Ознакомительная версия.
14
Вернувшись к началу документа, Шелленберг обратил внимание, что беседа-то между Сталиным и фон Риббентропом состоялась ночью. А что, подумал он, возможно, такие переговоры, после которых Германия спокойно могла начать войну против Польши, как раз и стоит проводить в полночь, продолжая традиции тайных вечерь.
Шелленберг уже хотел было отложить этот мюллеровский документ, когда вдруг взгляд его наткнулся на имеющуюся на последней странице запись: «Тосты». Некий Генке, чья подпись, без указания должности, стояла под этим протоколом ночной встречи Сталина и фон Риббентропа, не пренебрег в своем документе и тостами, справедливо полагая, что они тоже несут определенную политическую нагрузку.
«В ходе беседы господин Сталин неожиданно предложил тост за фюрера: “Я знаю, как сильно германская нация любит своего вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье”.
Господин Молотов выпил за здоровье имперского министра иностранных дел и посла, графа фон Шулленбурга. Господин Молотов поднял бокал за Сталина, отметив, что именно Сталин своей речью в марте этого года[12], которую в Германии правильно поняли, полностью изменил политические отношения».
…При прощании господин Сталин обратился к имперскому министру иностранных дел со следующими словами: «Советское правительство относится к новому Пакту очень серьезно. Он может дать свое честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнера».
Бригадефюрер вдруг поймал себя на том, что он, собственно, не тем занимается. Времени становится все меньше, а ни одной строчки «Воззвания» пока еще не написано. Даже в черновом варианте. Мало того, Шелленберг понимал, что пока не извлек для своего «Воззвания к германскому народу» ничего конкретного. Тем не менее ощущал, что постепенно погружается в атмосферу тайного сговора властителей двух империй, которые, заботясь только о расширении и благополучии своих держав и исходя из имперских амбиций, уже, как на «зеро», сделали ставку в своей военно-политической рулетке на Европу.
Прежде чем окончательно сложить бумаги в «папку от Канариса», бригадефюрер успел выяснить для себя, что, оказывается, существовали еще три протокола-приложения. Один из них проходил под грифом «конфиденциально», два остальных — «секретно». В «конфиденциальном» протоколе оговаривались условия переселения в Германию этнических немцев, которые после вступления в силу этого договора оказывались в зоне советского влияния, куда вошли Финляндия, Латвия, Эстония, а также «восточные территории Польского государства», то есть Западная Украина и Западная Белоруссия.
Сложнее была ситуация с Литвой. По договору от 23 августа 1939 года она оказывалась в сфере влияния Германии. Но 28 сентября этого же года между СССР и Германией был подписан «Договор о дружбе и границе», к которому были приложены эти три конфиденциально-секретных протокола.
Так вот, по одному из них, Литва уже переходила под сферу влияния СССР. Но не вся. Небольшая юго-западная часть этого государства оставалась под патронатом Германии. При этом оговаривалось, что Литва находится в сфере влияния России взамен Люблинского и части Варшавского воеводств, которые она передает Германии. По имперской логике, фюрер должен был бы изо всех сил цепляться за ту юго-западную часть Литвы, которая досталась Рейху. Однако совершенно недавно политический торг за территории был возведен политиками этих двух стран в торг элементарный, естественный, то есть финансовый.
Шелленберг знал, что по взаимному соглашению от 10 января 1941 года эту часть Литвы Германия передала России. Но только сейчас он выяснил, что Советскому Союзу это приобретение обошлось в 31 с половиной миллиона рейхсмарок. Причем восьмую часть этой суммы Советы обязаны были в течение трех месяцев покрыть поставками цветных металлов, «которые так необходимы сейчас нашей промышленности, особенно авиастроителям», прокомментировал эту более чем выгодную сделку бригадефюрер СС. А всю остальную сумму — золотыми слитками.
Разобравшись в сути этой аферы, Шелленберг хищно рассмеялся. Ему, как никому другому, было понятно, что фюрер пошел на сделку только для того, чтобы основательно опустошить советскую казну, ибо уже через недельку-вторую эта территория опять окажется под юрисдикцией Германии. И на сей раз — навсегда. Как, впрочем, и вся Литва, а также Латвия и Эстония.
