обезвредили.
В лес втягивалась наша автоколонна...
5
Недавняя размолвка с лейтенантом Григорьевым постепенно забывалась. Когда
часть расположилась на бивуак, он, проходя мимо с кипой бумаг под мышкой, позвал:
«Зайдите ко мне».
Я начал было, как положено, рапортовать, но командир батареи прервал:
«Присядь». Григорьев, расхаживая по палатке, говорил тихо, примирительно:
— За вчерашнее извини. Вспылил, сорвался... Война, видишь, какая, и нам на ней
рядом быть!
Он протянул руку в знак примирения. Я охотно пожал ее.
— Теперь, пожалуйста, помоги.
Час, а может быть, больше мы подбирали и подклеивали листы топографических
карт, на которых мелькали одни и те же названия — Хелм, Комарув, Люблин... Это
польские города и местечки. Естественно, я заинтересовался и спросил командира
батареи: зачем они, такие карты? Но тот ушел от разговора: мало ли, дескать, что
понадобится на войне...
Обстановка между тем менялась с каждой минутой. Как скоро стало известно,
предполагаемое контрнаступление наших частей не вышло за пределы ограниченного
контрудара. А южнее, совсем неподалеку от нас, враг остервенело рвался напролом.
Перед вечером командир полка поставил нашему передовому разъезду новую
задачу — двигаясь по большаку, где-то у местечка Рожище подготовить место стоянки.
[42] Часть подойдет туда, как только стемнеет. Расположение выбрать близ переправы,
чтобы за ночь переправиться на другой берег Стыри. Значит, действовать предстоит
осторожно и вместе с тем напористо.
Пока бойцы рассаживаются в машине, беседуем с политруком. Ерусланов за эти
дни заметно похудел, осунулся, но по-прежнему бодр, энергичен. «Вторые сутки
непрерывно в сплошной кутерьме, — говорит он. — Устал, может?» — «Как все, —
отвечаю. — Беспокоюсь за шофера». — «Семен — одессит. Его только подбадривай, и
он — хоть к лешему на рога!» Интересуюсь: «В небе ни одного нашего «ишачка».
Почему?» Степан Михайлович пожал плечами: «Ну знаешь... Они там, где жарче», — и
показал на юг.
Что-то, видимо, он недоговаривал. Вижу, политруку самому нелегко приходится.
Коммунистов в нашем подразделении немного. Больше — комсомольцы. Но действуем
разрозненно. Разведчики со мной и Пожогиным в передовом разъезде. Ерусланов и
Григорьев с отделением связи — в основной колонне. Зато, когда собираемся вместе,
впечатлений и суждений — хоть отбавляй! Утром разведчик ефрейтор Морозов,
веселый сероглазый парень, вздумал было порадовать своего дружка — старшего
связиста: «Вручаю от имени разведки боевой трофей», — и подает немецкий пистолет в
грубой и тяжелой кобуре. А тот эдак пренебрежительно: «На що мне такая погань? И
коль понадобится, то самолично приобрету!» И пошел разговор — о схватке там, в лесу,
где девчат выручали, и как ночью поймали лазутчика на дороге — ракетил, сигналы
своим подавал о нашем движении. Связисты, и прежде всего Еременко, не без зависти
слушали, а потом к политруку с вопросом: долго ль, мол, кочевать еще без пушек?
— По орудиям, выходит, соскучились? Охотно верю. Похвально, что любовь к
своему роду войск сохраняется. Но если у нас дух ослабнет, разве наличие орудий
поможет преодолеть уныние и растерянность? — и Ерусланов напустился на наших
связистов, на Еременко: они, мол, критикуют наше «кочевье», а кое-кто из них даже
умываться перестал по утрам...
— Взгляните теперь на ефрейтора Морозова, — продолжал Ерусланов. — Свежее,
бритое лицо, чистый подворотничок. На гимнастерке ни одной лишней складочки. А
между тем человек уже в трех рукопашных побывал! [43] Вы правильно поступаете, —
обратился политрук к Морозову, — готовясь к вступлению кандидатом в члены партии.
* * *
Вновь мы в пути. Высоко в небе в наш тыл косяками плывут грузные фашистские
бомбовозы. Им не до нашей одинокой полуторки.
