— Пей, пей давай! — приговаривали сапёры. — Ну вот, уже и зарумянился. Крепкий ты, Ребров, парень!
Вдруг скрипнула дверь. Все оглянулись. На пороге стоял военный с шашкой на боку и в шпорах.
Стоит, поглаживает чёрные усы и улыбается.
— А где тут у вас герой, который мост отстоял?
Ребров приподнял голову, взглянул на военного — да так и скатился с лавки кубарем:
— Будённый!
Ребров спрятался за спины товарищей.
— Куда там прячешься? — сказал Будённый. — Выходи, выходи сюда, дай на тебя поглядеть.
— Да я... я без штанов... — пробормотал Ребров, заикаясь.
— Ну, одевайся, коли так.
Ребров заторопился. Натягивает ещё не просохшие штаны, а ноги в дыры проскакивают. Это он под водой о баржу их порвал, да сразу не заметил... Наконец оделся и ремнём подпоясался.
Шагнул вперёд — встал навытяжку.
— Как фамилия? — спросил Будённый.
— Ребров. Сапёр Ребров.
— Ну, сапёр Ребров, — сказал Будённый, — говори: какую ты хочешь за мост награду?
— Да что вы, товарищ Будённый! — Ребров даже попятился. — Ведь это же наша сапёрная работа!
Будённый обернулся к двери и позвал:
— Адъютант!
В избу вошёл адъютант. И Будённый приказал выдать сапёру Реброву новое обмундирование. Взамен порванного. И кобуру с револьвером. В подарок от Конной армии.
— Слушаю! — сказал адъютант и щёлкнул шпорами.
Будённый подал Реброву руку. Сказал:
— Благодарю. — Но тут же встревоженно покачал головой: — А ты, сапёр, не простудился в воде? Рука-то горячая... Гляди, а то я доктора пришлю.
— Да что вы, товарищ Будённый. Я совсем здоров! Вот только шапку в воде потерял... — И Ребров повесил голову...
Будённый рассмеялся:
— Ну, это не беда. Была бы голова на плечах, а шапка всегда будет.
— Да я будёновку потерял!
— А, вот оно что...
Будённый снял с себя будёновку и надел на голову Реброву. Обнял его и поцеловал.
Ребров не успел и слова сказать. Хлопнула дверь — Будённого уже не было в избе.
Сапёры переглянулись.
— Что же ты, Ребров, говорил, что Будённому и разговаривать с красноармейцами некогда? А он, гляди-ка, даже в гости к тебе зашёл, — сказал Веснушка.
Ребров ничего ему не ответил. Отойдя в сторону, он примерял свою новую будёновку.
Эх, славная это штука — бронепоезд... Крепость на колёсах! Врагу не подступиться!
И всё-таки попали мы раз к белогвардейцам в западню, да так увязли, что не надеялись и выбраться. Говорю как командир: если бы не Паша Сироткин, наш пулемётчик, погибли бы мы все. И не слушать бы вам сейчас этого рассказа, а мне бы не рассказывать...
Был бой. Белогвардейская конница прорвалась через наш фронт и пошла разбойничать: жечь деревни, грабить крестьян, убивать мирных жителей.
Налетели белогвардейцы и на станцию, где бронепоезд стоял резервом.
Мы их, конечно, встретили как полагается. Со станции под нашими пулемётами они не знали, в какие ворота и выскакивать.
Но дело не в этом. Надо вам сказать, почему на станции мы в этот день стояли, а не на позиции. Снарядов из тыла ждали: снарядов не было, чтоб в бой идти, вот какое дело!
Вышвырнули мы белогвардейцев со станции, а они опять суются — с одной стороны, с другой... Артиллеристы мои прямо зубами скрежещут: ни одного снаряда, чтобы угостить налётчиков! Пустые пушки в башнях для острастки поворачивают.
А белых всё больше! Всё смелее наседают.
«Тра-та-та... тра-та-та...» Только и успевают отстреливаться мои пулемётчики. Жарко приходится. Держимся на одних пулемётах!
Вдруг грохот позади поезда — и лёгкий сизый дымок над рельсами... Взрыв! Тьфу, как же это мы недоглядели за врагом? Вон они уже где — белогвардейские конники скачут, удирая, во весь опор.
Пулемётчики дали по ним очередь, но поздно: те уже скрылись в лесу.
— Спокойно, — говорю, — товарищи, спокойно. Путь отрезан, но мы сейчас починим. Нам ведь это не впервой!
Успокаиваю бойцов, а сам вижу: мало что путь взорван; из лесу, что за спиной у нас, белые выкатывают пушки.
Мы — в западне.
Жутко подумать — сейчас начнут бить по бронепоезду! Если снаряды фугасные — броня не выдержит.
Одна у меня мысль: только бы успеть путь починить — выбрались бы из западни!
