глажу его и немножечко сплю. А он чуткий такой. Как только кто-либо поблизости объявится, он сразу
натопырится, и я уже знаю: надо бояться. А когда очень голод донял, выбралась ночью на огород
поблизости. У Кривого Залмана огурцы еще остались, семенные которые, морковка. Но кот же не ест
морковки. Так мне его жаль станет. .
- Пусть бы мышей ловил, - отозвалась из темноты Дёмчиха. - У нас, в Поддубье, у одних была кошка,
так зайчат таскала домой. Ей-богу, не лгу. А как-то приволокла зайца огромадного, да на чердак не
встащила - видно, не осилила. Утречком вышел Змитер, глядь: заяц под углом лежит.
- А, так то, наверно, у нее котята были, - догадался Петр.
- Ну, котятки.
- Так это понятно. Тут уж для котят старалась. Как мать все равно... Ну, а потом как же ты?
211
- Ну так и сидела, - тихонько и доверчиво шептала Бася. - Тетка... Ну та, которая... еще несколько раз
хлеба давала. А потом очень холодно стало, дождь пошел, начала листва осыпаться. Однажды меня кто-
то утречком увидел, дядька какой-то. Ничего не сказал, прошел мимо. А я так напугалась, чуть до ночи
додрожала. Вечером, как дождь посыпал, вылезла, бродила, бродила по зауголью, а под утро забралась
в чей-то овин. Там пересидела три дня. Там хорошо было, сухо, да обыск начался. Искали какую-то рожь
и меня едва не нашли. Так я перешла в сарай - свиньи там были. Ну и я возле них. Затиснусь ночью
между свиньей и подсвинком и сплю. Свинья спокойная была, а кабан, холера на него, кусался...
- А, господи! Вот намучалась, бедная! - вздохнула Дёмчиха.
- Нет. Там тепло было.
- А как же с едой? Или носил кто?
- Так я же не показывалась никому. А ела... Ну там в корыте выбирала что-то...
- Ой, до чего людей довели, боже, боже!.. А хозяева что, так и не заметили?
- Заметили, конечно. Заспала однажды - уже снег был. Выскочила, чтоб перебежать через улицу - там
дом был пустой, ну я и пряталась. Только улицу перебежала, оглянулась, а дядька стоит в дверях,
смотрит. Я за клен, притаилась. Толстый такой клен там...
- Ой, наверно, что против аптеки? - догадалась Дёмчиха. - Так там же Игналя Супрон жил...
- А тебе что? - неласково перебил ее Петр. - Кто ни жил, не все ли равно? Зачем спрашивать.
Дёмчиха, похоже, обиделась.
- Да я так. Если и сказала, так что?
- А ничего! А что потом... Ни к чему теперь и таиться - все равно... Свет не без добрых людей: Басю ко
мне переправили, в деревню. Рассудили верно - у старосты искать не будут. Через ту распроклятую
овечку оба попались: меня с печки стянули, Басю из-под пола выволокли...
Рыбак совсем не удивился и этому, подумал только: плохо прятал, значит. Спрятал бы хорошо - не
нашли бы. Да и вообще, зачем тут рассказывать обо всем этом? Кому не известно, что иногда и стены
имеют уши? Впрочем, черт с ними! Что они, все ему? К тому же, наверно, всем им уже поздно что-то
скрывать, чего-то остерегаться. Если Стась сказал правду, так завтра их всех ожидает смерть.
В камере настала гнетущая, сторожкая тишина, которую погодя нарушила Бася.
- Под полом мне было хорошо: тетка Арина мне сенничек положила. Я слышала, как те дяди
заходили. А дяди ушли, я только уснула и сразу слышу - ругаются. Полицаи!.. Ой-ой!
Испуганный крик Баси заставил подхватиться с места Петра, и Рыбак понял: крысы. Обнаглели или
изголодались так, что перестали бояться и людей. Старик сапогом несколько раз топнул в углу. Бася,
вскочив, стояла на середине камеры, закрывая собой светлый квадрат окна. Она вся тряслась от испуга.
- Они же кусаются. Они же ножки мои обгрызли. Я же их страх как боюсь. Дяденька!..
- Ничего, не бойся. Крысы что? Крысы не страшны. Укусят, ну и что? Такой беды! Иди вон в мой угол,
садись. И я тут. . Я их, чертей!..
