— Авось хозяева новые не бросят.
— Думаешь, с собой возьмут?
— Думаю.
— Ну и дурак же ты, парень! А с виду… — и, не договорив, отошел.
А на другой день Петр сам подошел к Романцу. Выждав, когда поблизости не было никого, ехидно спросил:
— Работаешь, папаша?
— Двигай отсюда, парень.
— Хм… А если двину я прямо в гестапо да о разговоре нашем расскажу?
— И то дело. Тебе как раз по плечу. Только чего ты этим добьешься?
— Вот что, папаша, разговор у меня к тебе есть серьезный.
— Вроде бы обо всем вчера поговорили. Все ясно.
— Наоборот, многое неясно.
— Мне с тобой словами играть некогда. Шел бы ты знаешь куда?
— Так где же нам поговорить?..
…Вечером они встретились у одного из подручных Романца — плотника Алексеева.
Петр сразу выложил свои карты.
О Румянцеве ни слова… Говорил только о себе: послан в город партизанами для связи Явка оказалась провалена. Решил выждать. Но сидеть сложа руки не собирается. Если Романец согласен, они будут действовать совместно. План таков: создать небольшую группу из верных людей, добыть оружие, совершать диверсии. Профессия Романца для маскировки очень подходящая. Он может отправляться в ближние районы как будто на заработки. Петру тоже приходится бывать в районах, ездить за продуктами. Хозяин ресторана ему доверяет и иногда посылает одного.
В общем, все у Костомарова было легко и просто. Романец поверил ему. Может, потому, что давно присматривался к этому парню.
Старый столяр действовал. И действовал не в одиночку. При столярной мастерской к тому времени сложилась патриотическая группа, в которую, кроме Романца, входили слесари Портнов и Бойченко, Алексеев и кухонный рабочий ресторана Беляев. Последний вошел в группу недавно и сразу же заявил, что у него припрятана одна винтовка. Пришлось это как нельзя кстати, так как оружия было мало.
Связавшись с рабочими типографии, патриотическая группа Романца занималась распространением листовок, сводок Совинформбюро среди населения. В дальнейшем планировался уход в лес к партизанам.
Узнав о том, что Руднев переправлен СД в госпиталь, Петр предложил товарищам свой план освобождения разведчика. Романец вначале колебался, ему казалось, что эта операция таит в себе огромный риск и почти никаких шансов на успех. Но Петр убедил его, что, хотя риск и большой, они добьются своего. Причем доказал он это довольно аргументированно. Романец согласился с ним после некоторого раздумья.
— Только где же мы одежду немецкую возьмем? И опять-таки приказ-то нужен письменный. Где ты его раздобудешь?
— Форму я могу достать, — вмешался Беляев, — на троих. У нас на квартире полицаи стоят. Мать моя им стирает. Так что все будет в порядке. Я с планом товарища Петра вполне согласен. Только мне кажется, надо связаться с другой группой. Шесть человек это все же мало. А вдруг немцы что-то заподозрят. Чтобы не отступать тогда, а с боем действовать.
— Ничего, управимся и вшестером, — отрезал Петр. — Хитростью возьмем. Романец, Беляев и я переоденемся в полицейскую форму. Остальные трое останутся у ворот госпиталя. На всякий случай. Значит, завтра вечером. Все ясно? Тогда будем расходиться.
С вечера было пасмурно. С моря вместе с тяжелыми дождевыми облаками наползал туман. Вначале зыбкий, колеблющийся, словно кисель, он вскоре сгустился. А потом вместе с темнотой окутал город так плотно, что в двух шагах ничего не было видно.
Петр шел впереди почти на ощупь. Шаги двигавшихся за ним вплотную Романца и Беляева почти не были слышны. Портнов и еще два товарища двигались поодаль.
Ворота госпиталя возникли неожиданно, когда подпольщики подошли к ним почти вплотную.
Кивнув Романцу, Петр постучал в окошечко калитки. Оно чуть погодя приоткрылось, полицай хмуро, отрывисто бросил:
— Кто?
— От Вадлера. За раненым одним… Как его, — Петр достал из кармана свернутую бумагу, близко поднес ее к глазам, в свете, падавшем из окошечка, пошевелил губами. — За Рудневым мы. Есть такой?
Не отвечая, полицай протянул руку за бумагой.
— Слушай, пусти нас, погода чертова. Там в тепле и проверяй.
Еще раз вглядевшись в лицо Петра, часовой открыл калитку. Петр, за ним Романец и Беляев скользнули в тесное, ярко освещенное большой лампой помещение дежурки. Часовой был здесь один. Он еще раз внимательно оглядел вошедших и положил руку на телефонную трубку.
— Сейчас спрошу у начальника. Приказ такой — десять раз проверять…
Настороженно следя за каждым движением часового, Петр едва приметно подмигнул Романцу. Тот слегка придвинулся к полицейскому.
