семейное гнездо. Пусть они здесь временно, но они хотят жить так, как привыкли. Если кто-нибудь из соседей, переходя на шепот, заговаривал о немцах, о войне, Евдокия Семеновна делала испуганные глаза, частила скороговоркой:
— И, милые, мы уже горя хлебнули! Об этих делах пусть начальство думает, а у нас дочки… Да и у вас семьи, а немцы-то рядом, мельница-то, вон она… — и умолкала и торопилась по своим делам.
Узнав от «беженцев» все, что можно было от них узнать, соседи оставили их в покое. «Смоленские» продолжали хлопотать по хозяйству. Выполняя наказ секретаря райкома Бормотова, они никуда не отлучались с хутора. Ждали распоряжений. Ждали связного. И всех членов «семьи» волновало одно: в райкоме, когда намечали партизанскую явку, были уверены, что в хуторе Тупино, в такой глуши, немцы не остановятся. Но фашисты поселились на мельнице. А что если связной не будет знать об этом? Если он зайдет ночью к мельнику?..
После долгих размышлений было решено, что в Осташево пойдет Женя (ее там в лицо не знали). Она осторожно попытается найти нужного человека и через него предупредит партизан о немцах в доме мельника. Выйти из хутора Женя должна была рано утром. Однако поход не состоялся.
В глухую полночь в крайнее от оврага окно дома кто-то постучал. Два редких и три частых щелчка по стеклу. Евдокия Семеновна, накинув пальто, пошла открывать дверь.
Володя Колядов, партизанский связной, прибыл по поручению Бормотова. Мокрый, в перепачканной глиной телогрейке (пробирался по оврагу), он сел на табуретку, которую подвинула ему Евдокия Семеновна. Сняв шапку, вытер рукавом мокрый лоб, пригладил слипшиеся волосы.
— Разденься, Володя, отдохнешь, поешь, — сказала Евдокия Семеновна, разглядывая знакомого паренька при свете маленькой лампы, которую зажгла Валя. У стола, одетые, стояли Женя и Иван Андрианович.
Колядов обвел всех усталым взглядом, но сказал решительно, по-мужски:
— Отдыхать некогда. Поговорим о деле, и я обратно.
Володя передавал инструкции Бормотова точно и ясно. «Семья» должна жить тихо, ничего не предпринимать без указаний. Со следующей ночи в дом у оврага начнут заходить партизаны. Мельницу держать под наблюдением. Присматриваться, прислушиваться к разговорам жителей окрестных сел, приезжающих молоть зерно.
— На мельнице поселились два немецких офицера и четверо солдат, — сказала Евдокия Семеновна. — Об этом в штабе знают?
— Нет, наверно, — покачал головой Володя. — Об этих немцах помину не было…
— Ничего, ничего, — вмешался Иван Андрианович, — ты, парень, передай поточней Бормотову наши соображения. Мы думаем так: квартира эта отличная. Немцы у нас документы уже проверили, здесь мы обжились. Люди на мельницу приезжают со всех деревень — узнать можно многое. Или что передать народу. Мельник человек хороший. Ну, а то, что немец под боком, — это ничего. Если все аккуратно делать — ничего. Дерзость нужна. У себя под носом вряд ли фашисты догадаются искать партизан. Охрану и то не всегда выставляют у дома.
— А может, сказать нашим, чтоб их прикончили? — спросил Колядов, и глаза его заблестели.
— Ты запомнил ли в точности, что я тебе сейчас говорил? — нахмурился Иван Андрианович.
— Запомнил. Не маленький, — проговорил Володя с обидой.
Иван Андрианович продолжал:
— Передай также и об этом: немцев трогать нельзя. Мельница на всю округу одна. В случае чего, ее фашисты разгромят, и людям зерно смолоть будет негде. Кроме того, из-за двух офицериков лишимся и квартиры и связь со многими людьми потеряем. Понял? Вот так. А теперь давай договоримся о сигналах: когда к нам идти можно, когда нельзя.
После короткого обсуждения сигнализация была установлена. При выходе из оврага поперек тропки будет лежать слега, значит — ход свободен. Для надежности у крыльца дома должна стоять рыболовная наметка с длинным шестом. Если наметки не будет — заходить в дом нельзя.
Когда все обговорили, Колядов надел шапку.
— Обожди, Володя, девушки тебя проводят, — сказала Евдокия Семеновна и вышла в сени. Она вернулась с кринкой молока. Достала кружку и круглый каравай хлеба. Пригласила гостя к столу.
Володя опять снял шапку. Подойдя к столу, налил молока в кружку. Евдокия Семеновна резала хлеб. Володя пил молоко и поглядывал на девушек, которые одевались у двери. Валю он знал в лицо, встречал в Осташеве, другая, темноволосая, была ему незнакома.
— Мы готовы, — сказала Валя от двери.
Евдокия Семеновна взглянула на нее укоризненно: не дала человеку поесть.
— Пошли! — Володя залпом допил молоко, сунул ломоть хлеба в карман.
Первой вышла Валя. Она велела Жене и Володе постоять в сенцах. Без скрипа открыла наружную дверь, смазанную в петлях жиром, выглянула на улицу. Спустилась с крыльца. Обойдя вокруг дома, вернулась и шепнула в темноту сеней:
— Идемте…
Девушки проводили Колядова до еле приметной тропки на той стороне оврага. Условились, где будет лежать слега, с какой стороны подходить к дому. Возвращались медленно, осторожно ступая по мокрой траве. Темень была непроглядная. Дул холодный ветер, сеял в лицо водяной пылью.
У крыльца девушки задержались. Женя взяла Валю за руку, шепнула:
— Чудно как-то все, Валюша. Вроде сон какой-то или игра. Парня провожали… — Женя усмехнулась в ухо подруге. — А паренек хороший, стеснительный. При нас хлеб есть не стал…
Над лесом прошумел ветер. Когда он стих, стал слышен шум падающей воды на мельнице.
— Да, чудно, — прижимаясь к подруге, вздохнула Валя. — Я тоже все не привыкну, что рядом враги. Ведь куда зашли, а?.. Но, Женечка, милая, эти мысли вредные. Какая же это игра? Никогда не надо так думать. Ведь если б они узнали, какого мы провожали паренька, ты знаешь, как они поступили бы с нами?..
— Знаю! — шепнула Женя и поцеловала подругу в мокрую, холодную щеку.
Девушки неслышно поднялись по ступенькам крыльца, беззвучно отворили дверь в сени.
3
Гитлеровцы устремились к Волоколамскому шоссе, оставляя незанятыми деревни в стороне от дорог. Воевать партизанам Проскунина пока было не с кем.
В отряде кончились овес и сено. Лошадей и повозки решили сдать колхозникам ближайшего села.
— Понимаете, колхозникам, но не немцам, — напутствовал комиссар Горячев двух партизан, отгонявших лошадей. — Вы уж смотрите там сами, что к чему.
Глухой ночью обоз въехал в маленькую деревню Чередово, казавшуюся вымершей. Партизаны Фомичев и Мягков постучали в дом председателя колхоза Александра Дмитриевича Александрова. К удивлению, председатель выбежал на крыльцо сразу, будто ждал ночных гостей. Узнав, что «районные организации, отходящие в тыл», сдают ему в колхоз на сохранение десять лошадей, сани и сбрую, он довольно заулыбался в черную с проседью бороду. Эта улыбочка и безоговорочная готовность принять лошадей не понравились партизанам. И когда Александров засуетился вокруг лошадей, оглядывая и ощупывая их
