— С меня.
Доти Матович осекся, растерялся, услышан такой ответ. Прямота Кулова сбила его с толку. Но он тут же снова собрался.
— И правда, назови мне хоть одного первого секретаря, который признался бы начальству, что у него что-то не ладится. Хорошо идут дела — это результат правильного руководителя, плохо — кто-то из подчиненных завалил. Указывать многим руководителям на их недостатки — все равно, что норовистой лошади класть под хвост горячую палку. Чем больше лошадь прижимает палку хвостом, тем больше вреда работе. Присмотрелся я к твоим делам, и ты — не исключение. Или я ошибаюсь?
— Не ошибаешься.
— Если ты в этом сознаешься, ты уже исключение. — Доти Матович защищал секретаря обкома от него самого.
— Спасибо на добром слове.
Комиссар снова ощутил холод в тоне Кулова и попытался смягчить ситуацию:
— Уверен, Чоров брал пример не с тебя. У него свои идеалы руководителя.
— Возможно… Но в главном ты прав. Мы обязаны штурмовать высоту. Пусть она кажется неприступной, но действовать надо по принципу: смелость города берет. И здесь я твой яростный союзник и единомышленник.
— Спасибо. Честно скажу: поначалу мне казалось, что ты хотел спасти Чорова. Чорова я виню не за то, что он попал в плен. Кроме того, он ведь бежал из лагеря. Он махинатор, лжец — вот что страшно. У меня на таких людей зуб. Я их кровник. Лжецов нельзя щадить, чем бы они ни прикрывались, во имя какого святого дела ни лгали. Их надо всякий раз публично пригвождать к позорному столбу.
— Не думаешь ли ты, будто я поощряю лжецов?
— Я пока ничего не думаю.
— «Пока»? — Зулькарней Увжукович, признаться откровенно, смотрел на Кошрокова новыми глазами.
— Да. Я еще не во всем разобрался. Разберусь — прежде всего доложу тебе. Все выложу, как есть, ничего не скрою. На военных советах уважение к дисциплине и субординации не мешало мне резать правду-матку. Генералы считались со мной, уважали за смелость. Я — фронтовик, солдат. Убить врага или погибнуть самому — третьего, на мой взгляд, не дано… Я никогда не лукавил перед бойцами, не говорил — «шапками врага закидаем». Наоборот, я предупреждал их, что бой предстоит тяжелый, смертный. Народ не обманешь. Люди все видят, видят и трудности. Нужно, чтобы они знали, пусть суровую, но правду, знали, к чему ты их призываешь. Тогда они пойдут за тобой, поверят твоему слову.
Кулов без особого удовольствия слушал назидания комиссара. Строптивого коммуниста посылает ему аллах и ГлавПУР. И все же в душе председатель обкома признавал полную правоту собеседника. Потому и сказал напоследок:
— Под каждым твоим словом я готов подписаться. Недостатков у нас — море. Война уже многому научила людей, и еще научит. Если кто-нибудь укажет мне на мои ошибки — промахи, — буду благодарен…
— Тогда нам будет легко жить и работать вместе. — Доти Матович решительно поднялся на ноги..
В приемной он задержался, увидев это, Ирина Федоровна не ушла — ждет, пока Кулов покинет свой кабинет. Внезапно ему пришла в голову дерзкая мысль — не ехать домой, на конзавод, а подождать утра и отправиться в Машуко, к Апчаре. Кулов вышел из кабинета через вторую дверь. Ирина заперла все помещения и имеете с Доти Матовичем вышла из здания. У подъезда на линейке спал Нарчо.
— Иринушка, давай я тебя подвезу.
— С удовольствием. Дома Даночка совсем одна.
По колдобинам булыжной мостовой линейка загромыхала, словно танк или бронетранспортер. До дома, где жила Ирина, оказалось совсем близко. Фонари кое-как освещали только главную улицу, на остальных — хоть глаз выколи. С гор дул холодный ветерок, обещавший солнечное утро. На тротуарах — ни души, дома глядят пустыми глазницами, от них веет сыростью.
Возле двухэтажного дома, разрушенного посередине бомбой и потому казавшегося двумя рядом стоящими домами, Ирина попросила Нарчо остановиться.
— Заходите, заходите. У нас же нет гостиницы. Куда вам ехать? До дому только — к утру доберетесь…
— Мы тоже не очень себе представляем, куда деваться, — чистосердечно признался Доти Матович.
— Ну так что же? Милости прошу. В тесноте, да не в обиде.
— Не очень тебя стесним?
— Что вы! Мы с Даночкой устроимся на диванчике или в кухне. Вас положим на кровать, да и Нарчо где-нибудь пристроим. Разместимся, ничего.
— Как, Нарчо, останемся?
— Как прикажете.
Доти Матович принял приглашение:
— Подчиняемся хозяйке.