Жарко и душно. Хочется пить. Впереди показался небольшой зеленый хуторок.
— Заскочим? — спрашивает Семен. — Радиатор, чую, кипит.
Киваю головой и предупреждаю, чтобы машину ставил под самое густое дерево.
Заходим в старую ветхую хату. Пожогин не пригнулся и ударился головой о
низкую притолоку. Вполголоса выругался.
Хозяин — старый, еще крепкий старик, придерживая на плечах заношенную
свитку, заметил:
— Оуны — эти по лесам. Мы — честный люд! Проходьте, будь ласка!
Что-то сказал своей жене, и та проворно вышла, а вскоре вернулась с корзиной
сочных, румяных яблок.
— Угощайтесь, куштуйте!
Хозяин, присев на лавку, рассуждал, перемежая русские и украинские слова:
— Я ше в двадьцатом роци по нашим местам красных конников водил. От самого
Буденного благодарность имею. А в сентябре тридцать девятого, тильки узнав, що
Червона Армата в наш Луцк вошла, достал из скрини чоботы, в чем доси к попу-
батюшке на поклон ходив, та и чуть не бегом в тот Луцк, чтоб скорей Радяньску владу
побачить!
Дед расчувствовался, дрожащим голосом продолжал:
— А ти бандюки-оуны, певне, есть. По лисам зараз блукают. Стреляют по наших
войсковых, нас лякают. Ось перед цим сполохом у нас на хуторе один появился. — Кто
ж? Пан Боровец, у якого довелось ще за Польшу гнуть спину в Рокитно на
каменоломни. Он утик за кордон, к нимцам, як Советы у нас скризь установились.
Тепер почув той пес шкварки на чужой сквородке и заране на свое прежне мисто, щоб
знов панувать. «Тепер, — каже, — я не Степан Боровец, а сам Тарас Бульба. Полисску
сичь собираю, от подпалю краснокожих». Ну, соби [44] думаю, грозився тот ворон, да
сам остався без крыл. Но вот германец, хлопцы, ворог! Прет черной хмарой! — И вдруг
тихо, с надеждой спросил: — Скажить, хлопцы, вытремаете против того германа, га?
Ответил Пожогин:
— С вашей помощью, отец, вместе с народом нашим одолеем фашистов!
Дед перекрестился на тусклый образок:
— Дай-то бог, сынки!
В хату заглянул Семен: можно дальше следовать!
Мы вышли. Уже сидели на своих местах бойцы, уплетая яблоки. Ими,
краснощекими, сочными, загрузили весь задок кузова. Когда выехали на дорогу, я
выглянул из кабины. Хозяйка фартуком вытирала глаза. И старик, видно, не удержался,
потянувшись к лицу рукавом своей свитки...
* * *
Не сразу среди бесчисленных грузовиков, крытых автомашин-летучек, обозной
скученности нам удалось подыскать место под будущую стоянку своей автоколонны.
Всюду слышались толки о предстоящей переправе через реку Стырь, до которой
отсюда, дескать, рукой подать. Этим и объяснялось такое плотное сосредоточение
людей и передвижных средств. Невольно думалось: вдруг разгадают немецкие летчики
всю эту толчею?
И совсем скоро началось...
Наверное, каждый, направляясь, а затем располагаясь здесь, в районе Рожища, с
беспокойством и тревогой поглядывал на юго-запад, где гремела канонада
нескончаемого боя. Но пройдет немало времени, и станет доподлинно известно, что там
происходило.
Первая артиллерийская противотанковая бригада, которой командовал молодой и
энергичный генерал Москаленко, встретила войну на самой границе, у западных окраин
Владимир-Волынского. Сюда устремилось тринадцать-четырнадцать танковых,
моторизованных и пехотных дивизий противника при поддержке четвертого
воздушного флота. Этой огромной группировке врага (превосходство — более чем
трехкратное!) противостоял первый эшелон нашей 5-й армии, куда входило лишь
четыре стрелковых и одна танковая дивизия.
На дороге Владимир-Волынский — Луцк на трех огневых рубежах
противотанкисты генерала Москаленко [45] выбивали гитлеровские танки,
расстреливали бронемашины с пехотой. Враг понес ощутимые потери, однако от своих
замыслов не отказался и рвался напропалую.
