не смотреть в ту сторону.
Он прошел мимо колодца. На цепи висело сплющенное железное ведро. Дед так и не привел его в порядок — не дошли руки. Потом подкрался к хатенке.
На земле валялось старое колесо без обода. К стене была прислонена лопата. Кривое окошко было тусклым, темным. Нечаев тихо постучал. У деда сон чуткий, услышит.
— Кто там?
— Я…
Скрипнула дверь, и Нечаев уткнулся лицом в жесткую бороду, пахнувшую самосадом.
— Я не один…
— Всем места хватит, — так же тихо ответил дед.
В хате кисло пахло хлебом. Они уселись на длинные лавки. Занавесив окна рядном и старым кожухом, дед зажег каганец.
Гасовский сразу приступил к делу. Не знает ли дед, где тут тяжелая батарея.
— Как не знать. Аккурат за выгоном. До нее, думаю, верстов восемь.
Гасовский невольно посмотрел на ходики, висевшие на стене. До рассвета не успеть. А все-таки…
— Вам не пройти, — дед покачал головой. — Там охрана.
Разговаривая с Гасовским, он не сводил глаз с Нечаева. Петрусь! Жив-здоров, и то слава богу…
— Должны пройти, — сказал Гасовский. — Нам позарез надо.
— Наши туда воду возят, — задумчиво произнес дед. — Каждый день. Пожалуй…
Посреди стола стоял чугунок с остывшей картошкой. Сало, которое было завернуто в тряпицу, дед нарезал тонкими ломтиками. Он не спешил.
— Да не тяни ты, ради бога. — Гасовский подался вперед.
— Подумать надо, — ответил дед. — На прошлой неделе я тоже возил. Могу опять.
— А с вами нельзя?
— Куда тебе… Вот Петрусь — другое дело. Его в селе знают. Скажу, что внук вернулся, помогает мне по хозяйству… Одежонка у меня найдется.
Он замолчал. За окном грохнуло, и в кадке, стоявшей у двери, захлюпала вода.
— Тяжелая заговорила, — сказал Гасовский.
Румынская батарея била с небольшими перерывами. Один залп, второй, третий… Умолкла она неожиданно, словно бы оглохнув от собственного грохота. И тогда Гасовский снова сказал:
— Выручай, дед.
Воду на батарею возили в пожарных бочках. Дед вывел из конюшни буланую клячу и запряг ее в повозку. Разобрав вожжи, он взобрался на облучок. Нечаев уселся рядом.
Кляча медленно перебирала натруженными ногами, отмахивалась хвостом от мух. Ведро, притороченное позади повозки, пусто стучало. Когда подъехали к колодцу, там уже ждали несколько повозок.
Колодец стоял на пыльном майдане, между хатой, в которой раньше помещалось правление колхоза, и церковью. Дед подошел к односельчанам, сгрудившимся вокруг колодца, что-то сказал им, а потом кивнул Нечаеву, чтобы он пошевеливался.
Набрав полную бочку воды, они выехали из села.
Дорога была гулкой. То была твердая грунтовая дорога, бежавшая по кукурузным полям. Она уводила в степь, в бурьяны. Когда словно бы из-под земли появились два румынских солдата, Нечаев невольно вздрогнул. Один из солдат взял лошадь под уздцы, а второй, сняв с плеча карабин, подошел к повозке.
Кивнув через плечо на бочку, дед объяснил, что везет воду на батарею. По распоряжению старосты.
Солдат кивнул, что понял, но, не выпуская из рук карабина, заглянул в бочку, потом сунул в нее руку и, скользнув взглядом по лицу Нечаева, кивнул, что можно ехать.
Повозка тронулась.
По обеим сторонам дороги валялись пустые ящики из-под снарядов. Батарея была уже близко, хотя видно ее еще не было.
Нечаев увидал ее, когда они поднялись на пригорок. Батарея стояла в ложбине. Длинные жерла четырех орудий, прикрытые для маскировки ветками, были задраны вверх.
— Стой!..
Дед натянул вожжи.
— Дальше нельзя, — сказал часовой, преградивший им дорогу. Он отобрал у деда вожжи, велел ему и Нечаеву сойти с повозки и уселся на их место.
Дорога… То была дорога на Большую Дофиновку. Слева стояли начинавшие желтеть деревья, а лиман был справа — от него тянуло прохладой. Забывшись, Нечаев расстегнул ворот сатиновой косоворотки. И вдруг почувствовал, как винтовка уперлась ему в грудь. Вот черт, он совсем забыл о втором часовом.
— Матрос?
«Выхватить у часового винтовку!» Нечаев побледнел, напрягся.
Но дед объяснил часовому, что его внук никакой не матрос, а рыбак. У них в селе все промышляют. Море близко…
И солдат нехотя опустил винтовку. Поверил! А может, был просто ленив.
Тогда, пожав плечами, Нечаев равнодушно отвернулся и стал свертывать цигарку. Батарея? А она его не интересует. Скорее бы вернулась повозка, чтобы они могли уехать домой. Отбудут повинность, и ладно.
Теперь он знал, где стоит батарея. С него было довольно и того, что он видел ее своими глазами. Дадут ему карту, и он точно покажет… Скорее бы только вернуться к своим.
На обратном пути он все время подхлестывал клячу: давай, давай… Ему не терпелось доложить Гасовскому о том, что задание выполнено, не терпелось дождаться темноты.
Остаток дня он провел в погребе вместе с друзьями. Только когда совсем стемнело, они вылезли из погреба и простились с дедом. Рядом с Нечаевым шагал Костя Арабаджи, который был весел — на боку у него висела полная фляга. А Нечаев смотрел в землю. Он думал об Аннушке, о своем деде. Увидит ли он его еще когда-нибудь?
Ночь была ветреной. Нечаев не догадывался, что именно в эту ночь судьба вражеской батареи, на которую румыны возлагали столько надежд, была решена. Откуда было знать ему это? Он и его друзья выполнили задание, только и всего…
Не мог он знать и того, что спустя три недели, воспользовавшись данными разведки, в тылу у румын высадится крупный морской десант и, овладев с хода Чебанкой, Старой и Новой Дофиновками, соединится возле Вапнярки с краснофлотцами того полка, в котором он сам служил, и что тогда же, 23 сентября, вражеская батарея будет захвачена. Но все произошло именно так. Орудия удалось захватить целехонькими. Их стволы все еще были задраны вверх и смотрели на город. Тут же валялись брошенные румынами котелки, шинели, винтовки… И тогда какой-то лихой морячок-десантник в заломленной бескозырке, взобрался на ствол тупоносой стальной дуры и написал на нем: «Она стреляла по
