Короче сказать, приказали мне, старому моряку, расчистить кораблям дорожку. Дали мне для этого отряд лёгких тральщиков, самого поставили комиссаром.
Собрал я краснофлотцев.
— Ну, — говорю, — ребята, забирай невода, пошли в море рыбачить.
И объясняю, что не рыбку будем ловить, а морские мины — действовать надо осмотрительно.
Эти мины висят в воде, всё равно как воздушные шарики на привязи. Под каждой миной — донный якорь. А привязь отмерена такой длины, что снаружи мину и не видать. Даже небольшой корабль проплывёт над головой мины, не задев её. Эти чёрные шары караулят крупную добычу: крейсеры, линкоры, транспорты.
Ещё раз я напомнил ребятам, что работать в море надо осторожно, но бояться нечего: мы на тральщиках поверху плаваем, а мины в глубине сидят.
Вышел мой отряд в море. А дело уже к зиме было — ветер — так и сечёт по лицу, по рукам, даже под бушлаты к тельняшкам забирается. Краснофлотцы только покрякивают да ёжатся.
— Ничего, — говорю, — на работе согреемся, ещё жарко будет!
А волну развело баллов никак на восемь, на девять...
Трудно работать, когда корабль пляшет на волне, да и тебя заставляет чечётку выплясывать. Но дело есть дело. Спустили мои кораблики тралы — эти самые невода — и поплыли рядышком.
Гляжу — сразу и добыча. Подсечённая тралом, всплыла мина — словно большой чёрный мяч из-под воды выпрыгнул.
С тральщика по ней из пулемёта: «Тра-та-та-та!»
Бухнул взрыв, вскипело море — и мины нет.
Ещё мина позади другого тральщика.
Там её какой-то меткий стрелок щёлкнул из винтовки.
Пошла работа! Грохот в море, столбы воды и пены над волнами.
А я со своего катера за краснофлотцами приглядываю. Выравниваю корабли, чтобы шли намеченным курсом.
Вдруг на одном из тральщиков на мачте сигнал:
«Терплю бедствие».
«Что там, — думаю, — такое?» Спешу выяснить.
Приказываю вздёрнуть в ответ остренький красный флажок с белым глазком. Это значит:
«Ясно вижу».
Затем другой флажок:
«Иду на помощь».
Развернулись — и полным ходом на катере к тральщику.
А оттуда кричат в рупор:
— Не приближайтесь! Опасно!
«Ладно, — думаю себе, — кричите, я постарше и поопытнее вас», — и подошёл вплотную к кораблю.
Перепрыгнул к ним на палубу.
А на людях лица нет. Мечутся в испуге — то сюда, то туда.
— Что случилось? — кричу.
А мне в ответ — тоже криком:
— Бродяга пристала! Не отвязаться!
Я так и обмер. «Бродягами» у нас окрестили мины, которые, сорвавшись с якоря, всплывают на поверхность. Это бывает после штормов. Носятся по морю, бродят...
И вот она, эта бродячая смерть, у борта корабля.
Тральщик пляшет на волне, и мина рядом пляшет. Да так близко, что её расстрелять нельзя: вместе с миной и корабль взлетит на воздух.
— Багры! — кричу. — Баграми её оттолкните! — И сам за багор.
С кем-то вдвоём упёрлись баграми в чёрный шар.
— Осторожно, — говорю, — друг, по рогам не стукни её, осторожнее, осторожнее... Теперь толкаем; в сторону её, в сторону, подальше от борта...
— Есть, товарищ комиссар, — твердит, обрадовавшись, краснофлотец с багром. — Кажись, избавились от смертушки...
А мина вдруг застопорилась. Не желает больше слушаться багров. Словно кто привязал её к кораблю!
Что за напасть такая! Гляжу на воду, вглядываюсь вглубь — так и есть: под водой словно струна темнеет между кораблём и миной.
— Минреп! — невольно вырвалось у меня.
Вы, может, не поймёте, а моряки-то сразу поняли. Минреп — это привязь, канат, который держит плавучую мину на якоре. А бродяжка этим своим хвостом как-то сумела зацепиться за корабль.
— Минреп! — кричу, а сам не выпускаю из рук багра — удерживаю мину на расстоянии. Вдвоём стараемся, вместе с краснофлотцем. — Надо, — кричу, — перерезать минреп! Живее, ребята!
Нашёлся смельчак. Скинул шинель, разделся на ветру и — с разбегу шлёп в море.
Сомкнулась над ним ледяная вода.
Выплыл, молотит по воде ногами, чтобы согреться, ухватился рукой за минреп, да, вижу, плохо парню, синеет... Не успели ему и нож подать, как самого пришлось вытащить. Завернули его в тулуп — и в каюту.
— Держи-ка! — Я передал свой багор старшине тральщика.
Начинаю сам раздеваться. Сам решил нырять.
