— Жизель Ансар, — подала ему певица руку, бросив на него быстрый взгляд. — Какое у вас удивительное сходство с братом! Такой же овал лица, крупный нос, те же зеленые глаза, даже губы. — Она засмеялась. — Знаете, это опасное сходство.
Клод пригласил гостью в комнату.
— Некогда, — сказала Жизель. — Я сегодня выступаю.
— Понимаю, — ответил Клод с заученно-любезной улыбкой. — Пожалуйста, присядьте хоть на одну минутку, — пододвинул он ей кресло. — Брат мне говорил о вас. Я так рад вас видеть! — Он мельком взглянул на часы. — Куда же девался мой брат? Я его жду, чтобы вместе пойти пообедать. Может быть, что-нибудь с ним случилось? Авария…
— Ну что вы! — возразила Жизель. — Он очень аккуратный, исполнительный. Лучшего шофера во всем Париже не найти.
Клод заинтересовался, знает ли мадемуазель Жизель друзей, товарищей брата. Ведь настоящий друг — большая редкость. Быть может, среди них есть такие, которые способны столкнуть его с правильного пути? Люсьен молод. Он нуждается в хорошем, внимательном наставнике. Его, Клода, долг, долг старшего брата, — разузнать все, пока не поздно.
Актриса посмотрела на Клода. Нет, она не может ничего плохого сказать о своем шофере. Он славный малый. Друзей? У него их, по-видимому, нет. Вот разве шофер такси Антуан Бельроз? Но это человек семейный, тихий, скромный, хороший католик. До войны он возил главного режиссера театра. А Люсьен до прихода немцев служил шофером у Лиан Дени.
— Кто это, актриса?
Жизель Ансар иронически улыбнулась:
— Пожалуй… Моя бывшая соперница. Она собиралась своим жиденьким голосом покорить Париж, — крашеные брови певицы сдвинулись. — Дени заигрывала с рабочими, кухарками. Смех, да и только! Она блеет, а они хлопают своими грубыми ручищами так, что штукатурка со стен валится. Представьте себе, ей это нравилось. Она была чересчур высокого мнения о себе, всегда претендовала на первые роли.
— Чем же это кончилось? — спросил Клод.
— Она связалась с коммунистами и теперь, говорят, прячется в грязных рабочих кварталах, ночует на чердаках, — в мусорных ямах. Некоторые даже утверждают, что Дени причастна к убийству Филиппа Арно, — закончила актриса, испуганно округлив глаза.
— Не может быть! — вскрикнул Клод. — Артистка убийца! Не верю!
— Напрасно. — Жизель надула губы, словно обиженный ребенок, у которого отняли любимую игрушку. — Уж я-то ее хорошо знаю.
— И Люсьен дружит с такой женщиной? — огорченно спросил Клод.
— Сомневаюсь.
— А если?
Ансар поспешила его успокоить. Раньше парню, может быть, и льстило знакомство со знаменитостью. Теперь другое дело. Она до того опустилась, что на нее смотреть противно — в рваном платье, в туфлях со стоптанными каблуками…
— Да-а, — протянул Клод. — А где же обитает эта несчастная женщина?
— Меня это абсолютно не интересует, — скривила губы Жизель. — Какое мне дело, скажите пожалуйста, до того, где она живет!
Мари Фашон готовила ужин для гостей. Все валилось у нее из рук. То нож, то сковородка, то вилка. Она искоса, с виноватой улыбкой поглядывала на сидящих за столиком. «Мадам Фашон, дядюшка Жак пробудет у вас несколько дней». Предупредили б ее утром, она помыла бы полы, убрала, но Люсьен неисправим. Не впервые он так поступает. Раньше он приводил молодых людей. Перед ними не так уж совестно: свои люди. А этот — старик. Ему нужен особый уход. Ему лет семьдесят, не меньше. Весь белый — усы, голова, брови. Щеки дряблые, под глазами мешки. А вот глаза — что у юноши! Веселые, полные задора. «Дядюшка Жак»… Кто он такой? Очевидно, большой человек, раз его ищет гестапо. Он назвал себя Жаком Рабу. Пусть будет так!
Люсьен поднялся, стал прощаться с гостем, почтительно, взволнованно улыбаясь.
Мари Фашон преградила ему путь:
— Куда? Через минуту закипит кофе… — Она улыбнулась. — Сейчас как раз то время дня, когда вся Франция садится за стол ужинать…
Люсьен махнул рукой:
— Это было когда-то, давно, еще до войны… Теперь все голодают.
— О нет! Не все! — горячо возразила Мари Фашон. — На днях я была у Булонского леса и видела там группу всадников в красных бархатных костюмах и жокейских картузах. Они ехали со своими слугами. В это время проходила колонна эсэсовцев на мотоциклах. Всадники остановились и все как один начали дружно приветствовать оккупантов. Одна дама даже бросила ехавшему впереди офицеру розу. — Мари Фашон покачала головой. — Они парижане, французы…
— Буржуа, — поправил ее гость. — Война им на руку.
