозь заглушку в башне, для того чтобы отстреливаться, можно было просунуть только ствол «нагана». Прихожу в село, а мой экипаж у костра уже чаи гоняет: «Молодцы, ребята, командира бросили». А на следующий день немцы отошли, и мы вытащили свои машины и отправили их в ремонт. Вот это мое самое первое крупное столкновение с немцами, а так в те дни мы постоянно ходили в разведку.
Вскоре меня перевели в 3-й батальон 89-й танковой бригады, причем я опять попал в разведвзвод. Нашей задачей было выяснить, где находятся передовые позиции немцев, поэтому мы шли впереди, а уже за нами вся бригада и другие части.
— Насколько хорошо видно из танка, тем более на ходу?
— Тут, конечно, нужен определенный навык, но если говорить совсем уж откровенно, из танка ни хрена не видно. Поэтому в разведке приходилось поступать так: открывал люк, становился на корточки на сиденье и смотрел в бинокль. Конечно, это было опасно, потому что можно было получить пулю в голову, и такие случаи бывали, но зато и видимость намного лучше. Помню, в одной разведке, где-то в Восточной Пруссии мой экипаж шел первым. Все нормально, и вдруг получаем удар в борт. Сразу скомандовал наводчику: «Орудие вправо. Огонь!» Одновременно командую механику-водителю: «Короткая!» Получаем второй удар, а затем и третий. И все-таки немецкое орудие мы успели уничтожить, но и наша машина задымилась.
Мы с экипажем бросились к фольварку, а взводный, увидев, что я дымлю, сразу подъехал под прикрытие этого фольварка и начал оттуда постреливать. Но потом мне говорит: «Пойдем к твоей машине, она не горит». — «Горит, Ваня, я же чувствую». Поползли к машине, и только скинули брезент с моторного отделения, как она сразу полыхнула… «Ну что, — говорю, — горит?»
— В каких случаях разрешалось покидать танк, и в каких ситуациях нужно было продолжать вести огонь из него?
— Если машину подбивали, но она не горела и могла передвигаться, то оставались внутри. Но если двигаться уже не могли, то сразу покидали. Правда, в бою если что и могли отремонтировать собственными силами, то только гусеницы, а другое, что там исправишь?
В общем, общими усилиями подавили батарею, которая меня сожгла, а наших все нет. Оказалось, что они поняли, что в этом месте немецкий заслон, и пошли стороной. Дубовик мне говорит: «Надо выбираться». Его механика ранило, поэтому за рычаги сел я. Выскакиваю на скорости на отличное шоссе, но не могу развернуться, и перескочив на другую сторону, на приличной скорости пошли к своим. Но тут налетел немецкий самолет и начал нас обстреливать. Ваня мне командует: «Давай-ка в лесок». Я через ров и теряю обе гусеницы, хорошо, самолет улетел. Пока гусеницы натянули, только километров через десять догнали своих.
— Кстати, много танков потеряли от немецкой авиации?
— Не думаю. Я точно не знаю, но, по-моему, в нашей бригаде всего один танк самолеты подбили. Вот тяжелых самоходок боялись, потому что расстояние прямого выстрела у них было заметно больше и они нас к себе попросту не подпускали. Даже «Тигров» не так боялись, как этих «Фердинандов». И фаустпатронов тоже опасались, это штука опасная. В каком-то немецком городке мне засадили однажды метров с тридцати, наверное. Но повезло, только сорвало ленивец, гусеница спала, танк на месте крутанулся, и лишь радиста ранило осколками брони.
— В качестве защиты от фаустпатронов на броню не наваривали экраны, сетки, может быть, специально обкладывали танки каким-то грузом?
Нет, мы ничего подобного не делали. Вот вы спросили про авиацию, и я вдруг вспомнил, что однажды нам досталось от своих «илов». В прорыве под Кенигсбергом мы оторвались от всех частей фронта на 40 километров. И на марше налетели наши самолеты, видно, они подумали, что это немцы удирают, хотя наши успели подать им сигнал, и штурманули по нас. По-моему, одну машину все же подожгли, а экипаж погиб. Ну, ругались, конечно, а что сделаешь…
— А вам по своим не приходилось бить?