Но тот раздумал звонить. Лениво подошел к двери, ведущей во двор, толкнул ногой.
— Ладно. Чего там проверять. Идите… Битте, — криво усмехнулся полицай.
Они направились к темневшему в глубине двора крыльцу. Петр быстро взбежал по ступенькам, толкнул массивную дверь Она медленно растворилась. За маленьким столиком около входа никого не было. В глубине коридора раскрылась одна из боковых дверей. Показалась фигура в белом халате. И тут же скрылась.
Петр скорее почувствовал, чем понял: что-то неладно. В этот момент сзади коротко вскрикнул Романец. Выхватив из-за пазухи гранату, а другой рукой пистолет, Петр отскочил в сторону и резко повернулся. В дверях, выставив дула автоматов, стояли два солдата. Петр нажал курок. Выстрела не последовало. Тогда он взмахнул гранатой. Солдаты отпрянули. По коридору, стуча тяжелыми коваными сапогами, бежали полицейские. Послышался визгливый, срывающийся голос Вадлера.
Но минутного замешательства тех, что стояли в дверях, было для Петра достаточно. Он ринулся напролом. Сбив одного ударом пистолета, выскочил во двор.
Около крыльца отбивался от наседавших на него солдат Романец. Петр побежал влево, к глухой, высокой стене. Он знал — там, за ней, обрыв. Только бы перемахнуть через стену, тогда он уйдет.
Но навстречу ему уже бежали от ворот солдаты. У стены тоже шевелились темные тени. Никто не стрелял. И все же Петр понял, что ему не уйти. Понял, что его хотят взять живым. И когда фашисты бросились к нему, сорвал кольцо гранаты.
— Значит, вас послала ко мне Людмила Зембровецкая?
— Да не послала же, не говорила я этого, — Галина смотрела прямо на Вадлера, в глазах ее не было и тени волнения или страха. — Просто госпожа Зембровецкая была очень добра ко мне. И сказала, что если мне не удастся устроиться в Приморске и будет нужна помощь, я могу обратиться к ней. Вот я и пришла. Спросила госпожу Зембровецкую, а меня привели к вам.
Вадлер устало прикрыл глаза. Похоже, эта девчонка говорит правду. Он приказал всех, кто спросит о Зембровецкой, приводить к нему. Надеялся нащупать хоть какую-нибудь нить. Кто убил Людмилу? И как? Ничего не известно, черт побери. Розенберг недоволен. Нет, недоволен — это мягко сказано. Генерал взбешен. Он отчитывал Вадлера так, что при воспоминании об этом у графа и сейчас мурашки по спине ползут. Розенберг… Не сегодня-завтра он нагрянет в госпиталь.
Надо, чтобы этот русский находился в приличных условиях. Взять разве эту румяную медсестру? Гм, может, раненый с ней будет откровенней. Вначале эта мысль только мелькнула, потом Вадлер вернулся к ней: это, пожалуй, находка. Что, если попробовать?
— Мы, конечно, проверим все, что ты тут наговорила. Если соврала…
— Да не вру я, вот пристали! И чего врать-то мне, — Галя для убедительности даже руки приложила к груди.
— Ладно. Ты будешь работать в госпитале. И не санитаркой, а медсестрой. Пока что на твоем попечении будет один раненый. Русский, — Вадлер сделал паузу и внимательно посмотрел на Галю.
Лицо девушки не выражало ничего, кроме безграничного восхищения добротой господина Вадлера и благодарности ему.
— Но услуга за услугу. Я помогаю тебе, ты должна помочь мне.
— Ой, да я все, все сделаю! Все, что вы прикажете.
— Хорошо. Тогда слушай…
Так вот он какой, разведчик Руднев. Продолговатое смуглое лицо, черные, лихорадочно горящие глаза, брови… О таких говорят: соболиные, вразлет. А ресницы, как у девушки, пушистые, длинные. Красивый парень. Ни синяки, ни кровоподтеки не портят это лицо. Галя подолгу вглядывается в него, стараясь уловить в глазах раненого проблеск мысли, сознания. Но напрасно.
Что же ей делать? Как спасти, выручить из госпиталя Руднева? Как выполнить задание Грозного?
Третий день уже она здесь. Почти безотлучно при раненом. Аккуратно выполняла все распоряжения врача, высокого, сухопарого немца. Он надменен, этот врач. За три дня не сказал Гале ни слова. Все распоряжения передавал в письменном виде. Каждое утро, осмотрев раненого, он молча протягивал Гале вырванный из блокнота листочек с назначениями. Причем смотрел немец поверх Гали. Видимо, присутствие здесь, в немецком госпитале, русской медсестры было ему не по вкусу. Как и возня с этим раненым. Однако лечил он его добросовестно — приказ генерала Розенберга должен быть выполнен.
