Он рубанул ладонью воздух с такой обидой, будто часы украли именно у него, и ушел к себе…
* * *
Уже начало темнеть, когда с вокзала вернулся Меньшов. Отведя рукой занавеску, отгораживающую офицерский отсек от прохода, он выложил на столик пачку газет. Раздевшись, подсел к слабенькому светильнику.
— Видали передовицу? — он развернул «Московский комсомолец», на первой полосе которого аршинными буквами пестрело: «Срыв российско-чеченских мирных переговоров. Россия на пороге полномасштабной кавказской войны».
Баранов оторвался от книжки и свесил голову вниз.
— Борисыч, а не попадем мы, как… хм… в рукомойник?
— Ты думаешь, я больше тебя знаю?
Он поскоблил ногтями шершавую щеку, вчитываясь в мелкий шрифт.
Баранов слез на нижнюю полку и вытащил из пачки другую газету.
— О-о! Почти то же самое… Под райцентром Шали совершено вооруженное нападение на войсковую колонну. Есть погибшие, число которых командование пока не раскрывает.
— И все-таки я надеюсь, что мы не туда, — подал голос Черемушкин. — Слух шел, что в Чечню в основном танкистов и десантников гонят. А мы же так… залатывать дыры.
— Угу… На бога надейся, да сам не плошай. Чем же тогда объяснить скрытность нашего следования? Из дома отправляли втихую, как каторжников. И здесь прячут, как бы кто не увидел…
— Понятия не имею, господа офицеры, — захрустел газетой Меньшов. — Не дело, конечно, ехать туда, не зная куда и делать то, не зная что. Наше дело солдатское. Прикажут, пойдем и в Чечню. Хотя мне, признаться, такой поворот нравится меньше всего.
* * *
Как командиры не пытались скрыть от людей информацию, она все же просочилась в вагон. Проводница, растапливающая котел, сболтнула лишнего часовому, тот не удержал язык за зубами и, едва сменившись, поделился ею с приятелями.
К вечеру в вагоне пересказывали одну и ту же новость…
— Грозный бомбят… Дудаев джихад[2] объявил.
— А что это такое?
— Не знаю, спроси у Черемушкина…
— Давно пора к ногтю. Совсем оборзели черножопые!
— А у меня брат в Афгане…
Весть о возможном участии в боевых действиях не только никого не смутила, но наоборот, возбуждала нездоровый ажиотаж. Голоса стали какими-то торжественными, причем воевать хотели все: и Сургучев, враз забывший о украденных часах, и молчун Клыков, и Володька Кошкин, и таежник Бурков… За исключением разве что Мавлатова. Услышав известие, повар еще больше потемнел лицом и молча, не впадая в общую возбужденную эйфорию, ушел в тамбур…
* * *
Коновалов, завалившись на полку, мечтательно глазел в потолок.
Теперь все изменится, и ему не будет стыдно за проведенные в ротной каптерке время.
В каптенармусы он попал случайно. Прежний каптер увольнялся на гражданку, и ему срочно подыскивали замену. Вадима призвали, когда он пребывал в академическом отпуске, отлынивая от учебы в институте народного хозяйства.
Заполняя личное дело, он сгоряча сознался, что учился на экономиста, и эта его несостоявшаяся специальность и стала причиной армейских злоключений.
Попав в каптеры, на блатную, в общем-то, должность, он только и занимался, что получал, пересчитывал и сдавал на склады белье и обмундирование, сутками не вылезал из четырех стен, не познав настоящей службы, тогда как его погодки мерзли на полигоне, выматывались на маршах и вкалывали на хозработах. Нет, ему претензий никто не высказывал: кто на что учился. Но сам он ощущал собственную неполноценность, и даже в мыслях краснел, предвидя расспросы о службе старшими братьям.
И вот появился исключительный шанс изменить все к лучшему, хоть как-то отличиться, сдвинув на задний план упоминания о непыльной каптерной жизни.
Он вдруг представил себе поле боя, явственно слыша стрельбу и артиллерийские разрывы…
Рота засела в окопах, не решаясь даже высунуть голову. А надо вперед! Туда! На пулеметы!..
И именно он, Вадим Коновалов, студент-недоучка, опередив замешкавшегося Черемушкина, с кличем: «За мно-ой!..» перемахивает через бруствер. Пули свистят так близко, но минуют его…
Та… та… та… та… Стучит на вражеской стороне пулемет. Позади топот, хрипы… Кто-то падает. Пуля ударяет его в плечо, но… совсем не больно. Он врывается на чужие позиции, крушит прикладом горбоносые лица и ликует, когда противник, в панике бросая оружие, беспорядочно бежит…
Бой окончен. Красивая медсестра, похожая на Клаудию Шиффер, перебинтовывает ему рану. Появляется ротный.
