Надевая шапку, Андрей с удивлением заметил, что Хмель тоже собирается ехать.
— А ты куда?
— Подвезешь в гарнизон.
— Чего?
— Дело есть, — уклончиво ответил Хмель.
— Это что за секреты завелись? — нахмурился Андрей.
Наталка захныкала.
— Опять меня одну на ночь бросаете?.. Боязно мне… дядя Андрей!..
Андрей подошел к Наталке и шутливо погладил по голове.
— Не плачь, приеду в ревком, пошлю тачанку за Зинаидой Дмитриевной. Пусть придет к тебе на ночь.
— За–бу–де-те, — утирая глаза кулаком, по–детски протянула Наталка.
— Честное слово, не забуду… А ты, Семен, немедленно выставь возле дома и на углу два поста. Живем на краю, вырезать нас могут.
У порога Наталка остановила Андрея за рукав.
— Дядя Андрей, не забудьте… про Зину.
Станичная учительница Зина, или, как ее чаще называли, Зинаида Дмитриевна, была большой приятельницей Наталки.
Когда лошади сорвали с места кованную железом тачанку и она быстро покатилась по улице, Андрей спросил:
— Как ты думаешь, Семен, дошло мое письмо до Челбасских плавней?
— Есть думка, что дошло, да нема думки, чтоб Остап Капуста откликнулся на него.
— Ну, я его лучше тебя знаю.
— Побачим, — неопределенно протянул Хмель, занятый какими–то своими мыслями.
Высадив Хмеля у ворот гарнизона, Андрей повернул назад и поехал к председателю станичной ячейки, жившему у псаломщика, в домике за церковной оградой.
Проезжая мимо дома попа Кирилла, Андрей увидел свет, пробивавшийся тонкими струйками через щели прикрытых ставней. «Не спят еще, — оглянулся он на дом.
— Надо будет завтра к Сухенко заехать, как–то он устроился у попа?»
…Прибрав со стола бумаги и заперев ящики стола, Андрей взглянул на председателя ячейки:
— Эге, Абрам, да ты, я вижу, совсем сонный. И то пора — скоро утро. — Андрей провел устало рукой по волосам. — Езжай домой, Абрам.
— А ты?
— Я еще посижу. Все равно нам — в разные стороны, тебя отвезут, потом — меня.
Председатель ячейки ушел. Андрей встал, задул лампу, подошел к окну и распахнул его настежь.
«Видать, стороной гроза проходит…» Он сел на подоконник и расстегнул ворот чекменя. В комнату, вместе с порывом ветра, ворвались звуки песни. Где–то за ревкомовским садом пели мужские голоса:
…Я на бочке сижу, с бочки капает,
Удирайте, бандиты, Хмель вас сцапает…
Андрей, заинтересованный песней, забыл про грозу.
Старики молились богу: шоб приехал генерал,
А начальник гарнизона взял да всех их расстрелял…
— Ну и хлопцы, — улыбнулся Андрей. А хор, окрепнув новыми голосами, нес над заснувшей станицей песню:
…Был начальник гарнизона,
Есаул, казак лихой.
Расстрелял он баб у кручи
Да и сам в павозку кучу
Закопался с головой…
Под окнами раздался сухой кашель и голос ревкомовского кучера Панаса Качки.
— Добре спивают бисовы хлопцы! Поедем, Андрей Григорьевич. Отвез я уже председателя–то.
— Сейчас поедем.
— И то пора, третий час уже.
Качка затянулся цигаркой и снова закашлялся.
— Небось, по жене скучаешь? Ты бы ее, Андрей Григорьевич, сюда выписал.
Андрей, не отвечая, вслушивался в песню и, когда она оборвалась так же неожиданно, как и началась, сумрачно покосился на Качку.
— Нету у меня жены, Панас, один я.
— Нету? Значит, вроде племяша моего, в одиночку живешь, так у него в доме хоть сестра, все есть кому обед сварить.
— А кто у тебя племянник?
Качка с плохо скрытой гордостью ответил:
— Семен Хмель.
— Разве? А я не знал.
— Где тебе… Станица большая, всех не упомнишь!
Андрей, думая о своем, спросил:
— Чего ж Семен не женится до сих пор?
— Причина тому есть. Если хочешь, расскажу.
— Пожалуй, расскажи.
— Ты про Деркачиху слыхал?
— Это у которой хутор большой?
— Во-о! Она самая. Небось, поганое про нее чуял?
— Разно люди говорят.
— А я помню другое время, когда ее не Деркачихой, а Груней звали. Стройная была дивчина и на весь юрт красотой славилась. А что петь, так первая в хоре церковном и на улице первая.
Панас Качка, заметив, что председатель заинтересовался рассказом, потушил цигарку, облокотился о стену и продолжал:
— А батько ее был старшим урядником. Незавидный из себя казачишка, но гордости непомерной. На базу — пара быков, да и те от старости облезли, хата — под камышом, полы земляные. А вот в воскресный день надвинет он на затылок курпейчатую папаху в аршин вышиною, кинжал под серебром наденет и шагает важно посереди улицы в церковь, ровно генерал какой… Груню он возмечтал за офицера замуж отдать. А тут, как на грех, и полюбил ее Семен, да так, что сохнуть начал. Хлопец же он, сам знаешь, видный был. Словом, и он Груне приглянулся, стали они вечера вместе проводить.
