немец, как и все, с автоматом на груди, в тесном, пропотевшем под мышками кителе; из-под мокроватой
с краев суконной пилотки выбивался совсем не арийский - черный, почти смоляной чуб. Немец
торопливо докурил сигарету, сплюнул сквозь зубы и, по-видимому намереваясь подогнать какого-то
пленного, нетерпеливо ступил два шага к колонне. В то же мгновение лейтенант, словно коршун,
бросился на него сзади и по самый черенок вонзил нож в его загорелую шею.
Коротко крякнув, немец осел наземь, кто-то поодаль крикнул: «Полундра!» - и несколько человек,
будто их пружиной метнуло из колонны, бросились в поле. Сотников тоже рванулся прочь. Лейтенант,
который сначала бежал, но вдруг споткнулся, упал на бок под самые ноги Сотникову и тут же ножом
широко полоснул себе поперек живота. Сотников перескочил через его тело, едва не наступив на
судорожно скрюченную руку, из которой, коротко сверкнув мокрым лезвием, выпал в песок маленький, с
указательный палец, ножик.
Замешательство немцев длилось секунд пять, не больше, тотчас же в нескольких местах ударили
очереди - первые пули прошли над его головой. Но он бежал. Кажется, никогда в жизни он не мчался с
такой бешеной прытью, и в несколько широких прыжков взбежал на бугор с сосенками. Пули уже густо и
беспорядочно пронизывали сосновую чащу, со всех сторон его осыпало хвоей, а он все мчал, не
разбирая пути, как можно дальше, то и дело с радостным изумлением повторяя про себя: «Жив! Жив!»
К сожалению, соснячок оказался совсем узенькой недлинной полоской, которая через сотню шагов
неожиданно окончилась, впереди разлеглось уставленное рядами крестцов сжатое поле. Однако
деваться ему было некуда, и он рванулся дальше - по стерне через поле, туда, где курчавились зеленые
кусты ольшаника.
Тут его скоро заметили, сзади раздался крик, треснул недалекий выстрел - пуля, словно кнутом,
хлестко стеганула его по брюкам, разрубив пустой портсигар в кармане. Сотников явственно
почувствовал этот удар и оглянулся: низко пригнувшись над гривой лошади и вскинув правую, с
пистолетом руку, за ним скакал всадник. От лошади, понятно, не уйдешь, и Сотников повернулся лицом к
преследователю. Конь едва не сшиб его с ног, в последний момент он как-то увернулся от его копыт,
метнувшись за ближайший в ряду крестец. Немец, резко откинувшись в седле, выбросил руку -
грохнувший выстрел перебил на верхнем снопе перепясло - солома, туго пырснув в стороны, осыпалась
на стерню. Но Сотников все же уцелел и в отчаянном порыве схватил из-под ног камень - обычный,
размером в кулак, полевой булыжник. Опять как-то уклонившись от лошади, он с силой бросил камень
прямо в лицо всаднику, тот преждевременно грохнул выстрелом, но и в этот раз мимо. Почувствовав
спасительную силу в этих камнях, Сотников начал хватать их из-под ног и швырять в немца, который
вертелся на разгоряченном коне вокруг, норовя выстрелить наверняка. Еще два выстрела прогремели в
поле, но и они не задели беглеца, который, обрадовавшись своей удаче, с камнем в руке бросился за
другой ряд крестцов.
Пока немец управлялся со вздыбившимся конем, Сотников пробежал десяток шагов к следующему
ряду я снова круто обернулся, чтобы ударить навстречу. На этот раз он попал в голову лошади, и немец
снова промазал. Сотников швырнул в него еще три камня подряд, увертываясь от лошадиных копыт и
все дальше перебегая от крестца к крестцу. Но вот крестцы кончились, в ряду остался последний.
Сотников в изнеможении упал за ним на колени, сжав в руке камень. В этот раз немец решительно
направил коня на крестец, видимо намереваясь сшибить беглеца копытами. Конь высоко взвился на
задних ногах и, екнув селезенкой, тяжело прыгнул, обрушивая крестец и заваливая снопами Сотникова.
