Я прикинул в уме: да, надо целый город выстроить.
А сапёры — вот хитрый народ: одной занавеской обошлись!
— Полевое ученье с маскировкой! — объявил командир.
Бойцы наперегонки бросились в кладовую.
А наша солдатская кладовая — чего-чего там только нет! И камни серые, валуны огромные: положить такой посреди дороги — объезжать надо. И груды жёлтых осенних листьев. И пни кряжистые. И снопы. И кучи булыжника. И кочки болотные.
Вмиг расхватали всё бойцы. Кто пень схватил — да на голову, кто кучу булыжника под мышку, кто камень-валун, кто кочку.
Разобрали всё — и в поле.
А молодому солдату Степану Чижову не досталось ничего.
Стоит Стёпа, развёл руками и смотрит в глаза кладовщику.
— Что же вы, товарищ, такой непроворный? — сказал кладовщик.
Сказал и на себя в зеркало посмотрел.
— Берите вот муравьиную кучу. Только, предупреждаю, рваная. Я портному хотел снести.
А сам опять в зеркало, усики подкручивает.
Рассердился тут Стёпа, сдёрнул со стены зеркало — и в дверь.
Кладовщик за ним, а Стёпу только и видели.
Бежит Стёпа, догоняет товарищей. За плечами винтовка, а под мышкой зеркало.
«Для чего же я зеркало унёс? — подумал Стёпа и остановился.— Засмеют меня с зеркалом».
Посмотрел Стёпа назад — возвращаться далеко.
Глянул вперёд — а бойцы уже по полю рассыпались. Началось учение. Кто под кочку болотную прячется, кто заползает в камень-валун, кто навешивает на себя кучу осенних листьев.
Завертелся Стёпа на месте, не знает, как и избавиться от зеркала. Хотел под куст его сунуть, да побоялся: ещё кто-нибудь невзначай раздавит.
И побежал Стёпа с зеркалом дальше.
Выскочил в поле. Лёг. И зеркалом заслонился. Стыдно товарищей.
А командир в это время уже начал обход. Проверку делает, кто как замаскировался.
Ступит шаг-другой и прищурится:
— Пень на голове косо сидит! Что это за маскировка? Поправьте, товарищ боец... А чья это нога вылезла из камня? Наружу нога, а противник вас в лоб пулей ударит!
Шагает командир, делает проверку. А Стёпа затаился позади зеркала, почти не дышит.
«Вот, — думает, — подойдёт командир, вот достанется!»
Глядит, — а командир мимо прошёл. Каждого солдата поправил, каждому солдату показал, как надо маскироваться, а его не замечает.
— Товарищ командир! — позвал Стёпа. — Извините, я...
Обернулся командир на голос — смотрит, смотрит, а Стёпу не видит.
— Да где же вы?! — крикнул командир.
Стёпа встал.
Командир удивился.
— Как же я вас не видел? А ну лягте, опять лягте.
Степа лёг и опять спрятался за зеркало.
Командир собрал к себе всех солдат:
— Видите бойца?
Смотрят солдаты, смотрят по сторонам...
— Нет, — говорят.
— А что видите?
— Да трава кругом... От ветра колышется.
— Замечательно, — сказал командир. — Это в зеркале трава отражается.
И к Стёпе:
— Передвиньтесь, товарищ боец. Вон туда, к дороге. Да ложитесь с зеркалом прямо на дорогу!
Стёпа лёг.
— Что видите? — обернулся командир к остальным.
— Вот здорово, — заговорили все. — Нипочём не догадаться, что тут боец лежит. Дорога и дорога, и в зеркале дорога.
Командир подошёл к Стёпе.
Поднял его из пыли, жмёт руку.
— Да как же вы придумали такую маскировку?
Степа помялся:
— Гм... гм...
— Понимаю, — кивнул командир. — Это у вас вышло случайно. Но из этого случая мы пользу сделаем.
И командир велел изготовить для бойцов зеркала, чтобы маскироваться от врага.
Был у нас в эскадроне конь Голубчик.
Когда его привезли к нам из колхоза, командир даже фотографа вызвал и велел сделать с Голубчика карточку. В газете карточку напечатали — вот какой конь! Поглядеть на него — залюбуешься: сам весь рыжий, с золотистым отливом, на лбу белая звёздочка, грива и хвост как шёлковые. А уж в ходу резвый — ни одна наша лошадь не могла с ним сравниться, всех обгонял!
А всадником был молодой призывник из того же колхоза. Он сам в колхозе этого коня вырастил. С ним и на службу пришёл к нам в кавалерию.
Звали молодого бойца Иван Мотыга. Серьёзный такой парень, к своему коню никого не подпускал.
«Ладно, — думаю себе, — дай случай, сяду на твоего коня — за хвост не удержишь».
