Уже к полудню перед Бойко лежала бумажка с ценами и пояснениями — на память бабка Марфа тоже не жаловалась.
Бойко углубился в чтение списка, черкая по ходу:
— Это дорого… Это дрянь наполовину с соляркой. Вот это может быть интересно… Этот наворовал в колхозах еще в советские времена. Это похоже еще на керосин дореволюционный, нобелевский… Кстати, вы можете отличить немецкий керосин от всех остальных? — спросил Бойко у Ланге.
— Нет…
— А я, выходит, могу. Ваш керосин качественней, чище и светлей… — затем он посмотрел на Ланге с прищуром. — Я, пожалуй, отлучусь, часа на два. К моему приходу соберите дежурную роту. Будем брать…
— А куда вы, если не секрет.
— Секрет… Увы, но секрет. Спекулянту, который торгует краденым керосином, я кое-чем обязан. В этот день я стану обязанным ему чуть больше.
— Но это же вор.
— Не-а, он спекулянт. Торговец, коммерсант, по-вашему…
* * *
А там, на станции, совсем рядом от того места, где недавно ополовинили цистерну, остановилось рядышком два состава.
Такие одинаковые и такие разные поезда — оба с немецкими локомотивами Борзига, каждый состав в десять вагонов, набитыми под завязку солдатами.
Только поезд, что шел на восток был набит солдатами необстрелянными, немецкими. Рвануть на запад собирался поезд с солдатами, для которых война уже закончилась — солдатами пленными.
Они стояли рядом — окно к окну, протяни руку и можно дотронуться. Но нет — напротив, долго пассажиры этих поездов старались делать вид, что никакого иного поезда рядом нет и быть не может.
Ничейная земля уменьшилась между двумя армии всего до полуметра, по ней, словно пограничники, ходили конвоиры, потупив взгляд в землю.
Но поезда стояли рядом долго. Слишком долго, чтобы продолжать делать вид будто ничего не происходит. Кто-то протянул руку, будто проверяя, не призрак ли это, не рассыплется ли он от прикосновенья. Но нет: вместо тумана рука коснулась руки. Пленный что-то сказал, по-своему, по-русски. Немец ответил на своем языке — сказал, что он не понял. Посмотрели друг другу в глаза. Поняли друг друга без слов. Из вещмешка появилась буханка хлеба, на секунду она зависла над пропастью, над штыком конвоира и исчезла в вагоне с пленными.
И началось — сотни, а может, и тысячи людей что-то кричали друг другу, тянули руки.
— Halt! — кричали конвоиры.
— Не сметь! — орали невычищенные политруки и командиры.
Но тщетно — никто их не хотел слушать.
Конвоиры стреляли, но целили в воздух, а в голосе политруков звучала усталость и неуверенность — они тоже хотели есть.
И вот семафоры открылись. Оба поезда тронулись каждый в свою сторону, конвоиры спешно прыгали на подножки. Прошло несколько минут — и стало пусто, будто и не было никогда этих поездов.
Лишь между рельсами прыгали воробьи, собирали потерянные крошки. Жизнь продолжалась.
* * *
Получилось как-то спонтанно.
Будь у них времени побольше, Ланге и Бойко сыграли бы классическую до пошлости игру в доброго и злого.
Но сложилось иначе — к цеху подошли в сумерках. Шли не спеша, говорили о каких-то пустяках. Но из кустов к двери ангаров метнулась тень. Не сговариваясь, Ланге и Бойко помчались к цеху, за ними, ровно топоча сапогами, понеслась дежурная рота.
Перед ними пытались захлопнуть дверь, но Бойко вышиб ее плечом, кубарем вкатился в помещение. За ним влетел Ланге и несколько жандармов, остальные рванули окружать здание.
Кто-то из жандармов пустил в потолок очередь — для испуга. Но вряд ли кого-то испугал — грохота и так было предостаточно. Зато всех обсыпало сбитой штукатуркой.
— Бросайте оружие! Сопротивление бесполезно! — проорал Бойко подымаясь с пола.
Но никто не собирался сопротивляться.
На плите закипал чайник. Мужичок возле печки чистил кукурузу на кашу. Когда в ангар ворвались, он уронил нож в кастрюлю. Иного оружия не было.
Кроме него в цеху было двое: у стены переводил дыхание паренек, который так и не смог предупредить своих. Затаись в кустах, он смог бы спастись, но мышонок пытался спрятаться в мышеловке.
Второй попытался рвануть к окну, но Зотов снес его прикладом. А затем добавил еще раз с полного размаха. Упавший завыл:
— За что?.. Почему?
— Потому что! Ибо не хер!
С топчана в углу подымался…
— Васька?.. Нищета?.. Ты что ли?.. — спросил Бойко. — Вот и свиделись…
Жандармы растащили схваченных по углам, обошли цех. Керосина, конечно же, не оказалось — кроме грамм ста, залитых в «летучую мышь».
