вверх что есть мочи и ору – больно, черт его побери, мне. Вот я наконец-то добрался до верха, ползу дальше к бетонной нашей нише в элеваторе. Доползаю до нее, а в нее набилось уже человека четыре. Влезаю туда к ним, забиваюсь под потолок этой коробки из бетона. Пусть с краю, но зато прикрыт бетоном сверху и по бокам. Чувствую, что теряю сознание, хочется ужасно пить и тошнит меня очень. Сухов в этой же бетонке.
– Тебя тошнит? – спрашивает он. – Сознание теряешь?
– Да, сознание теряю, – отвечаю я ему, понимая, что Сухов имеет в виду контузию. Все на меня смотрят молча, сами ранены все, похоже. Оказалось, что старшему медику, Пингвину, осколок заскочил в спину, попал в легкое. Он медик по образованию и знает, что легкое у него задето. Сказал, что это легкое ранение, и дышать может, но осторожно. И вот, пристроил я свои ноги кое-как в этой тесноте ближе к потолку, положив ступни ног на стену. Обе ноги болят сильно в ступнях. Осмотрел правую ступню, ощупал рукой – целая, крови нет, ранений нет. Ушиб, видимо. Вторую осмотреть не могу. Ситуация не позволяет, тесно слишком, и к ступне левой пролезть рукой я не в состоянии сейчас. Но чувствую, там что-то не так со ступней. Там боль какая-то другая.
«Потом взгляну на ногу, – думаю я, а самого меня тошнит, и пить хочется очень, очень сильно. – Ну, хоть бы воды глоток, ведь была же здесь бутылка воды у нас где-то», – мечтаю я. Однако воды нет, и сознание мое балансирует на грани этого мира и мира того, бессознательного, темного. То есть понимаю, что вот-вот сознание, наверное, потеряю. Однако пришла голова в норму, жажда мучить стала намного меньше, и только ноги… Наши вылезать стали из бетонной ниши, и пришлось мне под себя ноги согнуть. Никуда не денешься, надо. Вылезли все. Ушли к другой нише. Сухов встал тут же у ниши нашей, около меня стоит. И тут опять обстрел усилился, кроют украинцы из арты почти по краю котлована. Видимо, никак простить не могут потерянные позиции в лесополосе, а также убитых негров своих из «Моцарта» – обиделись сильно на наших и теперь мстят своей артой нам. Артой мстить можно, ведь они далеко от нас, это им не лоб в лоб с нами драться. Примерно об этом думал я тогда. Затем, ввиду усиления огня со стороны противника по нам, все снова залезли в свои ниши в элеваторе. Я к стене дальней перебрался, за мной место занял Пингвин, а за ним у края Сухов прибился. Я шевелюсь, силюсь ноги размять или просто от боли шевелю ими. Это шевеление, понятное дело, не нравится Пингвину, и он говорит мне:
– Ну, не шевелись, у меня все внутри отдает, если на меня наваливаться. Там легкое у меня задето.
– Понял, – отвечаю, поворачивая весь свой корпус к стене. – Обезбол у вас там есть? – спрашиваю Пингвина.
– Был обезбол, только слабый, кеторол, и тот сейчас вкололи тяжелым. В Курдюмовке есть… – объясняет мне ослабевшим голосом Пингвин.
Надо вылезать, уже меньше слышно стало разрывов около котлована. Сухов с Пингвином опять вылезают наружу. Я перебираюсь ближе к краю ниши и наконец-то могу осмотреть ногу. Гляжу, в голеностопе левой ноги темная кровь на носке и явно отверстие там, в ступне, ни с чем не перепутаешь. «Главное, чтобы идти смог сам», – думаю я.
Смотрю наружу. Вижу, Сухов стоит тут же в котловане, чуть ниже пола бетонной ниши нашей, а Пингвин с пространным взглядом смотрит на то, что взлетает вверх там за котлованом где-то, прохаживаясь иногда туда-сюда. Два шага сделает вправо, три влево и смотрит. Я понял. Он обдумывает ситуацию или растерялся, а от ранения в легкое у него подавленность, это понятно. Он за группу отвечает, и ответственности у него выше крыши. Сухов смотрит то на меня, то на Пингвина, а там справа от меня у бетонной ниши голоса раздаются.
«Решать надо что-то со всей этой ситуацией, так как не факт, что арта прекратит работать скоро, и при такой интенсивности, с какой украинцы сегодня работают, не ровен час, снова залетит сюда в котлован мина или даже снаряд из пушки может быть. Мы сейчас в мишени превратились… Помощь раненым надо оказывать именно в Курдюмовке. Не далеко до нее, дойдем, если пойдем…» – проносятся в моей голове такие мысли. Именно проносятся молнией, и я заметил, что в таких ситуациях ты не обдумываешь, а как бы осознаешь всем своим сознанием факт, реальность. Я вылезаю из бетонной ниши, пробую встать на ноги. Получается, хоть и больно стоять на левой ноге, но надо. Потом спускаюсь пониже в котлован. Я теперь знаю, что делать.
– Пингвин! Ты теперь наш командир! Веди нас в Курдюмовку, иначе всех здесь убьют. Веди! – кричу я Пингвину, и это был не повышенный тон, а именно крик, схожий по интонации с приказом. Нужно было их встряхнуть всех, чтобы растерянность у них пропала и чтобы из оцепенения все вышли. Потому я и закричал на Пингвина. Взглянул на лицо Сухова, а у того после моего крика надежда в лице появилась… «Значит, все правильно делаю», – проносится у меня в мозгу.
– Какой из меня командир, я медик, – отвечает мне Пингвин.
– Не-ет! Именно ты сейчас командуешь нами, теперь ты наш командир, а потому веди! Вон оттуда сейчас же выходи, и мы все за тобой пойдем, – показываю я рукой в сторону левого края котлована, к которому проще всего было бы пройти нам всем, чтобы выйти отсюда и направится к Курдюмовке. – Веди!!! – снова кричу я ему.
Пингвин на секунды три задумывается, а затем поворачивается в сторону Курдюмовки и начинает обходить крутой спуск в котлован, чтобы выйти на тот его левый край. Сухов мне показывает руками, мол, иди за ним ты, а я за тобой. Я иду за Пингвином, оглядываюсь, чтобы убедиться, что Сухов за мной пошел. Сухов идет за мной, и я кричу тем, кто еще там, у той ниши бетонной находится:
– Забирайте раненого и за нами идите все! Все за нами, и несите этого с собой, там перевяжем! Пошли!! – истошно кричу я им.
Бойцы начали вставать. Идем в сторону Курдюмовки в колонне по одному, идем медленно. «Лишь бы сюда сейчас не прилетело, иначе хрен дойдем. Но раз пошли, то идти надо», – проносится снова в моей голове. На наше величайшее счастье осколков никто из нас не схватил по
