Остатки тепла давно выдуло, и, кажись, ночевать я сегодня пойду в блиндаж. Так, аккум на «баофенг»… О, вот. Вроде живой. Сигареты. И пауэрбанк для телефона. Почему телефоны в зоне АТО так быстро садятся? Телефон пискнул, поймав сигнал роутера, и потом запищал непрерывно — посыпались уведомления от фейсбука и мессенджера. Все потом, потом, не сейчас. Потом открыл-таки мессенджер, выбрал Костю Чабалу и быстро написал «Вик к нам приехал янош знаешь такого? Шо за чувак?» — и соскользнул обратно к КСП.
Янош стоял перед столом и восхищенно смотрел на карту. За столом сидел водила и молча пил чай. Мастер ставил чайник. Я достал с полки пачку слегка погрызенного мышами волонтерского кофе и поставил на стол. С намеком посмотрел на Мастера. Толик кивнул.
— Мда… — сказал замкомбата. — У меня такой карты нет, у комбрига нет, а на ВОП-семьдесят-два-сто-три — есть. А где позиции? И что это за стрелки возле Докуча?
— В голове позиции, — сказал я. — А стрелки — то план захвата оккупированного города силами одной неполной мотопехотной роты. Присажуйтесь. Шматко! Шматкооо!
Вместо Шматко на КСП ввалился горячий, пышущий паром Ярик. Не обращая внимания ни на кого, он скинул бушлат и швырнул в меня ключи от «Лягушки». Так как Ярик был пулеметчиком, то ключи ожидаемо пролетели в метре от моей вытянутой руки и шлепнулись на стол с ноутбуком. Ярик поморщился, взял со стола карандаш и сунул в рот.
— Корочє, Мартін. О, бажаю здоров’я. Корочє. Води ми привезли, залили, там вже все зашибісь, можна купатись.
— Гони особовий склад купаться, меня не ждите. Шоб по-светлому все помылись. На вечер война намечается. А где Шматко?
— Зашибісь! — непонятно какое из моих слов прокомментировал Ярик. — А Шматко вже миється.
— Старшина у нас хороший, старшина у нас один, — продекламировал я. Ну кто бы сомневался?
Янош взгромоздился на высокую лавку и продолжил рассматривать карту. Я заглянул в высокую эмалированную кастрюлю и обнаружил обещанную старшиной теплую рисовую кашу с поджаркой из лука и редкими волокнами тушенки. Молча набрал две пластиковые тарелки и поставил перед гостями, выложил ложки и приправу. Прикинул, где хлеб, развязал мешок, но хлеб заплесневел. Ничего, так покушают. Ярик кинул карандаш, схватил ложку и начал есть прямо из кастрюли. Мастер поморщился, отобрал у Ярика ложку и обозначил желание стукнуть цю закарпатську дитину по лбу. Закипел чайник.
Янош отодвинул нетронутую тарелку и посмотрел на меня. Кивнул на ноут.
— Камера пашет?
— Технически — да, — ответил за меня Мастер. — Практически — не видно ни хрена. Снег.
Пискнул опять телефон. Пришло сообщение от Кости: «Привет, дорогой. Я его плохо знаю, вроде норм.» Ну норм так норм. В принципе, сам вижу, что норм.
— Смотрите, — Янош взял в руки многострадальный карандаш, с сомнением посмотрел на обгрызенный кончик, и стал тыкать в карту. — Что мы знаем? Сил и средств для полноценного наступления у сепаров нема.
— Зашибись, — сказал Мастер и открыл буржуйку.
— Точнее, не было до вчерашнего дня. Вчера в Докуч прибыли…
— … двадцать единиц бронетехники и триста человек особового склада, — перебил я. Похвастался обізнаністю.
— Мда, — сказал мрачно Янош. — Ты тока в фейсбуке об этом не пиши.
— Да вы сговорились все! — возмутился я. — Когда это я оперативную обстановку выкладывал в фейсбуке?
— Ничо, ничо, лучше лишний раз сказать. Короче! При таком раскладе — чего мы боимся?
— Наступления, — сказал Мастер.
— Досрочного отзыва Васи из отпуска, — добавил я.
— Приезда замкомбрига, — произнес появившийся из блиндажа Федя.
— Юмористы, мля, — проворчал замкомбата.
Федя в накинутой на футболку куртке от такой же, как у меня, утепленной горки сжимал в огромной руке пакет и тапочки. В одной руке. Во второй была термочашка, и я был уверен, что в ней — ужасающий зеленый чай с не менее ужасающим количеством сахара. Как Федя это пил, никому было не понять. Зато и мыслей попросить «дай отхлебнуть» ни у кого не появлялось. Федя направлялся в баню, и это желание было написано на его лице огромными буквами, и с этого праведного пути сворачивать Федя не собирался.
