просеки. А когда забрезжил рассвет, партизаны начали обживать свое боевое поселение.
Отрядная хозяйка — Евдокия Степановна, «старшина», как ее сразу же окрестили партизаны, принялась за оборудование пищеблока. Орлов оказался толковым печником. Фомичев, инструктор Осоавиахима, и Мягков, работник райпромкомбината, получили от «старшины» задание оборудовать колодец. Они выкопали в ручье яму, вставили в нее вместо сруба большой ящик из-под спичек. Вода была хоть и проточная, но с ржавым болотным оттенком, и Евдокия Степановна приказала пить ее только после кипячения. Потом она следила за этим строго, так же как за хранением продуктов. Комиссар Горячев оказывал отрядной хозяйке твердую поддержку. Все «штатские» болезни он объявил вне закона. Врача в отряде не было, медикаментов мало, и Горячев по необходимости возглавлял и санитарную службу. Любитель природы, неутомимый садовод и огородник, он знал лекарственные травы и народную медицину. Однако первостепенную задачу медицины он видел в предупреждении болезней.
Поодаль от жилой землянки оборудовали склад боеприпасов. На четырех повозках сюда подвезли мины, гранаты, ящики с патронами и толом, коробки с пулеметными лентами. Боезапас удалось пополнить на армейском складе боеприпасов. Начальник тыла воинской части, проверив документы Горячева и Проскунина, подписал бумажку на выдачу тола «для подрыва тракторов МТС».
Все необходимое для лесной жизни было готово. Когда совсем стемнело, командир разрешил затопить печку, и усталые люди получили наконец возможность отдохнуть.
Затих лагерь. Только часовые и наблюдатели вглядываются и вслушиваются в осеннюю темень.
2
Светлая, чудесная река Руза. С быстрыми перекатами, где стадами пасутся пескари, с глубокими, задумчивыми омутами. В омутах настороженно стоят щуки, а поверху гуляют красавцы голавли. Берега поросли ольхой, малинником, ивняком. В оврагах и овражках журчат холодные, прозрачные ручьи — хороши места! И не случайно издавна селились люди вдоль этой реки. Густо селились: из одной деревни видно другую.
Километрах в десяти от Осташева, вниз по течению, приютилась на правом берегу Рузы деревня Апухтино. Дальше, ниже по реке, начинается глухомань. Вдоль правого берега ни пройти, ни проехать. Глубокий овраг, из-под земли вырываются холодные родники, образуют топи. Непроходимые дебри ивняка, ольхи, крапивы, камыша. По левому берегу луга и перелески. Дальше от реки березовый и еловый лес. Здесь по берегам нет селений. Нет ни мостов, ни лав, ни удобных бродов. Еще ниже, километрах в шести от Апухтина, Рузу перекрывает плотина — это сабуровская мельница. В километре от мельницы хуторок Тупино. Рядом глубокий овраг, дальше глухой лес. Маленькое, тихое селение, всего три двора. И люди в хуторе привыкли к тишине, к спокойной неторопливости. Самые мирные люди. Рано ложатся спать, рано встают. Весной и летом здесь заливаются соловьи, кукуют кукушки, кричат беспокойные дрозды в кустах над рекой. Осенью и зимой все умолкает. Лишь далеко по реке слышно, как падает вода на мельнице. А в ветреные дни трудно различить, шумит ли вода или это гуляет ветер в вершинах деревьев…
В один из таких ветреных дней, в октябре 1941 года, на плотине сабуровской мельницы появились два немецких офицера и четверо солдат с автоматами. Офицеры закурили, огляделись вокруг. Налетевший порыв ветра обдал их брызгами, и офицеры надвинули фуражки поглубже. Подняли воротники непромокаемых плащей. Но ветер все усиливался, и немцы поспешили в дом мельника. Этот дом, просторный, добротный, немцам понравился, и они в нем поселились.
В тот же день немцы нагрянули в хутор Тупино. Проверяли документы. Особенно долго фашисты задержались в крайнем доме, у оврага. В этом доме, долгое время пустовавшем, недавно поселилась семья беженцев. Семья вся была в сборе. Офицер, говоривший по-русски, допрашивал всех членов семьи, подолгу читал каждый документ.
Глава семьи — Шеванов Иван Андрианович, лесник. Его жена — домохозяйка. Младшей дочери девятнадцать лет, фармацевт. Другая дочь, на два года старше, агроном.
— Коммунист, комсомолец есть? — спросил офицер, поочередно меряя допрашиваемых холодным взглядом.
— Нету таких, — за всех ответил Иван Андрианович и, погладив бороду, заговорил словоохотливо: — Смоленские мы, дом наш сгорел от бомбы, вот добрались до этих мест. Благодаря богу, тут домик пустой оказался. И нам хорошо, и дом целей будет, а то, нетопленный, сгниет…
— Корова, лошадь, овца есть?
— Нету, ничего нету, — опять ответил хозяин и вздохнул. — Вот кошка разве приблудная. Да и то, господин офицер, если сказать по совести, нестоящая, мышей не ловит и телом худющая…
— Прекратить болтовню! Философия не надо, когда на вопрос отвечай. — Офицер дал знак солдатам, стоявшим у двери с автоматами в руках. Начался обыск. Один из немцев осмотрел кровати, заглянул под печку, под стол, открыл чемоданы с бельем в другой комнате. Больше осматривать было нечего. Сунув в карман шинели нераспечатанный кусок земляничного мыла, немец сказал что-то офицеру и показал на дверь. Видимо, спрашивал, надо ли обыскивать сени. Офицер, не отвечая, встал и направился к выходу. Солдаты последовали за ним. Хлопнула наружная дверь. Когда затихли шаги кованых сапог, Иван Андрианович сказал:
— Пронесло! — от его простоватости не осталось и следа. На лбу резче обозначились складки, взгляд стал сосредоточенным. — Ну, что ж, — продолжал он почти шепотом, — ничего. Будем жить и работать.
Хозяйка вышла в сени, при свете спички оглядела углы, задвинула засов наружной двери. Вернувшись в комнату, она уселась на лавку, к столу. Начался «семейный» совет…
Окна не занавешивали. Если бы немцы вздумали вернуться и заглянуть в окно снаружи, они не заметили бы ничего особенного — семья и семья. Но семья эта была совсем необычная. Здесь были члены трех разных семей, объединенных для борьбы с оккупантами. Евдокия Семеновна Горелова с дочерью Валентиной, Румянцева Евгения, учительница Рюховской школы, Иван Андрианович Шеванов, заместитель директора совхоза «Болычево». Безобидные профессии, подтвержденные «документами», были придуманы в райкоме партии. Дом у оврага должен был стать партизанской явкой.
Несколько дней «смоленские» — так их назвали жители хутора — занимались хозяйственными делами. Заготовляли дрова, мыли полы, окна, промазывали глиной потрескавшуюся русскую печь. Все время «семья» была в полном составе, на виду у местных жителей.
— Хозяйственные, видать, домовитые, — судачили хуторские кумушки, приглядываясь к «беженцам».
Молодые учительницы, подруги, называли и прежде друг друга «Валя», «Женя», поэтому новая роль «сестер» давалась им без всяких усилий. Труднее было Ивану Андриановичу и Евдокии Степановне. В присутствии любопытных соседок они старательно говорили друг другу «ты», вместо привычных обращений по имени-отчеству, пользовались словами «отец», «мать». Мелочи, но их надо было принимать в расчет, постоянно о них помнить.
На людях «смоленские» держали себя просто, но не вступали в подробные беседы. Всем своим видом они показывали, что главное для них — их
