— А где я хорошую ленту куплю? Только недавно на базаре стали появляться всякие там «Марксвеллы» и «Ти-ди-кёшки». Говорят, наше воинство с Афгана привозит. Только цены!..
— Не «Марксвелл», а «Максвелл», фирма такая. «Агфа» ещё есть, тоже хорошая плёнка.
— О, да ты учёный, как я посмотрю, — парировал водитель.
— Да так, книжки с картинками почитываю...
— Молодца! Только всей этой премудрости грош цена, — тормозя перед упирающимся на проезжей части дороги ишаком, резюмировал владелец шайтан-арбы. — И военные наши такие же ослы, как этот. — И, уже высунувшись из окна «Волги», аккуратно объезжая упрямое животное, обдал матом испуганного парнишку, пытавшегося спихнуть непокорное животное в кювет. — Никто уже ничего делать не умеет. Ни тебе воевать, ни тебе ишаком рулить, а ты говоришь — плёнку для магнитофона хреновую делают. Зато в космос летаем!
— А что наши военные... они-то почему ослы? — перебил распалявшегося водителя молодой человек.
— А потому, что не то с Афгана везут! Им бы «Панджгуль» мешками тащить, а они там всякие соники, ссанье да панасоники... А ещё терьяк с гашишом. У нас этого добра и без них хватает.
— Соников и панасоников?
— Да нет же! Наркоты своей хоть жопой ешь!
— А «ссанье» — это что?
— Техника фуфловая — «Саньо».
— Понятно... А «Панджгуль»?
— Платки женские. Пять цветов: четыре по краям и один — посерёдке.
— И что, здесь это дефицит?
— Ещё какой! Любая узбечка без такого платка — что сорока без хвоста.
— Ну и наладили бы в Ташкенте производстве этих платков. Делов-то!
— Так и я о том! Самолёты здоровенные клепают, а на хрен они кому нужны!
— Ладно, ладно, про самолёты — это ты за край хватил, а что, платки — такие дорогие, что ли?
— Мне говорили, раз в 50 дороже, чем за канавой.
— Канава — это Афганистан?
— Он, родимый! Мне сосед говорил — чего там только нет! И музыка, и телеки цветные, и камешки, и золотишко!
— Да уж, богатый народ!
— Куда там!
Оба замолчали, переваривая всяк по-своему содержательную часть разговора. Впереди замаячило здание железнодорожного вокзала. Машина, часто меняя правый галс на левый, изрядно чадя, подходила к парковке.
— Слушай, шеф, — подал голос Герман, — а ты бы меня подождал на стоянке. Я мухой: билет куплю — и назад. Ага?
— Ага-то ага, только заплати за первый рейс.
Герман полез в карман, пока таксист пришвартовывал свою колымагу к бордюру.
— А рублик за музон? — нарочито сердито возмутился водила.
— Полтинник за трёп, минус гривенник — за порванную Пугачёву. Смотри на счётчик, Карузо! — с этими словами молодой человек подхватил пожитки и выскочил из машины.
В воинском зале было пусто. Оформить плацкарту до Ферганы по требованию было делом пары минут. Ещё минуту заняло избавление от багажа в камере хранения. Через мгновение Герман уже выходил из вокзала. Его водитель стоял у машины и энергично жестикулировал перед лицом старого узбека в халате, калошах на босу ногу и двумя тощими мешками за плечами. Подходя к ним, Герман услышал быструю узбекскую речь, перемежаемую русским матом и короткими репликами старого узбека.
— Вот каналья, — переходя на русский, приветствовал Германа таксист, — хотел у меня машину за две тысячи купить. Я ему говорю — три, а он мне — две!
— Ну у вас и народ! Все при деньгах! — делая рокировку со стариком, ответил молодой человек.
— Работай нада, — прогундел где-то сзади богатенький старик Хоттабыч.
— Вот иди и работай, — вновь взорвался водитель, — ещё тыщу заработаешь, звони!
— А ты русский? — садясь в машину, спросил Герман.
— А ты из служивых? — вопросом на вопрос ответил таксист.
— Нет, я агроном, — не подумав, ляпнул оторопевший молодой человек.
— То-то я вижу: и билеты купил, и багаж сдал, и всё за пять минут.
— Ну и что?
— А ты видел, какая очередь у касс! За час не протолкаешься.
Ещё не остывшая машина резво завелась и, пару раз чихнув угарным газом, сорвалась с места.
— Куда?
— На Алайский.
— Что ты там потерял — лампасы?
— Нет, жрать хочу.
— Ты что, в КТуркВО служил?
— Нет, то есть — да!
— За канаву?
— Ага!
