На заводе, где работал отец, Эрхард побывал, когда ему исполнилось двенадцать лет. Отец взял его с собой в цех. Несмотря на сильный шум, цех очаровал его. С тех пор мальчик старался использовать любую возможность, чтобы пройти на территорию завода. Вскоре он уже начал различать все шорохи и шумы в цехе: сигналы кранов, бесшумно переносившие свои грузы, громкое шипение сварочного аппарата, которым сварщики ровно и чисто накладывали швы, негромкое взвизгивание шлифовальных станков и глухие удары пресса. Он быстро привык к запаху масла, ржавчины и горячего металла.
— Каланча, кем ты хочешь быть? — спросил его однажды отец, когда они вдвоем шли с завода домой.
— Приду работать к тебе в цех, — ответил сын. Годом позже Эрхард встал за шлифовальный станок.
Отец внимательно следил за каждым шагом Эрхарда. Его движения были экономны и сосредоточенны, независимо от того, какую работу он выполнял.
Летом 1961 года завод не справлялся с экспортными заказами.
— Съезди домой, Каланча, — попросил отец, — и привези мне что-нибудь поесть. Я поработаю еще пару часиков.
Эрхард привез отцу еду и остался на заводе. Для учеников в то время организовали специальные смены. Позже Эрхарда как активиста наградили.
В течение двух лет Эрхард поработал на всех станках. Его назначили слесарем. В 1964 году бригаду, в которой он работал, наградили.
— Молодец, Каланча! — похвалил его отец, довольно улыбаясь. Он несколько раз похлопал сына по плечу и добавил: — Вот это да! Тебе, Каланча, я думаю, нужно вступить в партию. И как можно быстрее, потому что сейчас каждый день дорог.
— Ты прав, отец.
В день, когда Эрхарду исполнилось девятнадцать лет, он работал в утреннюю смену. Перед обеденным перерывом к нему на крюке крана приплыл букет красных астр. Сняв цветы, Эрхард с благодарностью помахал рукой смеющейся крановщице Карин. Эрхард знал, что она была замужем за сварщиком, но развелась, осталась одна с ребенком. Эта чуть полненькая круглолицая женщина для всего находила время: и для работы, и для улыбки, и для дружеской шутки.
Когда пришло время обеденного перерыва, Эрхард подождал ее. Карин быстро спустилась по лестнице. Хлеб и бутылку с молоком она засунула в карманы комбинезона. Они вместе вышли из цеха и сели на балку. Карин часто смеялась, хотя в глазах у нее затаилась печаль. Эрхард, как мог, пытался рассеять ее грусть. Впервые ему это удалось, когда они вместе с Карин взяли маленькую Анку из яслей. Он нес малютку на плечах. Полненькая, похожая на Карин девочка всю дорогу тараторила и пела. Вечером Эрхард в первый раз поцеловал Карин в прихожей.
— Каланча, милый ты мой! — нежно прошептала Карин, нашла его руки и сжала их. — Дорогой, я бы хотела…
— Для тебя я все сделаю.
— Это верно?
— Мое слово твердое. Можешь спросить у моего отца.
Карин засмеялась. Но на этот раз в ее глазах не было ни тени грусти.
Они работали в одной смене, приходили на работу всегда вместе. В перерыв он поджидал ее у крана, а вечером они вместе шли домой.
В том же году Эрхард подлежал призыву в армию, может быть, поэтому Карин стала задумчивой и беспокойной.
— Мы поженимся, Карин, — успокаивал ее Эрхард.
— Когда?
— Скоро.
На медицинской комиссии капитан из военкомата спросил Эрхарда:
— Хочешь стать офицером?
Цедлер пожал плечами.
— Не хочешь?
— Я этого не сказал.
— Подумай. Через шесть месяцев станешь унтер-офицером, будешь иметь много преимуществ, больше прав, да и в денежном отношении лучше…
— Но и обязанностей больше, как я представляю. Спешить я не хочу.
Дома Эрхард посоветовался с отцом.
— Ты уже достаточно взрослый, тебе и решать!
— Я тебя спрашиваю, как ты к этому относишься? Смог бы ты сам прослужить три года?
— Смог бы. — В голосе отца не было и тени сомнения.
— Может, это зависит от Карин? — спросил отец.
— Нет. Я женюсь на ней. А дело не в том, сколько служить.
— В чем же?
— Можешь ли ты представить меня унтер-офицером? Это с моим-то ростом! Солдаты целыми днями будут смеяться до упаду.
Отец рассмеялся.
— Видишь, ты и сам смеешься!
— Ну, тогда служи солдатом.
Прощание с Карин оказалось тяжелее, чем Эрхард предполагал. Он понимал, что ему будет не хватать Карин. Он будет часто вспоминать их общие перерывы, когда он поджидал ее у крана, совместные возвращения домой, вечера и ночи, проведенные с ней. Он будет вспоминать товарищей по работе, будет скучать по родному городу, и никакой Еснак не заменит его. Еснак, который не отыщешь ни на одной географической карте. Еснак, где, кроме казармы и небольшого военного городка, только поселок и лес, как ему сказали. И он едет туда, едет на полтора года, не очень ясно представляя, что за жизнь ждет его там.
