Но вдруг справа на дороге он увидел колонну. Войска — подумал пилот. Даже мысли стали короткими, мелкими, будто осколки.
Пилот качнул ручку вправо — самолет потерял вновь немного высоты и пошел над дорогой. Толкнул ее от себя — высота стала уменьшатся еще быстрей.
И лишь в последний момент он заметил — солдаты, действительно, там были, но они шли по обочине. Услышав самолет, идущие по дороге оборачивались, кричали ему, махали руками, ожидая, что он принесет им спасенье.
Но нет — пилот уже не мог ничего сделать, самолет не слушался рулей и несся с безапелляционностью летящей гири.
Еще мгновенье и он врезался в толпу.
Бывает же такое…
* * *
Сознание вернулось к Марику быстро.
Слишком быстро — будто то был сон, не слишком крепкий, не слишком нужный.
Его отец, Зиновий, лежал рядом. Достаточно было одного взгляда, чтоб понять — он мертв.
Отведя уцелевших, солдаты теперь обходили место аварии, достреливая раненых.
Сейчас, — подумал Марк.
Через мгновенье он был на ногах и бежал. Прервав свое занятие, солдаты с удивлением смотрели ему вслед.
Когда он пробежал метров пятьдесят, один вскинул пистолет-пулемет и выстрелил.
Всего один выстрел.
Промах.
Выстрелил второй и тоже промахнулся.
Первый поправил прицельную планку и опять выстрелил. И опять мимо.
Еще выстрел. И еще. И еще…
Когда до леса оставалось всего шагов двадцать, Марик крутанулся вокруг своей оси и рухнул наземь.
Солдаты удовлетворенно кивнули и вернулись к своей работе.
И, как водится, схалтурили.
* * *
…Поезд громыхал на стыках. Проносился через спящие станицы, перелетал через дребезжащие мосты над реками, речками, ручьями и просто оврагами. Будил поставленных на них для охраны красноармейцев. Те протирали глаза и проверяли — на месте ли винтовка. И продолжали спать…
На восток поезд шел почти в одиночестве, обгоняя на полустанках поезда с эвакуируемыми машинами, станками — не людьми. Зато навстречу неслись поезда, набитые под завязку солдатами.
В поездах, идущих на запад, пели — иногда весело, иногда не очень… В поезде на восток все больше стонали. В углу вагона бредил сержант: каждую ночь он ходил в атаку почему-то на финский, «миллионный» дот.[12]
Обычно раненые плохо переносили дорогу, часто умирали. Но майор, напротив, выздоравливал быстро.
В Балашове он поднялся на койке.
В Саратове потребовал, чтоб его носилки перевесили к окну, на место умершего в дороге артиллерийского лейтенанта. И уже с нового места смотрел, как под проходящим по мосту поездом течет Волга, как по ней медленно ползут баржи.
Под Актюбинском он впервые встал на ноги, прошелся шатающейся походкой. Хватило его ровно на две койки. Его подхватили под руки, снова уложили, но уже на разъезде под Казалинском он выбрался в тамбур, чтоб глотнуть свежего воздуха. Воздух был горяч, но тянуло гнилью то ли от Сырдарьи, то ли от самого Арала. Майор попробовал вытребовать у проводника папироску, но был пойман на этом медсестрой и со скандалом изгнан обратно в вагон.
А на вокзале в Ташкенте на землю сошел сам. Хотел молодцевато спрыгнуть на землю, но понял: на это его не хватит.
В госпитале на первом же обходе отрапортовал доктору:
— Готов к выписке… И отправке в действующую армию.
Тот улыбнулся, но покачал головой:
— Не волнуйтесь. Вам обязательно хватит войны… Еще успеете стать генералом…
Бойко разбудили грубо: в самый сон его кто-то стал трясти за плечо.
Снилось ему: Сыскаревское кладбище вышло из своих границ. Выплеснулось на улицы, могилы заползали в сады, отрывались возле порогов домов, ждали, что кто-то упадет в них.
По улицам бродила смерть. Он встречается с ней, здоровались друг с другом и шли дальше — каждый по своим делам.
Сон был жутким, но в нем он чувствовал силу, поэтому просыпаться не хотелось. Не открывая глаза, он пробормотал, пытаясь досмотреть сон:
— Пошел вон. Вот так сразу и пошел вон…
Конечно же, это не помогло — его посетитель не для того прошел полгорода, чтоб так просто отступить:
— Владимир, просыпайтесь. Срочное дело.
Сказано было негромко, но Владимир тут же раскрыл глаза и сел на постели: да, он не ошибся: перед ним стоял Ланге.