Наступило молчание. Люсьен обернулся к хозяйке:
— Прошу извинения. Жизель меня ждет…
— Подумаешь, Жизель! Птица какая важная! Она… — Женщина, почувствовав на себе внимательный взгляд гостя, смутилась и оборвала на полуслове. — Ладно, иди, Люсьен.
Скатерть у Мари Фашон старая, с вылинявшими узорами, вся в штопках. Поэтому она стелет на стол белую простыню. И подает ужин. Чашку черного кофе, несколько кусочков сахара, два сухаря — все, что у нее есть.
— Извините за бедность, — говорит она покраснев. — Война-
Гость молча кивает головой и просит, чтобы хозяйка составила ему компанию.
Мари Фашон наливает и себе кофе, садится за стол.
— Кофе я обычно пью без сахара, — заявляет дядюшка Жак, взглянув на стенные часы, — а сухари разделим пополам.
Старик ухаживает за нею, будто не он, а она его гостья. Он придвигает к ней сахарницу, вазочку с сухарями, подает ложечку. Она пьет и все время исподтишка, незаметно следит за ним. Ей нравятся его юные глаза, искрящиеся нежной добротой.
— Когда все это кончится? — спрашивает Мари Фашон, и на ее лбу появляется глубокая складка.
Дядюшка Жак снова бросает беглый взгляд на часы и отвечает:
— Скоро. Очень скоро. Мужайтесь. Долго терпеть уже не придется. И девочку свою вскоре увидите…
«Люсьен ему все рассказал», — поняла женщина. Хочется поблагодарить старика за добрые слова, но вместо этого она вдруг начинает плакать. Кто знает, жива ли ее Жаннетта! Девочка пошла с подружками в очередь за хлебом и не вернулась. В тот день эсэсовцы устроили по всему Парижу облаву на детей и вывезли их бог знает куда. Одни говорят — в Германию на шахты, другие — в душегубки.
— Была б Жаннетта жива, она бы вырвалась из самого страшного ада, — со слезами произносит Мари Фашон. — Люсьен ее знает. Она у меня бедовая. Бывало, придет в театр — все вверх дном перевернет.
— Ничего, ничего, вы еще увидите свою дочурку, — заверяет ее дядюшка Жак. — Кстати, вы знаете актрису Лиан Дени? — задает он неожиданный вопрос, и глаза его начинают как-то особенно улыбаться поверх очков.
— Конечно, — отвечает женщина.
— Последнее время что-то о ней ничего не слышно, — заметил старик, словно невзначай.
Мари Фашон настороженно взглянула на гостя. В ее сердце вдруг закралось беспокойство. «Зачем я сказала, что знаю Лиан? — упрекнула она себя. — Кто знает, что на уме у старика! Его привел Люсьен, но ведь и он мог ошибиться».
— С тех пор как она оставила театр, я ее ни разу не видела.
Гость улыбнулся. Женщина прочла в его глазах одобрение.
— Значит, вы целых четыре года не видели Лиан Дени? — спросил он.
— Четыре года, — подтвердила она.
Это, конечно, было не так. В последний раз Мари Фашон разговаривала с Дени месяц назад в рабочем пригороде. Лиан передала ей для распространения пачку листовок и, познакомив ее с молодым рабочим, сказала: «Впредь будем поддерживать связь через этого товарища».
Дядюшка Жак поблагодарил за угощение и встал. Он несколько раз прошелся по комнате, заложив руки за спину, и вдруг остановился:
— Вы бы хотели ее видеть?
— Кого? — не поняла хозяйка.
— Лиан Дени.
Женщина растерялась. Она не знала, что ответить. А старик ждал ее ответа и с любопытством смотрел на нее.
— Конечно, хотела бы, но ведь говорят… — начала она, путаясь в словах, — за нею, говорят, охотится гестапо. Потом… все знают, что я…
— Понимаю, встреча была бы для вас, особенно здесь, не совсем приятной. Вы боитесь?
— Боюсь. Но не за себя, — поспешно добавила она, снова проникаясь доверием к старику. — За вас, месье Рабу, Мне-то терять нечего.
Дядюшка Жак недовольно покачал головой:
— Разве так можно? «Терять нечего»! Нехорошо. Умереть, мадам Фашон, легче всего. Надо жить! Надо бороться за жизнь. Я о вас многое знаю. Знаю, как вы помогали Лиан Дени, когда она еще до войны давала концерты в пользу бастующих рабочих, видел вас с ней десятого октября у Поля Вайяна-Кутюрье…[10] А сейчас вы — беспартийная, скромная католичка — вместе с ней распространяете коммунистические листовки, нашу «Юма». Вы настоящая француженка. Однако этого мало…
