— Вопрос, Федор Павлович, можно? Начиная; с какой должности, или, может быть, с какого воинского звания человек приобретает право на хамство?
— Что, что?
— Александров генерал-полковник, доктор наук, профессор и корифей по части гироскопов, его конструкторское бюро пользуется заслуженным авторитетом и все такое. Но сам Александров не летчик и никогда летчиком не был, и поэтому он не может ни знать, ни понимать, ни чувствовать того, что знаю, понимаю, чувствую я. Александров не согласен со мной. Хорошо! Давайте организуем контрольные полеты, пригласив летчиков разной квалификации, сравним субъективные заключения и объективные показатели, записанные контрольной аппаратурой. Позовем на помощь медицину. Пусть меня с ног до головы обклеят датчиками и запишут, если это только возможно, расход нервной энергии с новым авиагоризонтом и со старым. Это была бы наука, деловой подход, поиск истины. А вчерашнее совещание — провинциальный базар…
— И ты, Виктор Михайлович, оказался на этом базаре в роли одной из торгующих баб!
— Благодарю, Федор Павлович. Спасибо за ценнейшее признание…
— Не обижайся, не обижайся, Виктор Михайлович, я тебе правду говорю.
— А я нисколько не обижаюсь, только что вы заметили, что я оказался одной из торгующих баб. По-моему, стоит повторить это определение Александрову, и все встанет на место…
— Ох и трудный ты человек, Виктор Михайлович!
— Нормальный я человек. Самый нормальный. Беда в том, Федор Павлович, что Александров никогда не услышит того, что слышал сейчас я. А зря! Если бы каждый болел прежде всего за дело, дороже ценил свое достоинство, меньше вздрагивал при звонках прямых телефонов, куда бы легче жилось на свете. Не жизнь в авиации была б, а сплошной престольный праздник. — Хабаров посмотрел на часы. — Мне пора собираться на вылет, Федор Павлович. Будете взыскание накладывать или как?
Начлет набычился. Он все прекрасно понимал, этот немолодой уже, рано погрузневший человек, в недалеком прошлом блестящий летчик-испытатель. Кравцов нисколько не сомневался в правоте Хабарова. Где-то в глубине души он завидовал ему: вот уйдет сейчас из кабинета, переоденется в летное обмундирование и махнет в небо. Ни телефонов тебе, ни совещаний, никакого «политеса» — ты и машина. Трудно? Не всегда, не каждый раз. Ясно? Тоже не всегда, не каждый раз. Но зато никакого вмешательства ни снизу, ни сверху. И компромиссов искать не надо. Делай свое дело как следует — и будешь жив. Обласкан, награжден, прославлен — это уж другой вопрос, во многом тут от везенья зависит. Но что бы ни случилось на земле, одного у тебя никто и никогда отобрать не может: пока ты жив, ты победитель!
Начлет по собственному опыту знал, что это за чувство и что за награда.
Плохо гореть в небе. Горел Федор Павлович. Помнит.
Плохо тянуть на одном двигателе домой. Тянул Федор Павлович. Тоже помнит.
Плохо маневрировать с заклиненными элеронами. Маневрировал Федор Павлович. Хлебнул горя.
Плохо выбрасываться из разваливающейся машины с парашютом. Прыгал Федор Павлович. Два раза прыгал.
Но до чего же хорошо возвращаться и знать, видеть: сумел, выиграл, выкрутился, перехитрил, не растерялся, сообразил и на этот раз.
Семнадцать тысяч раз возвращался домой Федор Павлович… И все помнит.
— Ну так на чем порешим? — спросил Хабаров, не спеша поднимаясь со стула.
Кравцов поглядел на Хабарова. Тот усмехался.
— За неэтичное поведение… на вид. Все.
— Мало, — сказал Хабаров, — Александров будет недоволен.
— Не паясничай, Виктор Михайлович. Тебе работать надо и у меня дела есть.
— Ну как угодно… — и Хабаров ушел.
По дороге в летный домик Хабаров подумал: «А все-таки хорошо, что задание сегодня несложное. Конечно, слова — чепуха, а все-таки отвлекают, все-таки на нервы действуют».
Хабаров достал из шкафчика изрядно обтертый, выгоревший до блеклой голубизны, некогда густо-синий комбинезон и стал не спеша переодеваться. Хабаров любил свои затасканные доспехи, в их морщинах, поношенности виделась ему надежность, устойчивость, успокаивающая будничная основательность. Хабаров аккуратно расправил штанины и рывком воткнул в них обе ноги сразу.
Больше он не думал о разговоре с начлетом. Думал о полете, который ему предстояло выполнить.