Извиняться? — подумал Владимир. — Да ну его, сделаем вид, что я спросонья забыл.
— Что за дело такое?
— Что за дело! — Ланге выглядел немного взвинченным. — На хлебозавод привезли мешки с мукой, срочно надо разгрузить!
Бойко на секунду опешил. Но Ланге продолжил:
— Ну какие у нас с вами могут быть дела? Сплошной криминал. На станции пропала цистерна.
— С чем цистерна? Со спиртом?..
Ланге поморщился и повел носом:
— Ну вот национальная особенность — если что, так сразу спирт украли. Керосин… Одевайтесь.
Пока Бойко одевался, он попытался оправдаться:
— Между прочим, сегодня суббота, день выходной.
Но Ланге отмахнулся от этого как от несущественного:
— А скажите, воры тоже отдыхают? Наше дело — беречь граждан Рейха не с понедельника по пятницу, а круглогодично.
Выйдя из дома, Бойко задержался на минуту. Дверь его дома открывалась наружу — чтоб трудней было выбить. Закрывалась она изнутри на защелку, но замка у Бойко не было. Чтоб в дом не налетели мухи, Бойко подпер ее поленом. Эта картина отчего-то умилила Ланге:
— А все же, Владимир, я в вас не ошибся. Вы очень честный человек, если живете, не запирая двери.
— Дверь я не закрываю, потому что у меня взять нечего. А если в этой стране захотят убить, то вас никакие замки не спасут.
— А что спасет?
— Только вы сами.
На улице их ждал «Кюбельваген», и как только они сели, машина тронулась. Живущие по соседству проводили машину взглядом — видать важная птица их сосед, если сами немцы присылают за ним автомобиль.
Долго ехали молча. Бойко все больше зевал в сторону, Ланге подробностями ему не надоедал — они ему самому были неизвестны.
Лишь когда дорога перевалила через середину, Ланге спросил:
— Вы мне обещали рассказать про того еврея… Про его дело.
— Про Циберловича?
— Да…
Бойко вздохнул и отмахнулся:
— Долго рассказывать.
— Просто не хотите мне об этом говорить?
— Да нет… Спроси вы меня об этом раньше — я бы рассказал. Но сейчас начинать, чтоб оборвать недосказанным?..
Проехали через полгорода, проскочили центр, по серпантину спустились вниз, к морю. Машина притормозила на привокзальной площади, там, где раньше, поджидая пассажира, ждали ямщики.
Их уже ждал фельдфебель, чтоб проводить к месту.
Лишь ступив с платформы станции на рельсы, Бойко повел носом:
— А чем это так воняет?
Ланге вдохнул чуть глубже:
— Действительно, чем-то воняет. Но чем не скажу… Это так важно?
— Не знаю, вероятно, нет. Запах, вроде бы, и к месту, а, вроде бы, и нет.
— Не обращайте внимания — на станциях вечно воняет всякой дрянью.
Прошли мимо готового отправиться состава. На платформе стоял принайтованный танк. Отчего-то его люки были открыты, механик стоял у левого борта, командир возвышался в своей башенке. Казалось, что это не танк, который везут за тридевять земель, а грозный бронепоезд, который сейчас сорвется с места и… Кто знает?..
…На месте уже было с полтора десятка людей. Здесь скучало несколько солдат охраны, штатские, путевые рабочие.
Ланге не совсем правильно охарактеризовал ситуацию. Цистерна была на месте — пропало только ее содержимое.
Поскольку керосин был войсковым грузом, прибыло два офицера Абвера. Но они стояли чуть в стороне, убрав руки за спину, всем видом показывая, что раз остальные такие умные, то плевать они хотели на керосин.
Когда появился Ланге, один небрежно коснулся тульи фуражки двумя пальцами и кивнул на причину своего бездействия. Возле цистерны шумел глава мироновского гестапо оберштурмбаннфюрер СС Штапенбенек.
По его мнению, преступление было раскрыто.
Станцию ночью охраняли. Не так, чтобы туда и мышь не проскочила, — могло пройти животное и побольше. Но не до такой степени, чтоб можно было протащить три тонны керосина. Из чего Штапенбенек сделал вывод: керосин и не покидал пределы станции. Его слили тут же на землю — возле сливного крана, явственно, было видно лужу. Довольно быстро нашли виновного в диверсии.
Вину свалили на стрелочника, который ночью дежурил по станции. Старик уже отработал смену и ушел домой, когда пропажа была обнаружена. За ним послали патруль и теперь он давал путаные объяснения, стоя возле злополучной цистерны.