Ирина Федоровна остановилась:
— Но только учтите: вход в мою квартиру через окно, по стремянке. Лестничная клетка, сами видите, как вырвана. Стремянку на ночь убираем, чтобы кто-нибудь не стащил и утром не пришлось прыгать в окно.
Это озадачило Доти Матовича. Как он заберется на второй этаж с больной ногой? Но раздумывать было поздно.
Первой по стремянке поднялась Ирина, потихоньку открыла окно, стараясь не разбудить Даночку. За ней, кряхтя и посапывая, полез Доти Матович, с трудом переставляя больную ногу со ступеньки на ступеньку. «Входя в рай, не забудь заметить дверь, выводящую из него», — вспомнил он слова восточного мудреца и подумал, каково будет ему выбираться отсюда, лезть по стремянке вниз. Нарчо же, напротив, очень понравился такой оригинальный вход в дом. Он распряг лошадей, привязал к линейке, задал им корм и теперь спокойно мог улечься там, где разрешат.
— Кухня, слава богу, уцелела. Мы с Даночкой ляжем там, а вы располагайтесь в комнате: вы — на кровати, Нарчо — на диване. Чай сейчас поставлю.
— Никаких чаев! — возразил Доти Матович. — Категорически запрещаю. Спать. Только спать. Нам с Нарчо вставать чуть свет, мы люди военные. Ирина Федоровна, не спорь. Иди себе на кухню, отдыхай, милая, представляю, как ты намаялась за долгий день. Мы тут сами освоимся с обстановкой.
— Тогда мы с Даночкой покидаем вас. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Ирина, неся дочку на руках, ушла в кухню.
Кровать была широкая, удобная, белье — свежее, но Доти Матович никак не мог уснуть. В комнате еще долго пахло гарью от погашенной коптилки, с улицы доносилось похрапывание лошадей. Нарчо уже видел десятый сон, а Доти Матович все думал о заседании бюро, о Чорове и, конечно, о своей несбывшейся мечте — о возвращении на фронт. Что касается беседы с Куловым, то он нисколько не жалел о сказанном. Он поступил правильно. Не будет Доти Матович смотреть в рот Кулову, ловить каждое его слово и, не раздумывая, воспринимать как истину. Пошли доморощенные князья… Свой высокий пост считают бесспорным залогом ума, мудрости, знаний. А ведь бывает, что пост действительно высокий, а умом обладатель его не блещет. К Зулькарнею Увжуковичу, судя по всему, это не относится, но и он — не бог, а живой человек, не свободный от недостатков и даже грехов. Совершенно невозможно понять, как это Чорова поначалу хотели снова поставить руководителем ответственного участка. Не могли же вынести этот проект на обсуждение, не согласовав его с Куловым? Значит, Чоров чем-то был Кулову угоден… Доти наконец задремал, но и во сне видел недавних собеседников, помнил все происходившее накануне. Спал комиссар беспокойно. Едва свет забрезжил в окнах, он уже проснулся и, как бывало на фронте, мигом вскочил, оделся. Жаль было будить сладко посапывавшего, разрумянившегося от крепкого сна Нарчо. За всю ночь мальчик даже не шевельнулся. Как уснул на левом боку, так и проснулся.
— Живо закладывай лошадей, — вполголоса сказал Доти, стараясь не разбудить Ирину. Нарчо встряхнулся, протер глаза, ловко спустил стремянку из окна и сошел вниз. Пока он запрягал лошадей, Доти успел одеться и стоял посреди комнаты, думая — попрощаться с Ириной или нет. На стене висел портрет Альбияна в капитанском кителе. Вспомнились бои на берегах Сала, бескрайние степи, где дивизия приняла на себя мощный удар танковых и моторизованных частей врага. Неравные бои были, и вспоминать тяжко… Нет, не стоит будить хозяйку так рано, решил Доти, и полез на подоконник.
Линейка бодро катила в Машуко; навстречу попадались женщины, торопившиеся к утреннему базару, чтобы продать кто что может: яйца, персики, вязанки лука, сметану, сыр, курочку. На вырученные деньги они потом покупали все, что нужно в хозяйстве. Доти обратил внимание: никто не везет на базар муку или зерно. Значит, излишков ни у кого нет. По-прежнему люди в аулах, видимо, вставали по солнцу, определяя время по тому, насколько высоко поднялось светило над горизонтом. Доти был уверен, что ему придется будить если не саму Бибу, то уж Апчару наверняка, и просчитался.
— Уехала в район, — ответила Биба, успевшая к этому времени подоить корову и державшая ведро с ароматным парным молоком. — Докладывать начальству о выполнении плана. И Курацу прихватила. Обе приоделись, будто на свадьбу поехали. Подумаешь, праздник — план выполнили!.. Заходи, мой большой сын, заходи, — приглашала Хабиба полковника, уверенная, что Доти едва ли захочет воспользоваться ее приглашением. Что ему ее скромное общество?