— Шо с камерой. Лазил? — я вспомнил про утреннюю задачу.
— Лазил. Все нормально, все заработало. Тока не видно ничего, — буркнул Федя и устремился на выход, пока я не задержал его новыми дурацкими вопросами.
— Чего сразу не доложил? — крикнул я в широченную спину.
— Ты борщ ел! — послышалось уже из-за хлопнувшей двери КСП.
— Блин, — сказал я.
Все смеялись, даже ранее безучастный водитель растянул губы в улыбке.
— Так. Поржали? Поржали. Смотри, — Кирилл опять обернулся к карте. — Мы не думаем, что будет наступление на вас. Мы вообще не думаем, что вот прям это будет «наступление», сейчас не четырнадцатый, такой группировкой не наступишь.
— На нас — наступишь, — тут же сказал я. — Аж бегом. Нас тут восемнадцать. И двенадцать — на «четырнадцатой». Мастер, позови Президента, кстати. Итого — тридцать человек и одна «бэха».
— Не паникуйте, мужчина. Есть еще «Эверест», там почти сорок. И есть маневренная оборона, только не как у тебя — «волыньки» разные и пятьдесят копеек в выстрелах, а в пределах батальона. Перед Ольгинкой стоит танковая рота, за Ольгинкой — разведрота на бэтэрах. Если на тебя навалятся, надо полчаса, чтобы выйти на рубежи и дать звиздюлей всей этой ботве.
— А «четырнадцатая»? Они тупо на голом перекрестке сидят.
— Так «четырнадцатая» не под нами, они вообще уже в секторе «Б» числятся. Они отойдут, а если сообразят, отойдут к тебе, а не через поле хер зна куда.
— А нам куда отходить?
— Назад, вот сюда, — Янош потыкал пальцем в край «нашего» поля, где на юго-западе смыкались две посадки. — Вот сюда выходите и сразу налево. А что у тебя с машинами? Мартин. Как хочешь, но полчаса ты мне роди.
— Рожу, — кивнул я и задумался.
«Родить» полчаса на нашей позиции и с нашими силами можно было только с потерей особового складу, то есть — людей. Наших пацанов. Тех самых, перед которыми я сегодня стоял на построении. Кто из них мог тут остаться? Петрович, со своим ненаглядным АГСом? Ярик, двадцатидвухлетний оболтус и хороший, без дураков, пулеметчик? Лом со своей дверкой? Санчо? Федя? Шматко? Хьюстон? Кто?
Сукаааа. А ведь никто не говорил, что будет так. Потихоньку, со скрипом, с ошибками и с глупостями, я начинал понимать, что такое — «нести повну та одноособну відповідальність». Я, мобилизованный айтишник тридцати пяти лет, всю сознательную жизнь отвечавший разве что за свою семью, сейчас не просто мог, а должен был распоряжаться жизнью совершенно чужих мне людей. Нормальных, живых, ленивых и веселых, толковых и хмурых, понадерганных со всей страны в попытке выставить жиденький заслон в одном отдельно взятом кусочке Донбасса. Сукааааа… считай полтора километра по фронту, а таких километров по линии фронта — четыреста с лишним. И на каждом, буквально на каждом — такие же люди. Вот теперь захотелось водки. Кислота, после обеда исчезнувшая было, снова поднялась из желудка и затопила рот вязкой гадостью. Я сунул руку в карман. Курить, курить срочно. Мля, как Вася во всем этом живет уже три месяца?
С другой стороны… а как по-другому? Войну ж не я выдумал, а войны без потерь не бывает. Если мы эти полчаса не выиграем, да еще кто-то — такие же полчаса, и еще, и еще… Вот так в четырнадцатом тормозили россиян с сепарами. По полчаса. По пятнадцать минут. Разменяв время за жизнь. Чтоб тут чуть глубже вкопаться. А тут — успеть поставить орудие. Здесь — танк. А тут — просто окоп копнуть. Так было там, где я не был, — под Иловайском, в ДАПе, в ЛАПе, в Дебальцево, в Марике. Для каждой позиции, которую тогда копали, время было куплено чьими-то жизнями. Может, сегодня или завтра мы тоже заплатим по этому счету. Война, мля. Все-таки в чем-то прав был Мастер со своим фатализмом. Но как бы ни повернулась вся эта херня, мы остаемся здесь. Командир, даже такой херовый, как я, должен быть со своими всегда.