На старой тренировочной машине был установлен бак с топливозаборником новой конструкции. Инженеры соорудили такую хитрую штуку, которая должна была надежно обеспечивать двигатель горючим в любом положении летательного аппарата: в нормальном, перевернутом полете, при отрицательных и положительных перегрузках. И теперь Хабаров должен был убедиться, что расчеты конструкторов верны, топливозаборник надежен и безотказен. Конечно, такая работа была не по его квалификации. Эти пять полетов мог свободно выполнить кто-нибудь из молодых, начинающих испытателей. Но у Хабарова было правило: никогда не отказываться ни от какой работы, будь то сложное или самое простое дело, если, на его взгляд, дело это было нужное. Он уже выполнил два контрольных полета и теперь готовился к третьему.
Застегивая «молнию» на комбинезоне, Хабаров вспомнил: моторист в прошлый раз плохо вычистил кабину и, когда летчик завис в перевернутом положении, весь мусор с пола полетел ему в физиономию. Вернувшись на аэродром, Хабаров обругал тогда инженера. Правильно обругал, и тот не обиделся. Сегодня надо обязательно проверить, как выглядит кабина.
Хабаров позвонил в парашютную комнату. Парашюты уже отвезли на стоянку.
Хабаров зашел к дежурному врачу. Ему смерили кровяное давление и посчитали пульс. Все было в порядке.
Хабаров заглянул на метеостанцию. Облачность кучевая 2–3 балла, высота нижней кромки 2200–2500 метров, видимость 10 километров.
— Погода — лучше не надо, — сказал дежурный синоптик. И летчик с ним согласился:
— Лучше и не бывает.
Хабаров отметил полетный лист у диспетчера и пошел на стоянку.
Небо было голубое, легкое, чуть-чуть искрапленное негустыми облаками. Ветерок тянул с севера. Хабаров отметил про себя: «На взлете будет левый боковик».
Около машины его встретил инженер.
— Самолет к вылету подготовлен, все в порядке, заправка согласно заданию: в основных баках — полная, в экспериментальном — двести литров. — Инженер выглядел вялым, и слова его были вялые.
— Ты что такой невеселый?
— Да так, — сказал инженер и, не вдаваясь в подробности своего самочувствия, сообщил: — Вместо экспериментатора из шестой лаборатории с тобой полетит моторист. Я его проинструктировал как полагается.
— В диспетчерской знают об изменении экипажа?
— Да, я предупредил.
— Ладно.
Виктор Михайлович стал осматривать машину. Он нисколько не сомневался: все, что подлежит контролю, давно и тщательно проверено наземной службой, но личный осмотр самолета командиром давно уже стал в авиации традицией, если угодно, ритуалом, и Хабаров никогда не нарушал этот ритуал. Он покачал лопасть винта — люфта не было; постучал по носовому обтекателю — трещин не обнаружил; присел около правой стойки шасси — все в порядке… Переходя от одной точки осмотра к другой, Хабаров миновал элерон, стабилизатор, горизонтальный и вертикальный рули и добрался до кабины. Заглянул внутрь: посторонних предметов не обнаружил, привязные ремни были исправны, ремешки на педалях целы, но пол… пол был снова как в свинарнике. Хабаров ничего не сказал. Улучив момент, когда моторист, собиравшийся лететь вместо экспериментатора, отошел в сторону, Виктор Михайлович зачерпнул из пожарного ящика полную пригоршню песка и высыпал под заднее сиденье.
Хабаров расписался в журнале приема и сдачи материальной части и стал надевать парашют. Инженер помог ему затянуть ножные обхваты и заправить пластинчатые петли в замок.
Виктор Михайлович запустил, опробовал двигатель и запросил по радио разрешение выруливать.
Через десять минут Хабаров был в заданной зоне.
Земля лежала внизу — пестрая, молчаливая, неправдоподобно чистая. Он развернул машину так, чтобы река была слева, а шоссе справа. Беглым взглядом проверил приборы и приказал мотористу:
— Включи экспериментальный бак.
Моторист ответил:
— Есть. Экспериментальный включен.
— Перекрой основные.
— Есть. Перекрыл основные.
Хабаров нажал кнопку бортовых часов и сделал отметку в наколенном планшете.
— Выполняю первый режим. Виражи со скольжением.
— Понял, — отозвался моторист.
Хабаров накренил самолет и чуточку «передал» левую ногу. Машина побежала по кругу. Шарик авиагоризонта отошел от средней линии — это свидетельствовало, что разворот выполняется некоординированно, со скольжением, как требовало задание.
