тишине послышалось его частое, затрудненное дыхание, с которым Сотников, даже остановившись, все
еще не мог справиться.
- Ну как? Терпимо?
- А! - неопределенно выдавил тот и поправил на плече винтовку. - Далеко еще?
Прежде чем ответить, Рыбак помедлил, испытующе вглядываясь в тощую, туго подпоясанную по
короткой шинели фигуру напарника. Он уже знал, что тот не признается, хотя и занемог, будет бодриться:
мол, обойдется, - чтобы избежать чужого участия, что ли? Уж чего другого, а самолюбия и упрямства у
этого Сотникова хватило бы на троих. Он и на задание попал отчасти из-за своего самолюбия - больной,
а не захотел сказать об этом командиру, когда тот у костра подбирал Рыбаку напарника. Сначала были
вызваны двое - Вдовец и Глущенко, но Вдовец только что разобрал и принялся чистить свой пулемет, а
Глущенко сослался на мокрые ноги: ходил за водой и по колено провалился в трясину. Тогда командир
назвал Сотникова, и тот молча поднялся. Когда они уже были в пути и Сотникова начал донимать
кашель, Рыбак спросил, почему он смолчал, тогда как двое других отказались, на что Сотников ответил:
«Потому и не отказался, что другие отказались». Рыбаку это было не совсем понятно, но погодя он
подумал, что в общем беспокоиться не о чем: человек на ногах, сюит ли обращать внимание на какой-то
164
там кашель, от простуды на войне не умирают. Дойдет до жилья, обогреется, поест горячей картошки, и
всю хворь как рукой снимет.
- Ничего, теперь уже близко, - ободряюще сказал Рыбак и повернулся, чтобы продолжить путь.
Но не успел сделать и шага, как Сотников сзади опять поперхнулся и зашелся в долгом нутряном
кашле. Стараясь сдержаться, согнулся, зажал рукавом рот, но кашель оттого только усилился.
- А ты снега! Снега возьми, он перебивает! - подсказал Рыбак.
Борясь с приступом раздирающего грудь кашля, Сотников зачерпнул пригоршней снега, пососал, и
кашель в самом деле понемногу унялся.
- Черт! Привяжется, хоть разорвись!
Рыбак впервые озабоченно нахмурился, но промолчал, и они пошли дальше.
Из оврага на дорогу выбежала ровная цепочка следа, приглядевшись к которому Рыбак понял, что
недавно здесь проходил волк (тоже, наверно, тянет к человеческому жилью - не сладко на таком морозе
в лесу). Оба они взяли несколько в сторону и дальше уже не сходили с этого следа, который в
притуманенной серости ночи не только обозначал дорогу, но и указывал, где меньше снега: волк это
определял безошибочно. Впрочем, их путь подходил к концу, вот-вот должен был показаться хутор, и это
настраивало Рыбака на новый, более радостный лад.
- Любка там, вот огонь девка! - негромко сказал он, не оборачиваясь.
- Что? - не расслышал Сотников.
- Девка, говорю, на хуторе. Увидишь, всю хворь забудешь.
- У тебя еще девки на уме?
С заметным усилием волочась сзади, Сотников уронил голову и еще больше ссутулился. По-
видимому, все его внимание теперь было сосредоточено лишь на том, чтобы не сбиться с шага, не
потерять посильный ему темп.
- А что ж! Поесть бы только...
Но и упоминание о еде никак не подействовало на Сотникова, который опять начал отставать, и
Рыбак, замедлив шаг, оглянулся.
- Знаешь, вчера вздремнул на болоте - хлеб приснился. Теплая буханка за пазухой. Проснулся, а это
от костра пригрело. Такая досада...
- Не диво, приснится, - глухо согласился Сотников. - Неделю на пареной ржи...
- Да уж и паренка кончилась. Вчера Гронский остатки роздал, - сказал Рыбак и замолчал, стараясь не
заводить разговора о том, что в этот раз действительно занимало его.