Не сговариваясь, для допроса Ланге и Бойко выбрали того самого паренька, подхватили его за руки, утащили в комнату, где, вероятно, когда-то сидел начальник цеха.
Претендента на роль доброго уже не было — забыли об этом. Да и злыми были оба.
Ланге кричал, плевался слюной. Если бы нашел что-то подходящее, вероятно бы, расколошматил на голове подозреваемого. Но ругался он исключительно на немецком, отчего вор сидел испуганным и не понимал, что от него хотят.
— Ты эта… — начал Бойко, когда Ланге выдохся, — понял, чего он сказал?
Вор покачал головой.
— Немец говорит, мол, убьет он тебя. Расстрел и братская могила.
— Зачем?
— Затем, друг мой ситный, что надо… Кого-то надо расстрелять, чтоб у остальных языки развязались. Ну вот немчура и говорит — может, с тебя начнем? Ты самый молодой, знаешь меньше всех… И вот что я думаю. Чего тебе от руки басурмана погибать? Давай-ка я тебя по-свойски шлепну.
В руке появился parabellum.
— Тебя как звать-то?..
— Богдан…
— Богдан — это хорошо. Потому как Богом дан — Богом взят… Я, знаешь ли, — продолжил Бойко, — с детства не могу бить человека по лицу. Я сразу в лоб стреляю, промеж бровей.
Вор судорожно сглотнул:
— А сделать ничего нельзя?
— Отчего «нельзя»? Очень даже «льзя». Могу ради твоих красивых глаз пулю йодом смазать. Чтоб когда входила, заражения не было. Или маслом могу намазать, для легкости проникновения. У тебя масло есть?
Масла не оказалось.
— А керосин?..
* * *
Керосин, с подачи расколовшегося вора, нашли быстро. Он был в одной из ям сортира — специально облицованной под тайник.
— Ни за что бы не догадались, — заметил Ланге, стоя у выгребной ямы…
— Догадались бы, — хмуро ответил Бойко. — Мы так в учебке водку прятали. Тут надо еще следить, чтоб сюда кто-то не напустил.
Ланге улыбнулся краешком губ:
— Ах, Владимир, я вас понимаю…
Вернулись в ангар.
Ланге дал знак жандармам: выводить схваченных.
Проходя мимо Бойко, Нищета выпалил:
— Гад! Ты продался оккупантам!..
— Борец хренов, — ответил Бойко, — да из-за тебя чуть дюжину невиновных к стенке не поставили.
Неожиданно в перепалку вмешался Ланге:
— Ну раз сам подозреваемый настаивает, что это было действо политического характера… Отдадим его гестапо…
Нищета осекся. Бойко повернулся к плите.
— Чайник я заберу с собой. Тебе он все равно уже ни к чему.
* * *
В цеху оставили засаду. Ждали четвертого, того самого, который заговаривал лошадей. Но его то ли спугнул шум, то ли не подвело преимущество, но три жандарма кормили комаров совершенно напрасно.
* * *
Немцы были быстры на награду, но и на расправу. Утром следующего дня Ваську вздернули, предварительно повесив ему на шею табличку «он воровал у немецких солдат». Остальных отправили в Германию — они прошли по графе «трудовые ресурсы» и потерялись где-то на каналах Голландии.
— Не печальтесь, Владимир, — заметил по этому поводу Ланге, — коммунисты ссылали преступников в холодную Сибирь. А мы — в цивилизованную Европу…
Бойко выдали премию — два килограмма хлеба, пару банок тушенки и триста марок.
К тому же Ланге передал от абверовцев бутылку шнапса и двадцать папирос. Шнапс разлили по кружкам тут же.
— Неужели им так нужен этот керосин? — удивился Бойко, прихлебывая жидкость.
— Плевать они на него хотели. Они так вас благодарят за то, что вы утерли нос Штапенбенеку.
— Неужели?
— Вам, славянам, не понять… Но и среди высших рас нет единства. И Абвер не любит Schutzstaffeln… SS…
— Но у вас же звание офицера СС?
— Ну и что? Я сыщик, а так получилось, что крипо сейчас подчиняется Гейдриху. Но случись заваруха, думаю, Абвер и Крипо будут драться плечо к плечу. А вообще… Вообще — за вас, Владимир!
Ланге отсалютовал ему стаканом:
— За меня? — переспросил Бойко.
— Ну да. За вашу работу, за блестящую работу сыщика — вы защитили невинного, нашли преступника.
Сто марок из премии и все папиросы Бойко отдал Зотову.
И с тех пор что-то изменилось в Бойко: он ходил по городу, проверяя — легко ли достается пистолет, не следит за ним кто. Самое странное, что такое чувство не было для него новым — он будто влез в свою однажды сброшенную шкуру.