Он потопал еще, поворошил в углу и сел. Бася приткнулась на его насиженном на соломе месте.
Сотников вроде спал. Напротив то вздыхала, то сморкалась Дёмчиха.
- Так что ж... Что теперь сделаешь? - спрашивал в темноте Петр и сам себе отвечал: - Ничего уже не
сделаешь. Терпи. Недолго осталось.
Стало тихо. Рыбак свободнее вытянул ноги, хотел было вздремнуть, но сон больше не шел.
Перед ним был обрыв.
Он отчетливо понял это, особенно сейчас, ночью, в минуту тишины, и думал, что ничего уже
исправить нельзя. Всегда и всюду он ухитрялся найти какой-нибудь выход, но не теперь. Теперь выхода
не было. Исподволь его начал одолевать страх, как в том памятном с детства случае, когда он спас
девчат и коня. Но тогда страх пришел позже, а в минуту опасности Коля Рыбак действовал больше
инстинктивно, без размышлений, и это, возможно, все и решило. Впрочем, это случилось давно, еще до
колхозов, в пору его деревенского детства - что было вспоминать о том? Но почему-то вот вспоминалось,
вопреки желанию, - видимо, тот давний случай имел какую-то еще непроясненную связь с его нынешним
положением.
Жили они в деревне, не хуже и не лучше других, считались середняками. У отца был ладный буланый
коник, молодой и старательный, правда немного горячий, но Коля с ним ладил неплохо. В деревне
ребята рано принимаются за крестьянский труд, в свои неполные двенадцать лет Коля уже пробовал
понемногу и косить, и пахать, и бороновать.
В тот день возили с поля снопы.
Это считалось совсем уже мальчишечьим делом. Дорога была знакомой, изученной им до
мельчайших подробностей. Почти с закрытыми глазами он помнил, где надо взять чуть-чуть стороной,
где держать по колеям, как лучше объехать глубокую, с водой, рытвину в логу. Самым опасным местом
на этой дороге была Купцова гора - косогор, поворот и узкий овражек под высоким обрывом. Там надо
было смотреть в оба. Но все обходилось благополучно. Отец подобрал последние крестцы в конце нивы
и, видно, нагрузил телегу с избытком - едва хватило веревки, чтобы увязать воз. К нему наверх
взобрались еще семилетняя сестренка Маня и соседская девочка Люба.
Всю дорогу, переваливаясь из стороны в сторону, он тихо ехал на высоком возу, как всегда уверенно
управляя конем. Миновали Купцову гору, дорога пошла в лог. И тогда что-то случилось с упряжью, конь
не сдержал, телега высоко задралась левой стороной и стала клониться направо. Коля бросил взгляд
вниз и скатился с воза.
212
Ясно поняв, что должно произойти затем, он в каком-то бездумном порыве бросился под кренящийся
тяжелый воз, подставляя под его край свое еще слабое мальчишеское плечо. Тяжесть была
неимоверной, в другой раз он, наверное, ни за что бы не выдержал, но в этот момент выстоял. Девочки
скатились на землю, его завалило снопами, но лошадь все же как-то справилась с возом и отвернула
передок в сторону от угрожающей крутизны оврага.
Потом его хвалили в деревне, да он и сам был доволен своим поступком - все-таки спас от беды себя,
коня и девчонок - и начал думать тогда, что иначе поступить не мог. И еще Коля поверил, что он человек
смелый. Самым важным было, конечно, не растеряться и не струсить.
И вот теперь перед ним опять тот самый обрыв.
Только здесь не растеряться мало, и никакая смелость здесь не поможет, здесь нужно что-то другое,
чего ему явно недоставало. Тут он связан по рукам и ногам и, видно, ничего уже сделать не сможет.
Но неужели тот следователь врал, когда что-то обещал ему, даже как будто уговаривал? Наверно,
напрасно Рыбак тогда не согласился сразу - завтра как бы не было поздно. Впрочем, оно и понятно.
Следователь тут, наверно, не самый большой начальник, есть начальство повыше, оно приказало, и все.
А теперь поправить что-либо, переиначить, наверно, уже поздно.
Нет, на гибель он не мог согласиться, ни за что он не примет в покорности смерть - он разнесет в
