не было. Исподволь его начал одолевать страх, как в том памятном с детства случае, когда он спас
девчат и коня. Но тогда страх пришел позже, а в минуту опасности Коля Рыбак действовал больше
инстинктивно, без размышлений, и это, возможно, все и решило. Впрочем, это случилось давно, еще до
колхозов, в пору его деревенского детства - что было вспоминать о том? Но почему-то вот вспоминалось,
вопреки желанию, - видимо, тот давний случай имел какую-то еще непроясненную связь с его нынешним
положением.
Жили они в деревне, не хуже и не лучше других, считались середняками. У отца был ладный буланый
коник, молодой и старательный, правда немного горячий, но Коля с ним ладил неплохо. В деревне
ребята рано принимаются за крестьянский труд, в свои неполные двенадцать лет Коля уже пробовал
понемногу и косить, и пахать, и бороновать.
В тот день возили с поля снопы.
Это считалось совсем уже мальчишечьим делом. Дорога была знакомой, изученной им до
мельчайших подробностей. Почти с закрытыми глазами он помнил, где надо взять чуть-чуть стороной,
где держать по колеям, как лучше объехать глубокую, с водой, рытвину в логу. Самым опасным местом
на этой дороге была Купцова гора - косогор, поворот и узкий овражек под высоким обрывом. Там надо
было смотреть в оба. Но все обходилось благополучно. Отец подобрал последние крестцы в конце нивы
и, видно, нагрузил телегу с избытком - едва хватило веревки, чтобы увязать воз. К нему наверх
взобрались еще семилетняя сестренка Маня и соседская девочка Люба.
Всю дорогу, переваливаясь из стороны в сторону, он тихо ехал на высоком возу, как всегда уверенно
управляя конем. Миновали Купцову гору, дорога пошла в лог. И тогда что-то случилось с упряжью, конь
не сдержал, телега высоко задралась левой стороной и стала клониться направо. Коля бросил взгляд
вниз и скатился с воза.
Ясно поняв, что должно произойти затем, он в каком-то бездумном порыве бросился под кренящийся
тяжелый воз, подставляя под его край свое еще слабое мальчишеское плечо. Тяжесть была
неимоверной, в другой раз он, наверное, ни за что бы не выдержал, но в этот момент выстоял. Девочки
скатились на землю, его завалило снопами, но лошадь все же как-то справилась с возом и отвернула
передок в сторону от угрожающей крутизны оврага.
Потом его хвалили в деревне, да он и сам был доволен своим поступком - все-таки спас от беды себя,
коня и девчонок - и начал думать тогда, что иначе поступить не мог. И еще Коля поверил, что он человек
смелый. Самым важным было, конечно, не растеряться и не струсить.
И вот теперь перед ним опять тот самый обрыв.
Только здесь не растеряться мало, и никакая смелость здесь не поможет, здесь нужно что-то другое,
чего ему явно недоставало. Тут он связан по рукам и ногам и, видно, ничего уже сделать не сможет.
Но неужели тот следователь врал, когда что-то обещал ему, даже как будто уговаривал? Наверно,
напрасно Рыбак тогда не согласился сразу - завтра как бы не было поздно. Впрочем, оно и понятно.
Следователь тут, наверно, не самый большой начальник, есть начальство повыше, оно приказало, и все.
А теперь поправить что-либо, переиначить, наверно, уже поздно.
Нет, на гибель он не мог согласиться, ни за что он не примет в покорности смерть - он разнесет в
щепки всю их полицию, голыми руками задушит Портнова и того Стася. Пусть только подступят к нему...
16
После короткого разговора со старостой, который тем не менее совершенно обессилил его, Сотников
ненадолго заснул. Проснувшись, он неожиданно почувствовал себя мокрым от пота; столько времени
паливший его жар сменился потливой прохладой, и Сотников зябко поежился под своей волглой
шинелью. Но голове стало вроде бы легче, горячая одурь, туманившая его сознание, исчезла, общее
самочувствие улучшилось. Если бы не искалеченные, распухшие кисти рук и не набрякшая застаревшей
болью нога, то он, возможно, посчитал бы себя здоровым.
