Я прекрасно понимаю… чем обязан доктору Шмитцу. Мощнейшим зарядом на старте и теми кирпичиками, которые позволили довольно быстро реконструировать около 150 страниц конфискованной рукописи. Но не более. Заявления, будто без помощи доктора Шмитца я бы никогда не написал заново свою повесть, совершенно вздорны и беспочвенны. Впрочем, это безусловно потребовало бы больше времени [314].
Поскольку первая рукопись потерялась, точнее осталась в советских архивах, Герлах затруднялся определить, насколько близок новый роман к оригиналу и каков масштаб изменений, которые он продолжал вносить на самых различных стадиях до 1957 года. Решить очередной ребус в этой незаурядной истории стало возможным почти 60 лет спустя, когда в нашем распоряжении оказались обе версии. Спрашивается, что даст такое сравнение? Сперва упомянем о благоприятных условиях, в которых роман писался заново – затраченное время и нагрузка на психику не в счет. Благоприятными они оказались по многим причинам: рисуя панораму сталинградской катастрофы, Герлах следовал хронологии и потому сначала “почерпнул” из памяти все, что пережил сам. Далее обозначилась следующая задача – и она стала первостепенной – увязать место действия, поступки героев и события так, чтобы получилось стройное и связное повествование. Герлах отчетливо помнил многие детали, поскольку тогда в плену, закончив роман, он постоянно его дорабатывал и вносил правку. Кроме того, во время изготовления миниатюрной копии в начале 1949 года 614 страниц снова прошли у него перед глазами и отложились в памяти, а значит, и сталинградская панорама. Говоря сегодняшним языком, Герлах в то время совершил ментальное путешествие в прошлое. В процессе этого путешествия из автобиографической памяти мало-помалу извлекались кусочки сталинградского опыта. Многочисленные отдельные эпизоды, связанные между собой на самых разных уровнях, соединялись в конце концов в большую единую форму [315]. Не удивительно, если при чтении “Армии, которую предали” создается впечатление, что Герлаху в новом романе удалось точно воссоздать основные этапы сталинградской трагедии. Фабула в обеих версиях одинаковая. Написанные заглавными буквами названия глав на 70 процентов совпадают с лунёвской рукописью.
Известно, что одну и ту же историю можно рассказать по-разному. Это подтверждается и при сравнении обоих вариантов романа, схожих только на первый взгляд. При внимательном рассмотрении проступает целый ряд принципиальных отличий. Даже название в новой версии говорит об изменившемся взгляде на Сталинград. Его описательно-уточняющая форма – “Армия, которую предали” – сразу ставит акцент на моральной стороне сталинградской трагедии: речь идет о предательстве Гитлера и нацистской верхушки, по милости которых 300 тысяч солдат и офицеров, получив приказ стоять до последнего, были брошены на произвол судьбы. В первоначальном варианте все иначе. “Прорыв” указывает на тактическую обстановку и реальное положение немецких солдат в котле. С первых фраз становится ясно – структура обоих романов совершенно различная. Если в оригинальной рукописи рассказ предваряется вступлением, где точно указывается место происходящих зимних событий – станция Котлубань в окрестностях Сталинграда, то новый вариант “рубит” с прямой речи, вложенной в уста главного героя обер-лейтенанта Бройера, который, таким образом, сразу появляется на сцене. Возможно, это несущественно, но главное отличие налицо, и оно явственно проступает уже в зачине: “Прорыв”, охватывающий по времени период с октября 1942 года до начала февраля 1943 года (когда битва за Сталинград закончилась), с точки зрения военных реалий более точен. Как в репортаже, здесь аккуратно расписаны названия всех значимых мест. В самом начале упоминается железнодорожная станция Котлубань – в середине сентября 1942 года в этом районе Красная армия начала второе наступление, ставшее для солдат вермахта судьбоносным. Лунёвская версия более точно и аутентично передает стратегическое положение 6-й армии, все дальше загоняемой в тупик, и жуткие условия, в которых оказались рядовые солдаты и офицеры. Существенные различия есть даже на уровне семантики, хотя и не сразу приметные. Если в первом романе используется термин Geschwindmarsch (“быстрый марш”), то через несколько лет оно заменено синонимичным термином Eilmarsch (“спешный марш”) – для 1950-х годов более понятным [316]. При этом происходит утрата одной очень важной ассоциации: “быстрый марш” – не только распространенный военный термин, которым осенью 1942 года солдаты активно пользуются, но также и знаменитый марш прусской армии, написанный Иоганном Штраусом-отцом по мотивам народных кадрилей. Язык персонажей в “Прорыве” ближе, чем в восстановленной версии, к настоящему солдатскому, хорошо знакомому Герлаху: реплики часто кажутся упрощенными и банальными, но зато точнее описывают конкретную ситуацию.