— Телефончик мой запиши. Всё, что привезёшь, оптом беру. Забыл сказать, тут за «Шарп — три пятёрки» половину машины можно купить.
— Это ещё что такое? — полюбопытствовал Герман.
— Двухкассетник такой. «Милитари стайл». Орёт, как старшина на учениях. Два «Шарпа» — и новая «Волга» твоя, — мечтательно пояснил коробейник. — Только травку не вези, телевизор возьму, гондоны в упаковках, из камешков — «тигровый глаз», лазурит, других не надо. Можно — гранат.
— Не, я оружие не повезу.
— Да не гранаты, а камень — гранат.
— А...
Не надеясь на память своего пассажира, водитель притормозил, вытащил из кармана засаленный блокнот, написал телефон.
— Спросишь Рафката.
— Так ты узбек?
— Да что тебе далось! Русский я. Папа — таджик, а мама — хохлушка. От такого замеса самые что ни на есть русские получаются. Да и у тебя физиономия не шибко-то славянская.
— Где там! По отцу и турки случались, а вот по маме — чисто русский.
— Где турок прошёл, там и за десять родов не отмоешься. Не горюй, в скуластых да чернявых стрелять не будут.
— И на том спасибо.
Остаток пути до рынка ехали молча, если не считать скорострельных матюков Рафката на перекрёстках и при обгоне.
— Ну вот, прибыли, командир. Плати по счётчику. С героев доплату не беру. Да, и про телефончик не забудь.
За два года, что здесь не был Герман, главный рынок Ташкента — Алайский — мало чем изменился. Голодному молодому человеку вдруг подумалось, что этот суетливый многоголосый торговый организм живёт и всегда жил по своим законам и ему было мало дела до того, чья сейчас власть, кто теперь правит этим древним городом — эмир или первый секретарь.
Проходя между рядов к заветной точке общепита, Герман, словно магнит опилки, притягивал внимание торгового люда. Седобородые аксакалы свешивались через прилавок, воздевали руки к ароматным зимним дыням, висевшим на перевязях у палаток, на глазах ломали спелые гранаты, демонстрируя почти фиолетовое нутро южного фрукта. Враз повеселевший командировочный постоянно прикладывал руку к сердцу и слегка наклонялся, демонстрируя знание восточного этикета. Это ещё более распаляло продавцов, которые галдели все разом и вот-вот готовы были устроить ему овацию. В последний момент один из них всё же успел всунуть растаявшему от тёплой встречи покупателю спелый персик, который он буквально высосал перед входом в резную дверь с нехитрой вывеской «Чойхона». Омыв под тонкой струйкой латунного крана руки, Герман вошёл в тёплую влажную темноту заведения, больше похожего на средневековую харчевню.
Под немногочисленными тусклыми лампадами, засиженными мухами, восседала полурота стариков хоттабычей, примостившихся со скрещёнными ногами на грубо сколоченных топчанах, устланных старыми коврами. У топчанов были разбросаны сандалии, калоши и полуботинки со стоптанными задниками. Рот Германа мгновенно наполнился влагой. Желудок перехватил голодный спазм, и усталый путник рухнул на единственный стул у одинокого круглого столика. Полурота нехотя отреагировала на пришельца, ворочая головами, сыто отрыгивая и сплёвывая тягучую зелёную массу «наса» — лёгкого самодельного наркотика. К седоку на стуле резво подскочил молоденький узбечонок в грязном белом халате и тюбетейке.
— Мампар, плов и лепёшку! — радостно сообщил приветливому мальчугану Герман. — И зелёный чай, уважаемый!
Уважаемый тут же смахнул крошки со стола, ловко орудуя не первой свежести вафельным полотенцем, потом, забросив его на плечо, рысью метнулся на кухню. Через минуту на столе был горячий чай в фарфоровом чайнике с отбитым носиком и маленькая пиалушка. Пока посетитель разминался янтарным напитком, перед ним была выставлена глубокая косушка с горячим мясным бульоном, зеленью и клёцками, а через несколько мгновений — дымилась тарелка ароматного плова. В завершение раздачи услужливый официант принёс гранёный стакан холодной воды.
«Вот шельма, знает дело!» — блаженно подумал клиент, вспоминая, как повторно разгорается аппетит после глотка холодной воды.
— Эй, любезный! — запуская алюминиевую ложку в косушку с мампаром, позвал Герман. — Беленькой грамм сто и маринованного чесночка!
Посетители одобрительно оглядывались. Самый крайний из них, в старом заношенном халате, перехваченном на поясе выцветшим платком, аккуратно переломил лепёшку и передал добрую её половину разомлевшему гостю. Герман, приняв подарок, почувствовал себя на вершине блаженства. Наконец-то он в полной мере ощутил себя на родине.