153
В подвале было темно и тихо, но никто, наверно, не спал, это ощущалось по частым, напряженным
вздохам, скупым движениям, притихше-настороженному дыханию людей. И тогда Сотников вдруг понял,
что истекает их последняя ночь на свете. Утро уже будет принадлежать не им.
Что ж, надо было собрать в себе последние силы, чтобы с достоинством встретить смерть.
Разумеется, иного он и не ждал от этих выродков: оставить его живым они не могли - могли разве что
замучить в том дьявольском закутке Будилы. А так, возможно, и неплохо; пуля мгновенно и без мук
оборвет жизнь - не самый худший из возможных, во всяком случае, обычный солдатский конец на войне.
А он, дурак, все боялся погибнуть в бою. Теперь такая гибель с оружием в руках казалась ему
недостижимой роскошью, и он почти завидовал тысячам тех счастливцев, которые нашли свой честный
конец на фронте великой войны.
Правда, в эти несколько партизанских месяцев он все-таки что-то сделал, исполняя свой долг
гражданина и бойца. Пусть не так, как хотел, - как позволили обстоятельства: несколько врагов все же
нашло смерть и от его руки.
И вот наступил конец.
Все сделалось четким и категоричным. И это дало возможность строго определить выбор. Если что-
либо еще и заботило его в жизни, так это последние обязанности по отношению к людям, волею судьбы
или случая оказавшимся теперь рядом. Он понял, что не вправе погибнуть прежде, чем определит свои с
ними отношения, ибо эти отношения, видно, станут последним проявлением его «я» перед тем, как оно
навсегда исчезнет.
На первый взгляд это казалось странным, но, примирившись с собственной смертью. Сотников на
несколько коротких часов приобрел какую-то особую, почти абсолютную независимость от силы своих
врагов. Теперь он мог полной мерой позволить себе такое, что в другое время затруднялось
обстоятельствами, заботой о сохранении собственной жизни, - теперь он чувствовал в себе новую
возможность, не подвластную уже ни врагам, ни обстоятельствам и никому в мире. Он ничего не боялся,
и это давало ему определенное преимущество перед другими, равно как и перед собой прежним тоже.
Сотников легко и просто, как что-то элементарное и совершенно логическое в его положении, принял
последнее теперь решение: взять все на себя. Завтра он скажет следователю, что ходил в разведку,
имел задание, в перестрелке ранил полицая, что он - командир Красной Армии и противник фашизма,
пусть расстреляют его. Остальные здесь ни при чем.
По существу, он жертвовал собой ради спасения других, но не менее, чем другим, это пожертвование
было необходимо и ему самому. Сотников не мог согласиться с мыслью, что его смерть явится нелепой
случайностью по воле этих пьяных прислужников. Как и каждая смерть в борьбе, она должна что-то
утверждать, что-то отрицать и по возможности завершить то, что не успела осуществить жизнь. Иначе
зачем тогда жизнь? Слишком нелегко дается она человеку, чтобы беззаботно относиться к ее концу.
Было холодновато, время от времени он вздрагивал и глубже залезал под шинель. Как всегда,
принятое решение принесло облегчение, самое изнурительное на войне - неопределенность больше не
досаждала ему. Он уже знал, когда произойдет его последняя битва с врагами, и знал, на какие станет
позиции. С них он не отступит. И хотя этот поединок не сулил ему легкой победы, он был спокоен. У
бобиков оружие, сила, но и у него тоже есть на чем постоять в конце. Он их не боялся.
Немного пригревшись под шинелью, он снова незаметно уснул.
Приснился ему странный, путаный сон.
Было даже удивительно, что именно такой сон мог присниться в его последнюю ночь. Он увидел что-
то из детства и среди прочего незначительного и малопонятного какую-то нелепую сцену с отцовским