Но самая главная ошибка Сталина состояла в другом. Заключив с Германией «Договор о ненападении и дружбе», он вынужден был позволить своей прессе пропагандировать эту самую дружбу, сводя на нет все усилия, все пропагандистские заделы, созданные международным коммунистическим движением. Таким образом, он перечеркнул всю антигитлеровскую, антинацистскую пропаганду, которую так старательно и так жертвенно налаживали в тридцатые годы коммунисты в странах Западной Европы.
Шел двенадцатый час ночи, когда Шелленберг, взяв необходимые документы и первые наметки «Воззвания», хотел было отправиться на свою виллу в Гедесберге, но передумал и в последнюю минуту приказал водителю везти его на Берлинскую квартиру. Он предчувствовал, что ночь выдастся беспокойной: возможны звонки, а также и курьеры с дополнительными бумагами. Поэтому более разумно, если он останется дома, а не на вилле, где сейчас пребывала его семья. К тому же в доме у него собрана специальная библиотека и домашний архив, позволявшие ему, в принципе, работать над любым документом.
И предчувствие не обмануло его. Едва Шелленберг начисто переписал два первых вступительных абзаца, как позвонил Гейдрих[13].
— Как движется работа, Вальтер? — довольно встревоженно поинтересовался он, словно боялся, что невыполнение поручения Гиммлера повлечет для него более серьезные последствия, нежели для Шелленберга.
— Да как сказать, в общем-то… — непростительно замялся бригадефюрер.
— Говорите прямо, — грубовато прервал его Гейдрих. — Что там у вас?
— Вступительные абзацы готовы.
— Только вступительные?! — изумился группенфюрер. — Но уже полночь. А к утру…
— В документах такого рода, группенфюрер, самое сложное — первые вступительные предложения, — устало помассировал большим и безымянным пальцами виски бригадефюрер. — Ибо они задают тон и определяют стиль…
— К черту ваш стиль, Шелленберг! Вы уже потеряли уйму времени.
Вальтер хотел съязвить, что больше всего времени он теряет сейчас, выслушивая его, и будет терять во время каждого его последующего звонка. Но вовремя осадил себя.
— Учту, группенфюрер.
— И не вздумайте завалиться спать!
— Не сомкну глаз, пока не допишу последней строчки. Утром все перечитаю.
Миролюбивый тон подчиненного сбил Гейдриха с агрессивного настроя, и несколько мгновений он то ли прокашливался, то ли ворчал что-то несвязное, прекрасно понимая, что наседать сейчас на молодого СС-генерала тоже не стоит. Как всякий человек, который аллергически боится самого процесса составления бумаг, он почти с ужасом представил, окажись на месте Шелленберга он сам. Так что в основе первого побудительного мотива, заставившего Гейдриха взяться за трубку, было все же сострадание. Пусть даже чиновничье. А уж потом — благородный гнев Гиммлера и ярость фюрера, ожидавшие его как шефа Главного управления имперской безопасности в том случае, если вдруг несчастный Шелленберг не разродится этим историческим «Воззванием» фюрера.
— Документов вам хватает? — уже совершенно иным, сочувственным тоном поинтересовался он.
— Их оказалось даже больше, чем я предполагал. Они-то и отобрали у меня львиную долю времени. Правда, сами по себе они настолько важны и настолько могут пригодиться мне, что времени жалеть не приходится.
— Главное, просмотрите несколько подобных речей фюрера. Обратите внимание, что говорит он короткими, резкими, значимыми фразами. В отличие от Геббельса, который любую околесицу несет напыщенно и многословно.
— Вы правы: фюрер умеет общаться с простыми германцами, с бюргерами, — поспешно ответил Шелленберг, вспомнив, что в квартире его встроенных микрофонов не меньше, нежели в служебном кабинете. И только потому не касался оценки речей Геббельса, что не желал сознаться: в отличие от Гейдриха он, Шелленберг, является тайным поклонником цицероновского таланта рейхсминистра пропаганды.
— Да, рейхсфюрер вам не звонил?
— Пока что нет.
— Еще, очевидно, позвонит.
— Ну, наверное, он сначала свяжется с вами.
— Со мной — тоже. Сейчас без четверти одиннадцать. Фюрер только что закончил совещание с генштабистами вермахта. Но, прежде чем принять генералов, поинтересовался у Гиммлера, готовится ли его обращение и кто именно, — вы слышите, Шелленберг? — кто персонально этим занимается.
Ознакомительная версия.
