— Правильно, — поддержал Кузьма. — А если бы часовой вышел и начал палить? Зацапал бы того же Кольку или Саньку. А потянули бы всех троих.
— Если бы да кабы… Мы ж не попались? — Костя упрямо сбычил голову.
— Если так, то и Петька прав, он тоже не попался, — заметил Александр. — Ну скажи, какая была надобность лезть в помещение полиции? Наклей вы свое письмо за квартал подальше, все равно дошло бы по адресу. Ты не задумывался, к чему все это могло привести?
— К чему? — Костя мрачно поглядел на Ревякина.
— Представь себе, что Петьку схватила внутренняя охрана. Второй раз ему бы не выскользнуть. А дальше — обыск на квартире у его матери, неприятности для Кузьмы и Вани, которые живут у нее без прописки. А от них ниточка привела бы сюда. Всем известно, что мы друзья и что Петька у нас бывает. А наша квартира и так уже на примете у Женьки.
— Мне все кажется, что за нами следят, — Лида зябко повела плечами.
— Ты учти, что у нас скрывается Людвиг и мы здесь оборудуем типографию. Провал нашей квартиры — провал всей организации. Кстати, — Ревякин обвел взглядом всех сидевших за столом, — с нынешнего дня всем запрещаю являться сюда без вызова. Будут приходить только двое — Гузов и Костя. Гузов мой сослуживец, учитель, и о Косте известно, что он работает.
Слушая старшину, Костя морщил коричневый от загара лоб и нет-нет ворошил ежик на голове, как это делал Ревякин. На его широком, чуть скуластом лице, точно в зеркале, отражались смятение, досада и скрытая внутренняя борьба. Мучительно трудно было признавать, что он чего-то не учел, недодумал, не понял. И еще труднее признаваться в этом на людях. А надо. Честно говоря, Саша прав — зарвались.
С видимым усилием Костя выдавил:
— Я, конечно, поддался… дюже хотелось насолить легавым… — И вдруг лицо его мгновенно преобразилось и глаза вспыхнули обычным веселым озорством: — А все же здорово у нас получилось! Ведь правда, здорово?
Перемена в настроении Кости была так стремительна, что вызвала дружный смех.
— Это же не парень, а просто чудо! — воскликнула Лида. Костя смутился. Если бы Лида знала, какую восторженную благодарность вызвала в его душе ее дружеская похвала…
Лида снимала с веревки белье, когда увидела Ваню Пиванова, спускавшегося с горы по садовой тропке.
— Ну вот, ты всегда к шапочному разбору. А какой у нас был пи-ир! — сказала она.
— Зато у меня новостей — в трехтонке не уместишь, — лицо Вани, густо усыпанное веснушками, осветилось улыбкой. — Пойдем, расскажу.
Александр сидел за столом и писал обзор последних известий с фронта; Людвиг, пристроившись на подоконнике, делал набросок рисунка в газету; Кузьма спал за ширмой, а Костя собрался идти домой.
После побега из лагеря Ваня по настоянию Ревякина устроился шофером в тыловом штабе ШУ, который занимался сбором металлического лома. Вместе с Кузьмой — тот работал помощником машиниста в депо — Ваня поселился через хату от Александра, у Петькиной матери. Александр любил этого расторопного, никогда не унывающего сержанта, обладающего удивительной способностью все узнавать раньше всех и всегда, точно пирог, начиненного разными новостями. Разъезжая с начальством по городу, Ваня почти ежедневно бывал в порту, на пристанях, на станции — всюду, где были разбросаны интендантские склады и где работали военнопленные, потихоньку передавал им листовки и попутно узнавал, что творилось в концлагерях, в интендантских учреждениях и на складах.
— Слыхали, что наши-то затеяли? — выпалил Ваня, едва успев переступить порог.
— Что? Где? — в один голос спросили Александр и Лида.
— Неужто не слыхали? Военнопленные начали саботаж.
— Что? — Кузьму словно ветром выдуло из-за ширмы.
— Их сегодня выгнали на работу, а они сидят и «итальянят».
— А охрана? — испугалась Лида.
— Что охрана! Фашистских солдат теперь мало — угнали на фронт. Охрана сплошь из продажных шкур — полицаев. А тех бьет мандраж. Они ж читали нашу листовку, в которой мы их припугнули. И фашистам невыгодно сейчас стрелять нашего брата — нужны рабочие руки. Подходят транспорты, а разгружать кому? Они даже задабривают пленных — со вчерашнего дня паек увеличили.
— Тут главная причина — заявление нашего Советского правительства о бесчеловечном обращении с пленными. Но, конечно, и наши подпольщики в лагерях поработали здорово, — уточнил Ревякин.