* * *
Уже час продолжались стрельбы.
Как только осветительные ракеты освещали мишени, очередная смена открывала огонь из автоматов.
Ствол автомата еще не остыл, когда Цедлер, отстрелявшись, сел в траву.
— Поздравляю с отличным результатом, — сказал Рингель Цедлеру, который поразил все мишени.
— Тебя тоже, — ответил Цедлер.
Ефрейтор лег на траву, закрыл глаза и тотчас же представил себе отца.
«Теперь, отец, я могу рассказать тебе о своей службе. Никто меня еще не спрашивал, не останусь ли я здесь еще послужить. Но меня заметили. Ребята внушили мне мысль, что я им нужен. Я назначен командиром орудия. Можешь смеяться. Я верю, что ты все это предвидел. Даже наверняка знаю. Еснак! Знаешь ли ты, что это такое? Нет, конечно, не знаешь. Хотя я тебе, наверное, раз двадцать о нем рассказывал и писал. Здесь есть одно-единственное место, которое напоминает мне наш цех, — это мастерская, цех в миниатюре. Но туда я вхожу только как посетитель. С благоговением и любовью. Понимаешь, только как посетитель. Как-то я рассказал ребятам, что меня дома прозвали Каланчой. Но они восприняли это без особого смеха. А Карин? Я никогда не думал, что без нее будет так тяжело. Подожду от нее письма, потому что не могу решить один. Но ты ей ничего не говори. Она должна сама все решить. Напиши подробно о цехе, о работе, чем сейчас занимаетесь, какие заказы и для кого выполняете…» — так мысленно, с глазу на глаз, беседовал он с отцом. Цедлер поднялся с земли и пошел чистить автомат.
Автоматы били по цели. Но только фонтанчики пыли взметались вверх. Лишь одна мишень опрокинулась. Сегодня это была уже не первая неудача.
— Опять в молоко, товарищ Шварц! — не сдержался обер-лейтенант Экснер. — Доживу ли я до того времени тогда вы хоть раз попадете в мишень? Не хотите или не можете?
Вычислитель Шварц не ответил, да обер-лейтенант и не ждал никакого ответа.
Цедлер посмотрел на Шварца и подумал, что вычислитель он неплохой, а вот стрелок неважный.
Прочистив ствол, Шварц сказал:
— Здесь на меня только и кричат, вместо того чтобы научить, как нужно стрелять по цели.
На минуту воцарилось молчание.
— Чего зря болтаешь? — заметил кто-то. — Всех одинаково учат!
— Действительно, — поддакнул второй солдат.
Взлетев вверх, осветила мишени ракета. Цедлер успел заметить, что Шварц закрыл глаза. Уголки его тонких губ, как и всегда, были опущены вниз, что придавало лицу Шварца презрительное выражение.
И снова автоматная очередь разорвала тишину ночи. Одна за другой падали мишени. Вскоре свет стал слабее и постепенно погас.
Цедлер закрыл глаза и сказал:
— Не надо думать, Герольд, что ты всегда прав, а другие — нет.
— Когда стреляешь по мишени, думай только о том, чтобы попасть в нее, — посоветовал Шварцу кто-то из солдат.
— А нужно ли вообще об этом думать? — спросил другой.
— Обязательно. Но не слишком долго обдумывать, а то может случиться, что поздно будет, — посоветовал Кат.
— А я, когда стреляю, думаю, что передо мною враг, а не мишень, — сказал Цедлер.
— Ну и что? — спросил Шварц.
— Стреляю и попадаю. Пойми, если ты не попадешь в противника, то он попадет в тебя.
— Ты уверен в этом?
— Так было всегда.
Шварц с любопытством посмотрел на энергичное и спокойное лицо Цедлера.
— Если ты знаешь, кто находится на другой стороне, — вмешался унтер-вахмистр Грасе, сидевший позади Шварца, — и знаешь так же хорошо, как и я, потому что ты не глуп, не спрашивай больше об этом.
— А твой отец? — спросил Шварц. — Он ведь живет по ту сторону границы.
— Я и не собираюсь его к себе звать. Не собираюсь даже справляться, там ли проживает Ханс Грасе. Разве это отец? Если он меняет родину как перчатки… Забыть о семье, о товарищах, обо всем… Что это за отец? Уж пусть лучше никакого не будет!..
— Не скажи… — не согласился с ним Шварц.
— Вы тут опять теории разводите. — Ефрейтор Рингель, наводчик из расчета Ката, заговорил, как всегда, торопливо. — Представь-ка себе, профессор кислых щей, что мы лежим в окопе: ты, я, Цедлер и еще несколько солдат, А с той стороны снайпер или пулеметчик вот-вот отправит некоторых из нас на тот свет. Но ты этого не допустил бы, если бы мог метко стрелять… Если бы мог! Обещаю тебе, если ты не научишься стрелять, то другом моим не станешь. — Рингель поднялся. — А я через две недели буду свободен, как птица, и ни стрельба, ни марши меня больше интересовать не будут… — радостно засмеялся он и пошел прочь, насвистывая себе под нос песенку о демобилизации.