Он вскакивает с земли и начинает докладывать, чуть морщась от слабой боли в плече. Но Меньшов не дает ему выговориться, сминает в объятия и объявляет о награждении его — Вадима Коновалова, боевым орденом. Орден вручает смущенный личной несостоятельностью лейтенант Черемушкин…
Картину эту сменяет другая, не менее красочная.
Весна, — Коновалов даже ощущал ее тепло. В новеньком камуфляже, с дембельским дипломатом в руке, он идет к родному дому. На расправленной груди сияет орден, под ним желтая нашивка за ранение.
Окна настежь, собравшиеся на скамейке старухи, гонявшие его в босоногом детстве, пооткрывали от удивления беззубые рты.
Весть о том, что он вернулся, мгновенно облетает дом. Из подъезда с распростертыми руками спешит плачущая от радости мать, а за ней он видит Катю Камышову, самую недоступную девочку их класса, на которую раньше он боялся и глаз поднять…
Красивые, обжигающе красивые грезы…
* * *
Но никому из них, тридцати пяти, не могло и присниться в самом кошмарном, неправдоподобном сне, в какую мясорубку судьба забросит в самое ближайшее время. Война, казавшаяся отсюда, из этого плацкартного вагона, загнанного в железнодорожные тупики Самары, невинным развлечением, увеселительной прогулкой, напрочь перевернет сознание, отношение к жизни, да и саму жизнь…
Но пока разве что Всевышнему ведомо, кому суждено выжить, а кому умирать под зимним небом, щедро полив кровью чужую и в то же время свою, российскую, землю, проклиная все и вся и задаваясь запоздалым вопросом: ЗА ЧТО?..
Двадцать пятого декабря, в разгар дня, скорый поезд «Самара — Владикавказ» прибыл на станцию назначения.
Снега почти не было, да и откуда ему взяться, когда теплое южное солнце по-осеннему пригревало, и складывалось впечатление, что зима обошла стороной курортный город.
Воинский вагон (что стало привычным) оттянули на запасники.
На разгрузочной площадке их уже ждали. Около насыпи стояли замызганные Уралы, рядом притулился тентованный внедорожник с еле читаемой забрызганной надписью: «Сев. Кав. в. окр.».
Выровняв вагон с площадкой, маневровый издал пиратский свист и умчался. Меньшов критически осмотрелся в зеркало, потрогал шершавую синеву щек и досадливо подумал, в каком неприглядном виде предстанет перед встречающими. Судят, ведь, по одежке… В лоб, конечно, не выскажут, но мыслишка у кого мелькнет: «И это капитан российской армии?! Да какой он подает пример подчиненным?!»
Проиграв в воображении подобную сцену, Меньшов еще больше помрачнел. Но делать нечего — ждут! — и спустился по ступеням на площадку.
Из уазика вышел плотный офицер в пятнистом, незатегнутом бушлате и неспеша направился навстречу.
Обнаружив, что на его погонах отсутствуют знаки различия, Меньшов пришел в замешательство, не зная, как обратиться. Но встречающий, ничуть не смутившись, протянул огрубелую ладонь и отрекомендовался:
— Майор Серебров. Начальник штаба №-ского полка.
Меньшов представился, зацепившись взглядом за несвежий подворотничок Сереброва…
— Как добрались?
— Без происшествий.
— Хорошо, — майор улыбнулся уголками губ, внешне оставаясь серьезным. — Припозднились что-то вы…
Меньшов потускнел. Фразу он воспринял как упрек в свой адрес.
— Да… сначала в Самаре, потом в Минводах проторчали… черт знает что!
— План-график сбился. Не теряйте времени: начинайте разгрузку и следуйте в поселок Чермен. Это близко, минут сорок езды. Поступаете в распоряжение командира третьего батальона майора Сушкина. Он на месте доведет все подробности. Я пока в полк, доложу о вашем прибытии. Бывай, капитан. И удачи тебе.
Меньшов козырнул вслед начальнику штаба.
Майор залез в машину, уазик зафырчал и, разбрызгивая грязь, вырулил на дорогу.
* * *
За дорожным указателем: ЧЕРМЕН показалась бетонная, раскрашенная черными полосами, коробка блокпоста. Тлел хилый костерок, на скамье грелись трое заросших бородами автоматчиков в милицейских серых куртках.
Заслышав шум моторов, один из бородачей шевельнулся и встал, привычно поправляя сползающий с плеча ремень автомата. Но, увидев армейские грузовики, опустился на скамью.