К тому же становилось не до разговоров: кончался лес, дорога выходила в поле. Далее по одну
сторону пути тянулся мелкий кустарник, заросли лозняка по болоту, дорога от которого круто
сворачивала на пригорок. Рыбак ждал, что из-за ольшаника вот-вот покажется дырявая крыша пуньки, а
там, за изгородью будет и дом с сараями и задранным журавлем над колодцем. Если журавль торчит
концом вверх - значит, все в порядке, можно заходить; если же зацеплен крюком в колодезном срубе, то
поворачивай обратно - в доме чужие. Так, по крайней мере, когда-то условились с дядькой Романом.
Правда, то было давно, с осени они сюда не заглядывали - кружили в других местах, по ту сторону
шоссе, пока голод и жандармы опять не загнали их туда, откуда месяц назад выгнали.
Скорым шагом Рыбак дошел до изгиба дороги и свернул на пригорок. Волчий след на снегу также
поворачивал в сторону хутора. Очевидно чувствуя близость жилья, волк осторожно и нешироко ступал
обочиной, тесно прижимаясь к кустарнику. Впрочем, Рыбак уже перестал следить за дорогой - все его
внимание теперь было устремлено вперед, туда, где кончался кустарник.
Наконец он торопливо взобрался по склону на верх пригорка и тут же подумал, что, по-видимому,
ошибся - наверно, хуторские постройки были несколько дальше. Так нередко случается на малознакомой
дороге, что некоторые участки ее исчезают из памяти, и тогда весь путь сдается короче, чем на самом
деле. Рыбак еще ускорил свой шаг, но опять начал отставать Сотников. Впрочем, на Сотникова Рыбак
уже перестал обращать внимание - неожиданно и как будто без всякой причины им завладела тревога.
Пуньки все еще не было в ночной серости, как не было впереди и других построек, зато несколько
порывов ветра оттуда донесли до путников горьковато-едкий смрад гари. Рыбак сначала подумал, что
это ему показалось, что несет откуда-то из леса. Он прошел еще сотню шагов, силясь увидеть сквозь
заросли привычно оснеженные крыши усадьбы. Однако его ожидание не сбылось - хутора не было. Зато
еще потянуло гарью - не свежей, с огнем или дымом, а противным смрадом давно, остывших углей и
пепла. Поняв, что не ошибается, Рыбак вполголоса выругался и почти бегом припустил серединой
дороги, пока не наткнулся на изгородь.
Изгородь была на месте - несколько дар перевязанных лозой кольев с жердями криво торчали в снегу.
Тут, за полоской картофлянища, и стояла когда-то та самая пунька, на месте которой сейчас возвышался
белый снеговой холмик. Местами там выпирало, бугрилось что-то темное - недогоревшие головешки, что
ля? Немного в отдалении, у молодой яблоневой посадки, где были постройки, тоже громоздились
занесенные снегом бугры с полуразрушенной, нелепо оголенной печью посередине. На местах же
сараев - не понять было - наверно, не осталось и головешек.
Минуту Рыбак стоял возле изгороди все с тем же неумолкавшим ругательством в душе, не сразу
сообразив, что здесь случилось. Перед его глазами возникла картина недавнего человеческого жилья с
немудреным крестьянским уютом: хатой, сенями, большой закопченной печью, возле которой хлопотала
165
бабка Меланья - пекла драники. Плотно закусив с дороги, они сидели тогда без сапог на лежанке и
смешили хохотунью Любку, угощавшую их лесными орехами. Теперь перед ним было пожарище.
- Сволочи!
Преодолев минутное оцепенение, Рыбак перешагнул жердь и подошел к печи, укрытой шапкой
свежего снега. Совершенно нелепым выглядел на ней этот снег, плотным пластом лежавший на загнетке
и даже запечатавший устье печи. Трубы наверху уже не было, наверно, обвалилась во время пожара и
сейчас вместе с головешками неровной кучей бугрилась под снегом.
Сзади тем временем притащился Сотников, который молча постоял немного у изгороди и по чистому
снегу подворья отошел к колодезному срубу. Колодец, кажется, был тут единственным, что не
пострадало в недавнем разгроме. Цел оказался и журавль. Высоко задранный его крюк тихо
раскачивался на холодном ветру. Рыбак в сердцах пнул сапогом пустое дырявое ведро, обошел
разломанный, без колес, ящик полузаметенной снегом телеги. Больше тут нечем было поживиться - то,