Больше года лагерные тюремщики морили голодом военнопленных, изнуряли непосильным трудом. Каждую ночь грузовые машины вывозили трупы за город, где их сбрасывали в противотанковый ров. Тех, кто пытался протестовать, избивали, бросали в карцеры, расстреливали на глазах у товарищей. И все же волнения среди пленных не утихали. А с появлением подпольных листовок в лагерях возникли тайные патриотические группы, которые возглавил бывший работник горкома партии Николай Терещенко, по кличке в подполье Михайлов. Словом, атмосфера в концлагерях накалялась. Взрыв произошел неожиданно, и искрой, вызвавшей его, явилась подпольная газета, опубликовавшая заявление Советского правительства по поводу бесчеловечного обращения с военнопленными и последние известия с фронта. Все три концлагеря молнией облетела весть, что советские войска уже у ворот Крыма. Пополз слух, что следует ожидать высадки десантов. Военнопленные забурлили, и патриотические группы вынесли тайное решение: в этот день не работать.
— А ты Михайлова видел? — спросил Ваню Ревякин.
— На пристани. Он наказывал припасти гранат и продуктов: готовятся к побегу Смагло, Пустовалов и еще несколько матросов. Продовольствия им надо недельки на две.
— Наконец-то! — облегченно вздохнул Александр.
На беглецов Ревякин возлагал большие надежды. Уже дважды он посылал проверенных людей с заданием пробраться за линию фронта и связаться с советским командованием. Люди уходили и бесследно исчезали. Теперь он решил сделать еще одну попытку. Матросов он полагал объединить с группой нелегальных, которым уже опасно было оставаться в городе, и отправить в лес к партизанам. Смагло же и Пустовалов через Сиваш должны были проникнуть в Северную Таврию и установить связь с командованием Четвертого Украинского фронта. Лида раздобыла у старосты на Корабельной стороне документы.
— А где мы достанем для них еды на полмесяца? — спросил Кузьма. — Для одного-двух мы бы от себя оторвали.
— Надо найти, — сказал Александр.
— Где? Выменять на толкучке? А на что? Штаны с себя загнать? У жителей насобирать? Сам знаешь, народ мрет с голоду. И окрест в деревнях не достанешь — все обобрали каратели.
— Надо найти! — жестко повторил Александр. — Без продуктов нельзя посылать людей на задание. Почему мы весной потерпели неудачу? Не хватило продовольствия. Имей мы запас, наверняка бы прорвались на восток к партизанам.
— Тогда остается одно: опять наведаться в дом Анненкова, — Кузьма вопрошающе посмотрел на Ваню. — Как думаешь?
Шестиэтажный дом, когда-то принадлежавший купцу-толстосуму, мрачной громадиной возвышался над территорией рынка. После фашистских штурмов от него остались лишь половина закопченной коробки да груды бетонных глыб. Но обширные подвалы сохранились, и теперь интенданты приспособили их под продовольственный склад. Ваня с Кузьмой хорошо знали там все ходы и выходы. После бегства из лагеря голод заставил их дважды пробраться в знакомые подвалы. Через канализационный люк они вынесли со склада в развалины кули с мукой и сахаром. Добытые продукты спасли тогда от голода многих товарищей в концлагере, куда носили передачи Петька с матерью. Однако пропажа была замечена, и охрана всех складов усилена.
— Ни к одному сейчас не подступишься! — сказал Ваня. — Сторожат так, будто склады золотом набиты.
«Почему обязательно на складах? Дались им эти склады», — подумал Костя и вдруг вспомнил, как зимой Саня с Мишей Шанько срезали пломбы на двух вагонах, стоявших в глухом тупике. В одном оказались шелковые парашюты, в другом — новогодние продовольственные подарки из Германии. Вагон с подарками был опустошен. А сколько раз на пристани при выгрузке какой-нибудь военнопленный разбивал ящик с сахаром или галетами. И то и другое мгновенно исчезало в карманах пленных. Да и сам-то он не раз, сговорившись с Колей и его отцом, «случайно» ронял ящик с консервами или просыпал куль с фасолью. Если бы не эти «случайности», вряд ли удалось бы ему приобрести шрифты для типографии. Почему бы и теперь не пошарить в вагонах, не устроить «утруску» грузов на пристани?
У Кости возникали смелые комбинации, одна замысловатее другой; лоб его наморщился, будто он решал в уме сложнейшие уравнения со многими неизвестными. Но «неизвестные» его не устраивали, и комбинации отпадали. Все должно быть построено на строгом, точном расчете.