А случая и ждать не пришлось. В воскресенье назначили в лагере для бойцов кино. Я был посыльным при клубе.
— Скачи, — говорит начальник, — в город, привези новую картину.
Я в конюшню да к Голубчику.
Оседлал коня, вскочил верхом и — ходу.
Пошёл конь, хорошо пошёл, с ветерком.
Канава — он через канаву, изгородь — он махом через изгородь. Только в седле держись!
Впереди была речка.
«Ну, — думаю, — с этаким конём нечего и крюк делать, на мост заезжать. Напрямик перемахнём через речку!»
Вошёл конь в воду.
Я — ноги из стремян, чтобы сапоги не замочить. Сапоги на мне новые, хромовые. Выходной день, да ещё в город еду.
Конь в воду глубже, я выше ноги — под самый подбородок задрал.
И вдруг посреди речки конь остановился.
— Но, но, Голубчик, пошёл!
А он ни с места.
Чувствую — штаны уже подмокли, вода в карманы мне льётся.
Я его хлыстом, хлыстом!
А конь и ухом не поводит. Не больно ему. Хлыст по воде шлёпает, а конь под водой, только голова наружу.
Полчаса он продержал меня так — ногами кверху. Минута в минуту полчаса — словно часы не у меня на браслетке, а были у него перед глазами.
А потом вздохнул и вышел на берег.
Тут я сообразил, что он купался. Как раз в это время и как раз на полчаса Иван Мотыга водил его в речку купаться.
Ну, уж тут хлыст его достал. Стеганул я коня — он опять прямиком по полю.
«Нет, — думаю, — шалишь. Теперь поедем по дороге. А то опять какой-нибудь фокус придумаешь. Так мы и кинокартину не привезём».
Выехали мы на дорогу. День праздничный — навстречу нам деревенские парни с гармошкой. Идут, приплясывают.
Гляжу — и конь мой пошёл вальсом... То ножку вправо, то ножку влево, приседает и на месте кружится.
— Товарищи, — кричу, — перестаньте играть!
А те хохочут. Гармонист ещё пуще заиграл — ещё быстрее подо мной конь закружился.
Вспотел я даже.
По счастью, гармонист марш заиграл. Тут мой конь, рванув с места, понёс меня дальше. Едва я из седла не вывалился, но уж рад был, что от музыкантов ускакал.
Ну, конь! Уморил!
А он шагает себе, хвостом помахивает, будто дело его и не касается.
Зло меня взяло.
— Сворачивай, — говорю. — Не видишь, куда дорога в город?
Да как рванул ему голову набок. А конь и повалился.
Подогнул передние ноги, встал на колени — и лёг, растянулся посреди дороги.
Я забегал около него. Ах ты, беда! Надо же было так дёрнуть повод! Наверное, это сигнал ему: «ложиться».
— Голубчик, — говорю, — вставай, что ты! Мы же не на войне, чтобы ложиться. Никто в нас не стреляет. Гляди, я без винтовки. Ну же, поднимайся!
Толкаю коня, и хлыстом его, и за хвост кручу, — а он только рыжим глазом на меня щурится.
Бился я, бился около него и вижу: Иван Мотыга по дороге шагает. Идёт, не торопится, папироска в зубах. Пешком нас догнал.
Подошёл, шепнул какое-то секретное слово Голубчику в ухо — конь и вскочил на ноги.
Иван усмехнулся.
— Садись, — говорит, — поезжай за кинокартиной. Бойцы уже в клубе, и начальник ругается.
— Нет, — говорю, — спасибо. Он и в воде меня выкупал и в пыли вывалял. Поезжай сам на своём Голубчике!
Иван вскочил в седло и поехал в город.
А потом, уже в лагере, он назвал мне секретное слово.
— Мало ли на войне, — сказал Иван, — ранят меня или что, тогда возьмёшь моего коня, послужит он тебе. А поймают его враги... нипочём Голубчик не будет служить врагу!
Это щипцы такие — кусачки. Можно гвоздь перекусить, можно проволоку. Лежат щипцы в сумке у связиста с разным другим инструментом.
Работа связиста известная: связь прокладывать. Тут ему и помогают кусачки. Поглядеть на них — простые железные щипцы. А могут кусаться. И крепко кусаются, когда нападает враг.
Было это в годы Великой Отечественной войны в предгорьях Кавказа. Вот уже куда забрались наглые немецко-фашистские захватчики.
Наши войска укрепились среди скал и ущелий.
Стоят насмерть. Фашистам дальше не пройти.
Но сколько можно терпеть перед собой фашистские рожи?
В штабе знали, что солдаты рвутся в бой. Ребята геройские! Но для победы мало геройства. Враг сильный, хорошо вооружён, и чтобы уничтожить его наверняка, надо хорошо подготовиться.