Уже к месту взрыва сползал разведчик, докладывает:
— А они, товарищ командир, только с одного боку путь испортили. Второпях-то. Всего один рельс и сменить — живо управимся!
Добрая весть ободрила бойцов.
Сами, не дожидаясь команды, сбросили рельс с грузовой площадки, которая всегда прицеплена к бронепоезду. Поднимаем рельс с земли — штука тяжёлая, толпой взялись. В полный рост и зашагали... А белые тут и грохнули из пушек. Вот они чего ждали: чтоб люди из бронепоезда показались!
Пошло нас семеро, а в вагон вернулось трое. Четверых на руках принесли.
Пулемётчики кинулись к пулемётам: «Держись, бандиты!»
Постреляли немного — и всё: в лентах патроны кончились.
Помрачнели бойцы. Головы повесили.
— Эй, белогвардейцы, — закричал кто-то через люк наружу, — бей фугасными, кончай бронепоезд! Твоя взяла!
Я приказал закрыть люки.
— Это что ещё за крики? — говорю. — Уже и паника? Как не стыдно! Дела наши, конечно, плохи. Снаряды, патроны кончились, бой вести нечем. И уйти не дают... Чего же он ждёт, белогвардеец, почему не расстреливает бронепоезд? А? Как вы думаете? Ведь пушки нацелены.
Бойцы стали высказывать разные догадки.
— Нет, — говорю, — товарищи, всё это не то. Заметили: по людям нашим стреляет, а по броне — нет... Ну? Да ясно же: белогвардеец задумал взять наш бронепоезд целеньким!
Бойцы оцепенели.
— Тогда остаётся... взорвать бронепоезд.
Я не согласился.
— А разве, — говорю, — мы всё испробовали, чтобы вырваться из ловушки? Белые не стреляют — это же нам на руку! Попытаемся ещё раз и ещё раз чинить путь. Тут главное — в полный рост не показываться. Двинуться бы с рельсом ползком — и белогвардеец нас не заметит!
Бойцы ожили.
Я уже толкнул бронированную дверцу, чтобы вновь выйти из вагона, как вдруг голос за спиной:
— Обождите, товарищ командир. Зазря погибнете!
Это остановил меня Паша Сироткин.
— Обождите, — сказал опять Паша да и выпрыгнул в дверцу.
Я за ним.
Только мы выскочили — бах! бумм!.. — грохнули белогвардейские пушки.
Но мы с Пашей кубарем в канаву — и притаились.
Я шепчу:
— Паша, ты куда?
А он знай ползёт вдоль канавы.
Подполз к паровозу.
— Машинист! — кричит. — Какие у тебя дрова?
Машинист даже не сразу ответил. Этакую глупость человек спрашивает! Но потом заговорил из своей бронированной будки. Сердито, с насмешкой.
— Осина, — говорит, — берёза, есть сосна... А тебе не всё равно?
Паша опять:
— А может, дубовые полешки есть? Поищи, товарищ, дубовых полешек, пожалуйста.
Вздохнул машинист и загремел на паровозе дровами.
Одно дубовое полено выбросил в канаву, другое... Паша так и прижал их к себе.
Ещё полено шлёпнулось в канаву, ещё... Накидал машинист двенадцать дубовых поленьев.
— Хватит, — сказал Паша и тихонько засмеялся.
Потом пополз дальше с поленьями.
Я за ним. Тащу остальные поленья.
— Паша, — говорю, — да что ты такое задумал?
Паша своё:
— Обождите.
Подползли к испорченному рельсу.
Гляжу: Паша поленья накладывает — рядком, рядком в то самое место, где куска рельса нет.
И ловко так действует — головы не поднимает! Так что ни одна белогвардейская пчёлка ни его, ни меня не ужалила...
...Бронепоезд медленно, качаясь, проехал по поленьям, а затем вихрем промчался мимо леса с затаившимися пушками. Белогвардейцы от неожиданности даже выстрелить не успели.
Вырвавшись из плена, раздобыли мы снаряды и пулемётные ленты — и снова в бой.
После боя, когда белогвардейцы были уничтожены, ребята окружили Пашу, стали допытываться: как это он такую ловкую штуку придумал с поленьями?
Паша рассказал.
Он работал прежде в шахте откатчиком. Вывозил из-под земли в вагончике уголь. А хозяин шахты был скупой. Пожалел рельсы купить, и Паша катал вагончик по деревянным брускам.
В бою Паша и вспомнил скупого хозяина.
Это произошло тоже в гражданскую войну.
Балтийское море было тогда как суп с клёцками. Война — всюду мины под водой. Того и гляди, напорется боевой корабль — тут ему и крышка. Хоть не выпускай корабли из гавани. А как же не выпускать боевые корабли, если то с севера, то с запада Советской республике угрожает враг?
Короче сказать, приказали мне, старому моряку, расчистить кораблям дорожку. Дали мне для этого отряд лёгких тральщиков, самого поставили комиссаром.