А тут — машинист. Вылез из трюма грязный, просаленный, показал белые зубы.
— Меня, — говорит, — мороз не возьмёт. Я салом смазанный. Давай, комиссар, нож!
Ножик взял в зубы, разбежался — и бух в воду.
Ну и пловец, гляжу. Любо поглядеть, как рыба! А минреп пересёк с одного маху, только нож блеснул лезвием.
Тем временем спустили шлюпку. Ребята на шлюпке, придерживая мину за оставшийся у неё хвостик, оттащили подальше от корабля. А уж расстрелять её ничего не стоило.
Вот и всё, что случилось с нами в море.
После этого, уже без приключений, мы расчистили дорогу кораблям.
По-разному называют артиллеристы этот домик: кто говорит — «прозрачный», кто говорит — «воздушный». А сапёры, которые домик построили, назвали его «Стой — не шевелись».
Дело было летом, в лагере. Артиллерист я молодой, попал в лагерь первый раз. Слышу кругом все эти разговоры про домик, а сам только глазами хлопаю: ничего не понять.
— Что, — спрашиваю, — за домик? Где такой? Хоть бы поглядеть.
А товарищи посмеиваются:
— Попадёшь на стрельбы — узнаешь!
Не стал я приставать с расспросами. Знаю своё дело, несу солдатскую службу.
Пришло время стрельб.
Приехали на место.
Гляжу — поле передо мной, конца-края нету. Трава, луговые цветы, тут и там кустарник — даже в глазах зарябило.
Объясняют мне:
— Это полигон. Ещё с ночи вокруг поля караул выставлен, чтобы случаем не забрёл сюда грибник или какой отдыхающий.
А тут уже и пушку выкатили на позицию.
Команда:
— По местам!
Бросились ребята к пушке. А меня командир наводчиком ставит, мне наводить пушку на цель. Боязно с непривычки, но говорю себе: «Не робей, Ваня, покажи, что не напрасно тебя зиму учили...»
И тут показывает мне командир домик в поле. Далеко, у самого леса.
— Рассмотрите, — говорит командир.
Рассматриваю. Чистенький такой домик, беленький, с красной крышей.
— По домику!
И командир даёт команду стрелять.
Навожу я пушку, а домик жалко. «Эх, — думаю, — конец тебе, домик, пришёл. Разлетишься ты сейчас в щепки!»
Заложили снаряд.
— Огонь!
Дёрнул я за шнур, грохнула пушка... Смотрю — устоял домик.
Ишь ты, мал, да крепок! Не деревянный, видно, а кирпичный.
Ещё снаряд заложили. Прицелился я, выстрелил.
Стоит домик.
В третий раз ударил... Стоит. Никакого последствия.
«Что-то крепкий уж очень, — думаю себе. — Не из гранита ли сложен? Кирпич бы уж развалился».
Тут я раз за разом пустил три снаряда. И гранит раздолблю!
Смотрю в бинокль — и глазам не верю... Хотя бы царапина на стене, хоть бы кусок штукатурки обвалился!..
— Стрелять не умеешь, — зашептали вокруг меня товарищи.
— Все снаряды мимо...
А я чуть не плачу.
«Ах ты, дрянной домишко! Да я ж тебя...»
Но командир не дал больше стрелять.
— Отбой!
И побрели мы к домику. Командир впереди шагает, я следом иду. А рядом со мной товарищи — молчат, насупились.
«И чего, — думаю, — смотреть? Зачем идём? И без того видно — никуда я не годный наводчик...»
Вдруг кто-то из ребят схватил меня за руку:
— Гляди! Командир-то...
Я и рот разинул.
Командир наш сквозь домик прошёл. Не в дверь, а прямо через стену. И опять белая стена.
Мы переглянулись.
— Давай на помощь, ребята. Тут что-то неладно!
И пустились мы во весь дух выручать командира.
Подбежал я к домику, гляжу... А он знаете из чего?
Из верёвочек. Навешены густо верёвочки, с бантиками из мочалы. Сверху всё красным покрашено, пониже белым... Никакого и домика нет — одна занавеска.
Раздвинул я руками верёвочки. Ребята за мной.
А тут, позади занавески, — яма на яме, яма на яме.
— Видите? — сказал командир. — Это всё ваши снаряды. Все по домику. Все в цель. Ставлю вам за стрельбу отлично.
— Товарищ командир... — забормотал я. — Да как-же это всё? Для чего занавеска?
А командир и говорит:
— Это самая прочная стена — крепче деревянной, крепче каменной: пролетел снаряд — и опять верёвочки сошлись, опять домик целый. А ставить бы здесь настоящие дома — так на наших артиллеристов не напастись. Ведь как стреляют: пострелял — и дом долой, пострелял — и дом долой. Ну-ка, сколько домов надо на всех?
Я прикинул в уме: да, надо целый город выстроить.