Так или иначе, оба романа основываются на автобиографической и эпизодической памяти Герлаха. Когда он пишет “Прорыв”, пережитая катастрофа еще стоит у него перед глазами – первые записи делаются уже осенью 1943 года, спустя всего несколько месяцев после капитуляции 6-й армии. Срок очень короткий, чтобы зажила травма, которую оставил Сталинград в душе Герлаха, он многое помнил, и это в конце концов определяет тон и форму повествования. Модус его не нарративный, и потому здесь нет дистанции между рассказчиком и происходящим. Писатель делает ставку на драматизм и помещает рассказчика непосредственно в самую гущу событий. Там, где ужасы войны обрушиваются на отчаявшихся солдат со всей жестокостью, рассказчик на время как бы сходит со сцены, создавая у читателя эффект непосредственного присутствия. Когда он рисует бедственное положение румынских дивизий, на подкрепление которых перебросили немецкие части, неожиданно разражается катастрофа – атака русских:
Чу!.. Вдруг раздается зловещий свист и разрастается в жуткую волну, накрывающую всю линию фронта… Слышны крики ужаса, предупредительные возгласы. И разражается гроза. Откуда ни возьмись из содрогнувшейся земли вырастает лес островерхих языков пламени, градом свистят осколки, сметая все на своем пути, по полю тянутся тучи серного дыма. Этот артобстрел в вялую зимнюю рань пришелся так неожиданно, так внезапно, что фронтовиков подвело даже их ни минуту не дремлющее чутье. Лишь часть ни о чем не подозревавших, грудившихся у окопов людей успела засечь угрожающий предупредительный шум и сиганула в укрытие; остальных скосило еще до того, как они осознали, что произошло.
Огонь усиливается. К бесчисленному множеству “катюш” присоединились орудия всех калибров. Взлетающие в воздух фонтаны земли вырастают стеной размером с дом; она приближается, идет по грохочущему минному полю на полосе обеспечения, раздирает проволочные заграждения, накрывает окопы и пулеметные гнезда, неся с собой обломки бревен, оружие и людские тела, и надвигается на позиции артиллерии. Все бурлит, свистит, воет и грохочет… Даже сама земля, распоротая и разодранная, покорилась адскому неистовству материи. Куда уж тут человеку!.. [317]
Совсем иначе подан этот эпизод в “Армии, которую предали”, здесь хаос наступает не сразу, рассказчик подготавливает читателя, наблюдая за всем с безопасного расстояния (“Вдруг в воздухе почувствовалось что-то неуловимое”). Повествование в прошедшем времени скрадывает живость восприятия, которой дышит первоначальный вариант, – так устанавливается дистанция к происходящему. Наступление русских в новой версии тоже изображено гораздо более лаконично. Похоже описывается и другой эпизод, предваряющий полное окружение Шестой армии – речь идет о массированной огневой атаке Красной армии. Маневр сеет в рядах немецких солдат и офицеров дикую панику, штаб дивизии впоследствии обращается в бегство. В расположение штаба прибывает незнакомец – молодой вахмистр, едва живой от усталости, “…без головного убора и без шинели, весь изодранный и с головы до ног перемазанный грязью. Спутанные волосы падали ему на лоб, на голове зияла кровоточащая рана”. “Русские, господин обер-лейтенант, русские!” – только и может выдавить он. Последующий рассказ создает впечатление совершенной достоверности и как бы вовлекает читателя в экзистенциальную ситуацию:
