— Значит, научись. Заслужи доверие!
Чем и как оценить широкую натуру и железную стойкость [49] наших ребят? До
предела утомленные за минувшие дни и ночи, они опять идут навстречу лишениям и
опасности, выходят, может быть, на огневую линию.
Догоняю лейтенанта Григорьева.
— Шанцевого инструмента маловато, — озабоченно замечает командир батареи.
— Но, должен сказать, к утру надо окопаться в полный профиль!
— Сумеем, управимся, — отвечаю. — Грунт вроде податливый, а работать будем
беспрерывно, в две смены.
— Теперь об элементах обороны, — не спеша рассуждает Григорьев. — Бутылки,
понятно, примитив. Однако в нашем положении и они — сила. И тут важен пример
командира, я должен сказать! Вот лейтенант Пожогин. Какой молодец!
Днем на тренировке одну из бутылок метнул он, Пожогин. Цель мгновенно
охватило бушующим пламенем. «Вот это оружие! — с восторгом закричал Василий. —
Любой гранате под стать!» Старший сержант Козлихин заметил: «Оно должно быть
сильнее. Это ж оружие против танков. Такое будем внушать всем!»
Политрук Ерусланов поспешил поддержать парторга: «Думаю, на первых порах
бутылками надо вооружать не каждого, а наиболее смелых и физически развитых. На
их опыте будут учиться все. Устроим нечто похожее на расчет станкового пулемета».
Это предложение одобрило командование.
Вступаем на деревянный и старенький мост. «Слабоват, — оценивает Пожогин. —
Перед таким мостом плацдарм должен быть надежным и крепким!» — «Это, между
прочим, единственная переправа на всю округу. Так что сделаем вывод, товарищи!» —
отозвался политрук.
...Утро застает нас в замаскированных окопах, отрытых на невысоком косогоре.
Сверяясь с топокартами, осматриваем местность, намечаем ориентиры.
Перед нами широкая равнина, на которой, переливаясь на ветру, колосится
высокая рожь. Это, вижу, особенно взволновало Пожогина. Осматривая хлебные нивы в
бинокль, он сокрушается:
— В такое время, подлецы, войну затеяли! Пропадет добро зря. Ведь какой
урожай вызревает!
По сторонам поле окаймляют дороги, а за ними — и справа, и слева — тянутся
лесные массивы. Но вот они словно ожили — взошло солнце, позолотило купол
далекой церквушки и заиграло лучами по полю и нашему [50] взгорью. Вскоре на
дороге показалась повозка, за ней — другая, третья... Целая вереница выползла из леса.
Судя по одежде — беженцы.
— Вести наблюдение! — приказал командир батареи.
Повозки приблизились к мосту. Там — наше охранение. Застучали дробно колеса
по настилу. Значит, все в порядке.
Сохранить до поры до времени наше боевое расположение в секрете, чтобы
встретить врага огнем в упор и бить наверняка,—одна из наших задач. Но противник
неожиданно сам открыл сильный артиллерийский огонь. Снаряды ложились вблизи
окопов и пулеметных гнезд. Вжавшись в укрытия, бойцы и командиры глубже
нахлобучивали каски, а ефрейтор Морозов, когда ухали разрывы, пробовал шутить:
— Ты поверь, что все дрожит, как летит шестидюймовый!
Командир батареи, направив бинокль в одну точку, вдруг воскликнул с досадой:
— Конечно, огонь корректируется с колокольни! Преимущество высот очевидное.
Снова пролетели над головами снаряды. Закачало из стороны в сторону окоп. Где-
то послышались стоны раненых. И сразу наступила тишина. Остро пахло гарью.
— Теперь, гляди, атака последует! — крикнули за нашим бруствером.
Она в самом деле не заставила ждать. Колонной двигались фашисты по дороге,
что огибала косогор слева. Шли танкетки, за ними — автомашины с пехотой, гарцевали
кавалеристы. А на дороге справа опять появились повозки с беженцами!
— Это, должен сказать, странное совпадение. Или задуманная провокация, —
заметил Григорьев. В этот момент из колонны фашистов вырвалась кавалькада
всадников и понеслась через поле, что-то крича и стреляя на ходу. Беженцы бросились в
лес.