Дошло это до Груниного батька. Чисто сказился от зло бы. «Как так? За простого казака дочку отдать?! Да николи!» Груню вожжами выстегал, а на Семена атаману нажаловался, что дочку совращает. Просидел тогда Семен две недели в холодной, а тем временем Груню хорунжий один просватал, слыхал, может, про Петра Деркача? — ив скорости свадьбу сыграли. Хорунжий тот прыщеватый был, роста мелкого, а уж пьяница, а уж буян — и не приведи бог. Семен как вышел из–под ареста, в день ихней свадьбы в саду повесился, да, спасибо, люди увидели, вынули из петли. Оно и Груне не слаще было, почти что николи из синяков не выходила. Ну, вскорости умер батько хорунжего, а сыну хутор завещал, переехали молодые на хутор жить, дом станичный продали. Уж как там жили — не знаю… только война началась и хорунжего того на австрийском фронте убили.
— Что ж после этого Груня за Семена не вышла?
— Где же выйти–то? Ведь он до самой революции на фронте был, а потом с Кочубеем ушел. Да и гордый он. У нее хутор, а у него что?
Андрей слез с подоконника и задумчиво проговорил:
— А ведь, стало быть, Семен любит ее, если до сих пор не женится.
— Кто знает… должно, что так.
4
В ту ночь Деркачиха ждала гостей. Она то выбегала на крыльцо, подолгу вслушиваясь в ночную тишину, то, подобрав шелковую юбку, спешила на кухню — подгонять и без того сбившуюся с ног стряпуху.
Но вот во дворе заливисто залаяли собаки, и Деркачиха, шелестя юбкой, опрометью кинулась к воротам. Со стороны плавней явственно послышался конский топот, и из тьмы вынырнули человек десять всадников. Раздались веселые приветствия, шутки, смех.
Гости Деркачихи были у нее не впервые, они сами завели лошадей в просторную конюшню, ослабили им подпруги и дали сена. Потом, вместе с хозяйкой, прошли в дом.
Деркачиха, усаживая гостей за стол, со скрытой тревогой спросила:
— А где же есаул Гай и господин полковник?
Один из гостей весело ответил:
— Должны к утру явиться. Гай просил нас заменить его до утра.
Гости расхохотались. Все знали — Гай часто бывает на этом хуторе и неравнодушен к хозяйке….Под утро разразилась гроза. Уже было светло, когда Гай и Дрофа, ругая дождь, большевиков и даже самого господа бога, подошли к хутору и под злобный собачий лай принялись стучать в ворота. Открыла им сама Деркачиха.
— А, наконец–то, есаул! — радостно воскликнула она. — Аи, а это кто?
— Это я, Глафира Николаевна, это я. Позвольте поцеловать вашу ручку.
Деркачиха засмеялась.
— Вечно вы, полковник, вырядитесь… А я думаю, что такое: есаул красного захватил или красные — есаула?.. Проходите, что же вы под дождем мокнете?
— Уже вымокли до последней нитки и мечтаем обсушиться под вашим гостеприимным кровом, — ответил Гай, идя с полковником следом за хозяйкой.
…Днем, выспавшись, гости собрались в зале. Ждали генерала Алгина. Наконец приехал и он. Выпив стопку наливки и закусив ломтем горячей свинины, Алгин прошел в зал.
Деркачиха, отдав стряпухе распоряжение зарезать на жаркое десяток кур и подсвинка, пошла в спальню переодеваться. Спальня была проходная: одна дверь вела в коридор, другая — в зал.
Деркачиха сняла с себя шелковую юбку и достала из гардероба нарядное кисейное платье. Из зала глухо доносился голос Алгина:
— Господа. Так давно ожидаемый день наступает…
Польские войска вступили в Украину и Белоруссию.
Деркачиха, держа шпильки в зубах, осторожно подошла к двери.
— …Барон Врангель окончательно наметил место высадки десанта на Кубань. Десант будет поддержан сильным огнем английских военных кораблей. Десантному отряду придаются танки, орудия и много пулеметов. Всей операцией будет руководить генерал Улагай. Перевес сил, господа, будет безусловно на нашей стороне. Большевики смогут выставить против нас только малочисленные и плохо вооруженные гарнизоны, которые едва ли окажут нам сколько–нибудь серьезное сопротивление. У нас же имеется около трех тысяч хорошо вооруженных казаков. Одна треть из них — конница, а остальных мы сможем посадить на лошадей в течение двух–трех дней. Есть еще конная бригада полковника Сухенко. Итого — уже на четвертый день восстания мы будем иметь, кроме десанта, три тысячи сабель. Мы можем забрать в руки всю территорию Кубани, оказать поддержку десанту с тыла и развернуть мобилизацию для дальнейшего наступления на Екатеринодар и Ростов… Кроме того, как вам известно, мы провели большую работу по распропагандированию местного населения и по укреплению боевого духа наших отрядов…