Падая, тот, однако, радостно вскрикнул - промелькнувший перед ним парабеллум в руке немца круто
выгнулся вверх затвором: вышла обойма. Поняв свою оплошность, немец сгоряча резко осадил коня, и
тогда Сотников, вскочив, со всех ног бросился, к недалекому уже кустарнику.
Его преследователь потерял несколько очень важных секунд, пока перезаряжал пистолет - для этого
надо было придержать коня, - и Сотников успел добежать до ольшаника. Тут уже конь ему был не
страшен. Не обращая внимания на опять раздавшиеся выстрелы, а также ветки, раздиравшие его лицо,
он долго бежал, пока не забрался в болото. Деваться было некуда; и он влез в кочковатую, с окнами
стоячей воды трясину, из которой уже никуда не мог выбраться. Там он понял, что если не утонет, то
может считать себя спасенным. И он затаился, до подбородка погрузившись в воду и держась за
тоненькую, с мизинец, лозовую ветку, все время напряженно соображая: выдержит она или нет. Если бы
ветка сломалась, он бы уже не удержался, силы у него не осталось. Но ветка не позволила ему скрыться
188
с головой в прорве, мало-помалу он отдышался и, как только вдали затихла стрельба, с трудом
выбрался на сухое.
Была уже ночь, он отыскал в небе Полярную и, почти не веря в свое спасение, побрел на восток.
9
Сотников неподвижно лежал на скамье за столом, наверно уснул, а Рыбак пересел поближе к окну и
из-за косяка стал наблюдать за тропинкой. Он немного перебил голод картошкой, делать тут ему было
нечего, но и уйти было нельзя - приходилось ждать. А кому не известно, что ждать и догонять хуже всего.
Наверно, по этой или еще по какой-либо причине в нем начала расти досада, даже злость, хотя
злиться вроде и не было на кого. Разве на Сотникова, которого он не мог оставить на этих детей. Хозяйка
не возвращалась, послать за ней он не решался: как в таком деле полагаться на ребятенка?
И он сидел у окна, неизвестно чего ожидая, прислушиваясь к случайным звукам извне. По ту сторону
перегородки повставали дети, слышалась их приглушенная возня в кровати - иногда на проходе
отодвигалась дерюжка, и в щели появлялось мурзатое, любопытствующее личико. Но оно тут же
исчезало. Девочка там крикливо командовала, никого не выпуская из-за перегородки.
Рыбак до мельчайших подробностей изучил стежку за окном, остатки разломанной изгороди и край
неогороженного кладбища с колючим кустарником по меже. Тряпка, затыкавшая разбитое стекло,
неплохо скрывала его в окне. На сыром гниловатом подоконнике стояло несколько грязных пузырьков от
лекарств, валялись клубок льняных ниток и тряпичная кукла, глаза и рот которой были искусно
нарисованы чернилами. Напротив за столом беспокойно дышал во сне Сотников, которого надо было
устроить надежнее, но для того нужна была хозяйка. Томясь и нервничая в неопределенном своем
ожидании, Рыбак почти с неприязнью слушал нездоровое дыхание товарища, все больше сокрушаясь
оттого, что им так не повезло сегодня. И все из-за Сотникова. Рыбак был незлой человек, но, сам
обладая неплохим здоровьем, относился к больным без излишнего сочувствия, не понимая иногда, как
это возможно простудиться, занемочь, расхвораться. «Действительно, - думал он, - заболеть на войне -
самое нелепое, что можно и придумать».
За время продолжительной службы в армии в нем появилось несколько пренебрежительное чувство к
слабым, болезненным, разного рода неудачникам, которые по тем или другим причинам чего-то не
могли, не умели. Он-то старался уметь и мочь все. Правда, до войны кое в чем было трудновато,
особенно когда дело касалось грамотности, образования - он не любил книжной науки, для которой
нужны были терпение и усидчивость. Рыбаку больше по душе было живое, реальное дело со всеми его
хлопотами, трудностями и неувязками. Наверно, поэтому он три года прослужил старшиной роты -
характером его бог не обделил, энергии также хватало. На войне Рыбаку в некотором смысле оказалось