И вдруг — что это? Позади немецкой колонны разразилась пулеметная стрельба.
Затем один за другим ахнули орудийные выстрелы и разрывы встали возле танкеток. Из
лесных зарослей показался танк и пошел на сближение с колонной.
— Это ж наш кавэ! — отрываясь от бинокля, произнес комбат. — Действительно,
стечение обстоятельств. Однако смотреть в оба! [51]
Развернувшись, танкетки открыли ответный огонь по танку, который, убыстряя
ход, ринулся на автомашины. С ходу врезался в одну, подмял, двинулся на другую.
Спрыгивая с грузовиков, пехотинцы кинулись врассыпную. Танкетки, продолжая
стрельбу, поражали своих солдат.
Вокруг поднялась серая завеса пыли и дыма, что, очевидно, спасало наш танк от
прямых попаданий, тем более, что немцы стреляли нервозно и беспорядочно. И вот
одну из танкеток окутало огнем и дымом, другие повернули к лесу.
Тем временем танк всей своей громадиной выдвинулся из пыльной стены и
задним ходом двинулся в нашу сторону.
Григорьев, Ерусланов и я подошли к машине. Из люка высунулся танкист. Снял
шлем, осторожно поправил на голове окровавленную повязку. Потом спрыгнул с брони
наземь, улыбаясь, поздоровался:
— К своим, кажется, попали. Наконец-то!
Он расстегнул комбинезон. На гимнастерке в петлицах — капитанские «шпалы»,
на груди ярко-алой эмалью пламенел орден Красного Знамени. Лицо у капитана было
серым от усталости. Обернувшись к своей машине, позвал:
— Выходи, Дьяченко! Возишься, ремонтируешь? — Вяло ударяя рукой по
гусенице, он вздохнул: — Видно, отходилась ходовая часть.
Из танка вылез старшина с замурзанным смуглым лицом. Вытирая тряпкой
замасленные руки, сказал:
— Может, еще потянет мотор, товарищ капитан, пока рембазу найдем? Авось
теперь у своих! И мост вот кстати.
Затягиваясь самокруткой, капитан стал рассказывать о своих приключениях.
Их танковую дивизию война застала в городке у самой границы. Едва начался
первый артобстрел, дивизия выступила в направлении к Ковелю, где ей надлежало
развертываться. Но из-за ударов вражеской авиации боевые порядки в движении
нарушились. Их КВ серьезно повредило взрывом авиабомбы: заклинило башню.
Встречаясь на пути с противником, пришлось больше действовать пулеметами, а
когда надо было применить пушечный огонь, они маневрировали с помощью гусениц.
Вот наконец выбрались сюда и можно где-то поставить [52] танк на ремонт. Через реку
Стоход они переправились, отыскав брод. Думали: как-то посчастливится на Стыри,
которая шире и глубже? Но, слава богу, тут мост.
Капитан подошел к мосту, тщательно осмотрел сваи и настил. Старшина Дьяченко
тем временем на тихих оборотах выводил танк к переправе, и можно было легко
убедиться, как пострадала грозная машина: вмятины на броне, башня в глубоких
царапинах, в черной копоти.
Водитель выглянул из люка: «Мы прибыли». — «Веди!» — резко ответил капитан.
Звучно чавкая грязью и сверкая гусеничными траками, танк въехал на мост. Но едва
машина навалилась на настил, мост зашатался. Водитель резко затормозил. Гусеницы
закрутились на месте, перемалывая в труху старые доски.
Подскочила санитарная машина с красным крестом на бортах. В старом,
видавшем виды плаще, из-под которого выглядывал белый халат в бурых пятнах,
вышел из кабины врач. Сутулясь, подошел к капитану:
— Вы, очевидно, здесь старший? Мои машины на подходе. Госпиталь эвакуирую.
Едва спаслись. Налетели, как коршуны. Неужели к ним в руки опять? Очень прошу,
товарищ капитан, умоляю, пропустите!
— Дьяченко! Давай задний ход!
Тяжелая машина пятилась к нашему взгорью.
— Боезапас иссяк, горючее на исходе, — шагая по кромке берега, словно сам с
собою рассуждал капитан. — Башня, как у непутевого гуляки, — набекрень! Не танк, а
